Страница 4 из 9
Кристофер Бём подчеркивает, что им собран огромный материал о казнях, совершавшихся сразу группой людей, например побивание камнями, в котором могли участвовать десять и больше человек. Примеры этого можно встретить по всему миру. Обычно подобная практика объяснялась тем, что так оказывалась невозможной кровная месть конкретному человеку, казнившему преступника.
Но даже там, где кровная месть давно ушла в прошлое, казнь часто поручали избыточному количеству людей – и один виноватый в этом новом убийстве как будто исчезал, растворялся в коллективном действии. Так было и в XVII–XVIII веках – вот как это описано у Мишеля Фуко:
Осужденного долго водят, показывают, унижают, всячески напоминают о чудовищности совершенного преступления, он подвергается оскорблениям, а иногда нападению толпы. В месть монарха должна привходить месть народа. Последняя совсем не составляет основания мести суверена, и король отнюдь не выражает месть народа; скорее, народ призван оказывать содействие королю, когда тот решает «отомстить своим врагам», особенно если эти враги – из народа. Такова своего рода «эшафотная служба», которую народ обязан нести в интересах королевской мести[11].
Когда публичные многочасовые казни уйдут в прошлое, приговор будут приводить в исполнение расстрельные взводы. Почему-то окажется важно, чтобы тот, кто нажимает на курок, не знал, его ли пулей сражен маршал Мюрат или же пулей, вылетевшей из ружья того, кто стоял с ним рядом.
Но все-таки люди «изобрели» смертную казнь еще в незапамятные времена. И это было именно человеческое изобретение. Животный мир знает агрессию, знает подавление слабых особей более сильными, животные охотятся и убивают представителей других видов ради еды, они могут убивать конкурентов собственного вида – но не способны осудить другого на смерть, приговорить за то, что тот нарушил некие писаные или неписаные правила. Животные убивают на охоте для того, чтобы прокормиться, и в борьбе за жизненное пространство, самку или лидерство – по сути, ради выживания.
Смертная казнь существовала – пусть в зачаточном виде – уже в первобытности, ее, безусловно, знали древние восточные государства и античный мир, в Средние века она превратилась в роскошные и кровавые представления, порой длившиеся – к удовольствию зрителей – по многу часов. В последующие столетия эта публичность начала сходить на нет – хотя случались и всплески, например когда тех, кого осудила на смерть Французская революция, через весь город везли на площадь Революции (лишь позже ее переименовали в площадь Согласия), где уже стояла гильотина и палач Сансон был готов к исполнению своих обязанностей. В ХХ веке казни стали скрывать от глаз досужих зевак, но при этом тысячи советских людей собирались на хорошо организованные собрания и дружно требовали смертной казни для «троцкистско-зиновьевских преступников», а в Китае еще недавно расстреливали публично.
И все же, когда казнь свершается, одновременно возникает и ощущение осквернения, более или менее ярко прочувствованное и осмысленное представление о том, что лишение жизни даже самых страшных преступников – тоже убийство, противоречащее естественному ходу жизни. Для того чтобы пойти на такое ужасающее дело, надо понимать, почему это возможно. А для этого должны быть сформулированы законы, неповиновение которым грозит смертью, и должно сформироваться представление о том, что ради неких высоких понятий, не связанных напрямую с выживанием, можно лишать человека жизни.
Когда же возникает то, ради чего можно казнить, следом появляется и представление, будто есть то, ради чего казнить нужно. Ради чего же в разные времена людей подвергали казни?
Казнь как наказание виновного и возмещение потери
Убеждение, разделяемое всеми народами, находившимися и находящимися на разных стадиях развития, гласит: преступление, особенно тяжкое, не должно оставаться безнаказанным, правда наказание может принимать самые разнообразные формы.
Бывают ситуации, когда казнь воспринимается как единственный выход. Так, в первобытном мире казнили в тех случаях, когда не могли иным способом справиться со зловредным колдовством. Люсьен Леви-Брюль собрал огромный этнографический материал, показывающий, что еще в ХХ веке члены многих сообществ считали, будто смерть всегда вызывается колдовством.
Погиб ли человек в драке, из-за несчастного случая на охоте, или на него упало дерево – по представлениям жителей Океании, Австралии или африканских джунглей, все это не могло произойти просто так: копье, клыки зверя или рухнувшее дерево приводились в движение волей колдуна. А значит, нужно найти и обезвредить его. И здесь уже не идет речь о выкупе или какой-либо компенсации. Непосредственный убийца может тем или иным способом возместить ущерб, быть обращен в рабство, стать членом семьи убитого или быть изгнан. Но с колдуном договориться невозможно, его можно только убить – «его бросают в воду или сжигают, что сразу уничтожает злого духа, сидящего в колдуне и действующего через его посредство»[12].
Примеры такого поведения могут быть самыми разнообразными:
…лодка из Виви с шестью туземцами плыла по течению Конго… Повернув к мысу, где позже была построена наша Ундергилльская станция, лодка попала в водоворот, наполнилась водою и пошла ко дну… Туземцы решили, что колдовство, вызвавшее ужасный случай, превосходит размеры обычного и таково по своей злой силе, что на него следует реагировать специальными мерами. За каждого утонувшего человека должны были погибнуть трое колдунов, так что случайная гибель шести человек должна была повлечь за собой смерть восемнадцати.
У племени овамбо (германская Западная Африка) вождь Каниме недавно вздумал приучить быка к работе. В тот момент, когда быку пытались проткнуть ноздри, он ударом рога выбил глаз одному из туземцев. Сейчас же был сделан вывод, что человек, потерявший глаз, околдован. Принялись разыскивать колдуна, который должен обнаружить виновника. Колдун указал на одного из слуг Каниме. Последний, будучи приговорен к смерти, бежал. Каниме, однако, бросился за ним в погоню на лошади, настиг и убил его. В следующем году один из моих соседей в одно прекрасное утро отправился в полном здравии на ловлю лягушек, до которых они большие охотники. Бросая копье, он глубоко поранил себе руку, потерял много крови и умер от кровотечения… Через три дня колдуны начали искать, кто околдовал моего соседа. Я воспротивился этому. Однако мне ответили: «Если мы не обнаружим омулоди и не убьем его, то мы, может быть, все умрем».
При этом «обычные» способы убийства признаются недейственными – обычно считается, что колдуна надо либо утопить, либо сжечь, и только тогда его злобный дух будет побежден.
Но одновременно с этим огромный массив материалов, собранных в разных частях света, показывает, что племена, живущие на догосударственной стадии развития, выработали множество механизмов, позволяющих не убивать тех, кто совершил убийство или нарушил религиозные табу. Наказание, безусловно, должно свершиться, но не обязательно в виде лишения жизни. За убитого могут назначить выкуп, при этом не всегда возмещением служит определенное количество овец или других ценностей. Принцип «жизнь за жизнь» принимает подчас самые неожиданные формы: роду или племени убитого могут выдать самого убийцу или, если он бежал, его родственника – изначально, очевидно, предполагалось, что для казни, и во многих случаях так и бывает, но в то же время этнографический материал показывает, что часто это оказывается «возмещением» потери члена общества. Выданный человек переходит в род убийцы и становится его членом – каким бы удивительным ни казалось нам такое установление.
«Весьма распространенным, известным в истории… представляется порядок, по которому в случае убийства обиженной группе выдается один из членов виновной группы. Переходя в новую группу, этот выданный по общепринятому обыкновению включается новой семьей в ее состав на правах кровного ее сочлена, как бы замещая убитого. Этим же строем идей объясняется распространенный, например, у американских индейцев порядок, по которому забранные во время войны пленные распределяются между теми семьями, которые потеряли во время войны своих членов, причем пленники, пройдя обряд усыновления, входят в новую семью полноправными членами и получают имена убитых», – писал историк Марк Косвен и приводил самый разнообразный материал, иллюстрирующий такой обычай: «…у карачаевцев обидчик входил в пострадавшую семью; после церемонии, представляющей собой распространенный особенно у кавказских народов акт усыновления и состоящий в сосании груди матери убитого, преступник становился родным сыном. Точно так же у кумыков убийца, проделав церемонию испрошения прощения, становится не только "кан-кардаш" (родным по крови) сыном для родителей, братом для братьев и проч., но и вступает во все права убитого. Вместе с тем между всей родней обеих сторон устанавливается отныне такое родство, которое считается равным родству по отцу»[13].
11
Цит. по: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с франц. В. Наумова под ред. И. Борисовой. – М.: Ад Маргинем, 2018. С. 91.
12
Здесь и далее: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Пер. с франц. Б. И. Шаревской. – М.: Педагогика-Пресс, 1994.
13
Косвен М. Преступление и наказание в догосударственном обществе. – М.; Л.: Гос. изд-во, 1925. С. 38.