Страница 17 из 33
Он в порядке — спокоен и расслаблен, он рядом, но так далеко, что мне никогда до него не докричаться.
Зато я окончательно убеждаюсь: обожание было искренним. В тот вечер, когда он исполнял мои мечты, он не играл. Он ничего не забыл.
«Черт побери, должна же быть какая-то причина…» — я подаюсь вперед, но Харм отщелкивает окурок в урну, дышит на ладони, поправляет шапку и, развернувшись, уходит прочь.
Глава 24
Над крышами нависли свинцовые тучи, воздух наполнен туманом и изморосью. В салоне авто звучит приглушенная музыка — меланхоличный вкрадчивый трип-хоп, пахнет кофе и дорогим парфюмом Артема — холодным и резким.
Под зеркалом качаются сувенирные четки, у белого манжета поблескивают часы. По стеклу медленно стекают капли — сквозь прозрачные борозды, оставленные ими, видна серая стена здания областного суда.
Я сижу на пассажирском сиденье и, чтобы сохранить самообладание, заостряю внимание на мельчайших деталях окружающего мира. Стоит раскрыть дверцу, выйти наружу и завернуть за угол, как на меня налетят журналисты — станут тыкать в лицо микрофонами и объективами, щелкать затворами и глумиться. А завтра весь универ будет точно так же совать мне под нос смартфоны с фотографиями моего позора и бессилия.
Но я не боюсь, ведь, преодолев живой коридор и вертушку на входе, я смогу наконец увидеть папу.
Сегодня в его деле будет поставлена точка. Интуиция подсказывает: такая же жирная точка будет поставлена и на моей беззаботной жизни.
— Малая, готова? — Артем обеспокоенно заглядывает в мои глаза, и я тут же прячу их за черными стеклами очков. Натягиваю на голову капюшон, глубоко вздыхаю и киваю.
— Да.
Тяну на себя податливую ручку, выбираюсь из теплого салона, и влага пленкой оседает на лице.
— Удачи! — бросает он мне вслед. — Встречу отца. Там увидимся!
Снова судорожно вздыхаю, поправляю пальто и решительно шагаю к ступеням.
Вокруг толпятся незнакомые люди с камерами, микрофонами, телефонами и фотоаппаратами. Они наступают на меня и хватают за рукава.
— Правда ли, что ваш отец спускал все деньги на вас?
— Что вам известно о его коррупционных схемах?
— Ника, ваш брат все еще в Лондоне?
— Вы поддерживаете отца?
— Ворье и жулики! Всех вас пересажаем, ублюдки!
У меня кружится голова.
Коррупционные схемы. Деньги. Взятки. Я никогда не задумывалась, почему живу в такой роскоши.
Папа не преступник. Он одинокий и несчастный человек…
— Вы плачете? — Яркая вспышка на миг лишает зрения. Прикрываю лицо ладонью и ощущаю на щеке воду.
Мелкий дождь или слезы — какая разница…
Съежившись, пробираюсь к мраморным ступеням, но толпа тут же откатывается назад и устремляется к подъехавшему автофургону с решетками на маленьких окнах.
Двое здоровенных мужчин в черной форме выводят из него папу — седого, измученного, бледного, старого…
Журналисты и зеваки забрасывают его вопросами и оскорблениями, но папу толкают в спину и провожают к стеклянным дверям.
Я бегу вслед за ним, но вход преграждает еще один мужчина в черной форме — просит предъявить документы и въедливо уточняет формальности.
Заседание длится чудовищно долго — я борюсь то со сном, то с подступающей дурнотой, хочу мороженого и пить, ковыряю заусенцы. Папа сидит в клетке, его запястья накрепко скованы наручниками — он больше не похож на немногословного солидного градоначальника, которым я так гордилась.
— Я ничего не понимаю… — шепчу я, и Артем сжимает мою руку.
Обвинитель и адвокат по очереди задают вопросы свидетелям, потом папа, покачнувшись, встает и просит прощения. У меня.
Я задыхаюсь и кусаю губы. Мозг вот-вот взорвется.
Сквозь шум в ушах слышу монотонное бормотание председательствующего и приговор — семь лет шесть месяцев… с лишением права занимать должности…
Реальность подергивается мутной пеленой, взрывается роем черных мушек и выключается.
Прихожу в себя на лавочке в коридоре — Артем проводит под моим носом ваточкой с пронзительно-резким запахом аммиака, и ясность мыслей возвращается. Сажусь, тру виски и отворачиваюсь от любопытных зевак.
Отец Артема одаривает меня снисходительным взглядом, поправляет воротник безукоризненно белой сорочки и смотрит на часы.
— Тема, на пару слов… — Он жестом подзывает сына к себе и отводит в сторонку. — Не надо так ее опекать. Это лишнее. Скажи ей, не тяни…
Его слова, усиленные эхом, долетают и до меня, но я опускаю голову и делаю вид, что не при делах.
— Не сейчас, — отнекивается Артем. — Я пообещал за ней присматривать. Понял тебя, но не сейчас!..
Нервы гудят от напряжения.
Женя и Артем изначально знали, каким будет исход, но тщательно скрывали правду. А я, вместо того чтобы подготовиться к худшему, продолжала считать своей главной проблемой нелюбовь Харма. Оказывается, есть и еще что-то, от чего меня пытаются оградить. Они с моим братом — два сапога пара!
Артем провожает меня к машине — благо люди потеряли ко мне всякий интерес, — помогает пристегнуть ремень и пытается утешать, но я не верю ни единому слову.
Все хреново. Все ужасно хреново.
В окнах мелькает серый заплаканный город. Он уже никогда не будет таким же красивым, как при папе.
— Скажи мне все, что я должна знать! — не выдерживаю я, Артем бледнеет и выворачивает руль, резко перестраиваясь из крайнего правого ряда в левый. — Прекратите делать из меня дуру! Кажется, любому прохожему известно о скандале с мэром больше, чем дочке мэра!
— Малая, понимаешь… — Артем прочищает горло. — Твой отец гарантировал многим серьезным людям поддержку и протекцию. Небесплатно, естественно. Об этом вдруг стало известно правоохранительным органам, и он не смог справиться с взятыми на себя обязательствами. Теперь он несколько лет проведет в колонии. Перед судом он записал интервью — газеты от тебя отстанут. Но его кредиторы — проблемка посерьезнее. Чтобы расплатиться по долгам, нужно как можно скорее продать ваш дом.
Я не верю собственным ушам.
Моя размеренная счастливая жизнь начала рушиться летом, но сейчас она окончательно превратилась в руины.
— А Женя знает? — Я хватаюсь за соломинку, но Артем кивает:
— Да. Только вот дом находится в твоей собственности. Часть долгов погасит мой отец — мы уже начали работать в этом направлении. Теперь и тебе нужно подписать документы. Тебя надо спасать.
Коробки микрорайонов остаются позади, справа мелькают поля и аккуратные коттеджи пригородного элитного поселка. Изморось сменяется мелкой снежной крупой, а в голове воцаряется прохладная пустота — у любого ужаса есть предел, и в ней просто выбило предохранитель.
«Мерседес» беззвучно тормозит у высоких ворот, я покидаю салон и бреду по родной подъездной дорожке.
Справляюсь с кодовым замком, осторожно ступаю по бурому ковру гнилой листвы во дворе, поворачиваю ключи и в последний раз вхожу в свой огромный дом. Меня встречает могильный холод, сырость и запах плесени.
В просторной гостиной царит запустение — мебель вывезли, цветы в вазонах завяли, толстый слой пыли укрыл подоконники и пол.
Когда-то этот дом слышал наш детский смех, был свидетелем веселых шумных праздников, верил и надеялся вместе с нами, но не смог пережить утрату. После смерти мамы в его углах поселилась вязкая жуткая тишина.
Изо всех сил стараюсь держаться — расправляю плечи, прячу в карман темные очки и долго гуляю по притихшим комнатам. Нетронутыми остались лишь небольшая сумка с моими личными вещами и фотографии — стопка альбомов и пухлых бумажных пакетов под окном родительской спальни. Мама бережно сохраняла каждое мгновение нашей семейной истории, и кредиторы не посмели их забрать.
Забираю сумку, сгребаю альбомы в охапку и в странной эйфории покидаю мрачное угрюмое строение. Я давно не люблю этот дом и всегда искала повод из него сбежать. И вот — мечта сбылась, разве нет?