Страница 3 из 8
– (Демон, облачившись в танцевальное трико, пытается пластически сыграть и станцевать себя «как Демона»… но образ «Демона» у Демон не получается… тот образ Демона и жалок и бездарен… всегда лишь жалок и бездарен, бездарен даже в представлении себя) Дьяволу вдруг пришла неожиданная для всякого Дьявола мысль, – уж коли нет собственных талантов… бог не дал ему никаких талантов… то надо бы стать при этом покровителем чужих талантов… и далее уже Дьявол продолжил свою новую игру в том смысле, что надо бы ему стать покровителем и собирателем всяческих талантов… но только стать необычайным покровителем… покровителем, где всякий «суд» над всяким талантом возможен лишь вот этим самым «покровителем»… иные ж «судьи», иные же «суды»… уже никак не допустимы… возможен «суд» лишь этой его властью, – его единственной и безграничной властью… пусть одинокой, но единой для всех и всякого… пусть одинокой, но всеохватной, тотально всеохватно одержимой, его звериной, властью… пусть одинокой… Но – Властью… в том числе и безраздельной полной властью над полубезумным «гениальным идиотом», который требовал всевластным разумом огранки… огранки дикой… огранки разумом таинственного Демона… огранки бестиальной, и звериной… зверино – сумрачной огранки… кто требовал хоть толику, пусть и чужим и инородным разумом, как инородным духом, но – тщательной огранки… по мысли Демона он требовал звериным духом тщательной огранки… И вот… иль преднамеренно… случайно ль… но Демон столкнулся с уже Великим тогда Танцовщиком в одном из петербургских клубов, куда привёл Шута – танцовщика, тогда, его Шута, владелец, по сути подлинный хозяин, и опекун, известный в Петербурге не в меру шаловливый Князь, – носитель великодержавной царственной фамилии… беспутный Князь… и тут же Демон, приняв от Князя им выкупленную Жертву, сам наложил свою опеку на бессловесную и вверенную Жертву… сам наложил свою бестийную опеку… так что… в накладе не остались, не новый её владелец… владелец бедной Жертвы… не прежний её хозяин – растлитель, нуждающихся в опекунстве сильных мира, юношей, беспутно сладострастный Князь… столь мутный Князь. Но… привязав к себе «предмет столь вожделенного искусства»… на душу Жертвы искусно покусившись, сам Демон душу потерял… Сам Демон душу потерял… не тем, не этим, став… сам Демон потерялся… сам душу потерял… сам был таков… Сам Демон был таков… и мысль о невозможности исправить, то что никак нельзя было исправить… что не возможно было изменить… растлила горький его бессмысленный, и демонический, конец… так встретил он его бессмысленный конец… он встретил его пред самым болевым порогом его бесславной смерти… в том смысле, – что – сам он, Демон, ничего не мог… сам ничего не мог… могли лишь жертвы… им «опекаемые» жертвы… а сам он, их «хозяин», ничего не мог… А сам он… ничего не мог исправить… уже не мог… а сам он ничего не мог… а сферой его власти он начертал на схеме жизни дьявола – «великое искусство дьявольски великих лицедеев»… и пас «великих»… и он их подчинял… и он их сочинял… но привязавшись однажды к одному из них… К великому из них… он потерял власть дьявола, – мысль изменить непоправимое не отпускала дьявола, до самой его смерти, до самого его конца… Впрочем… он умер… так… сам Дьявол умер так… как умирал он тыщу раз… Сам Дьявол умер так… как умирал он тыщу раз… в бесславии его конца, в бессмыслии его бестийной власти… в безмерности его ничтожной Власти… так он умирал по многу раз…
Иван Нежин– (Шут облитый в гостях нарочно кем-то из гостей чаем… танцует как Шут нарочно облитый, кем-то равнодушным, чаем) Ранней весной в день отъезда Русского балета в Париж Великий Русский Танцовщик Нежинский проследовал в вагон со специально для него выделенным отдельным купе, проследовал вместе со слугой Директора, и ныне слугой Нежинского, – Василием… теперь немного слов о самом Василии… то что он, Василий, до революции служил в царской охранке было известным местом, в том смысле что это было известно и самому Директору, и многим тем кто в это время так или иначе имел с Директором какое – либо дело… но, вот, в дальнейшей, после революции, Василий стал слугой его единственного ныне, как тогда казалось, Хозяина – всевластного Директора… а о судьбе же соглядатая, и профессионального шпиона, Василия мы поговорим немного ниже… после после мы поговорим об этом… после… мы погорим об этом ниже… Ещё в услужении у Директора была старушка няня, – кто присматривала за своим, с самого его детства, хозяином, за его обиходом, и повседневным бытом… кто также разливала чай всем тем гостям своего Хозяина, кто бывали у него, всей этой шумной богеме она служила… сидела она при том за огромным необъятным самоваром во главе хозяйского стола, всегда величественно и молчаливо… всегда молчала… и лишь изредка, по не понятному окружающим поводу, кивала головой… как – будто одобряла что – то… а иногда и нет… А иногда и нет… и лишь гудела возмущённо, когда в столовой её Хозяина являлся любимец Директора Нежинский, будто хотела ему сказать, – «Что ты здесь делаешь, мой бедный… что тебе здесь надо… тебе ли здесь место… шут…» А однажды просто опрокинула чашку с чаем на парадный фрак Танцовщика… и все при этом сделали вид, что никто ничего как – будто не заметил… все при этом сделали вид… но все видели что она это сделала нарочно… не случайно… но все при этом приняли фальшивый вид, – что будто никто проделки лукавой няни не заметил, никто как – будто бы не видел: как на глазах у Вечного Шута при этом навернулись слёзы… и все замолкли… Замолкли… и при этом мертвящая живое тишина ещё тянулась долго долго, пока Хозяин дома, сам властный Демон, ни разрядил тишину безумным жутким смехом… как – будто бы всё что здесь произошло, вот в эту злосчастную минуту было вполне естественно, и допустимо… и прочие все… гости при этом захохотали таким же безудержным фальшивым смехом… и не смеялась лишь няня… и бедный бедный потерянный дух – Танцовщик нисколько не смеялся… Он не смеялся… Он не смеялся, – потерянный вселенский Дух… вот этот не смеялся.
Иван Нежин– (Танец Шута облитого чаем превращается в танец Альберта из «Жизели» страдающего от потери им духовной сути жизни, пытавшегося плоть, прекраснейшую плоть, земную плоть почившей Девы, принять за дух небесный… принять за ангельскую суть прекраснейшую плоть… с тем став, в страданиях его, на веки преданным слугой затем почившей Девы – безумной Девы) Быть может вначале ему виделось спасением эта его встреча с Дьяволом… тем более что Великого русского Танцовщика тогда изгнали из императорского театра… казалось – что вот его спасение… но это так ему казалось… И в самом деле, – чего он достиг как самый великий в мире Танцовщик… он прыгал так как не прыгал до него никто… Никто… чрез танец взывал к блаженно таинственной и эфемерно – эротичной звериной плоти… Он… исповедник вверенной Луны, и трепетной Лиллит… Он – проповедник Плоти… Он зачинатель новой Плоти… Он… однако классический балет ещё тогда себя не исчерпал… Не исчерпал… Нежинский тогда уже поведал Директору о всегдашнем его страстном желании, его Великого Танцовщика, станцевать Альберта в «Жизели»… но так как лишь он его и понимал… а именно станцевать того, кто искал на земле эфемерную неземную красоту… принимая земную телесность за духовность… превращая не замечаемый, не понимаемый им дух небесной извечно благой красоты, в – искание, прекрасной телесно, но – фальшивой духовно по сути, тленной, не вечной, смертью стареющей плоти… тем самым превращая живой прекрасный дух в его полное безумие… Вот ощущение грядущей близкой катастрофы… в мечтах ухода от реального в пока ещё немые звуки идеального… и даже не столько идеального… нет… а – инфернального… в пока ещё звериной пневмы инфернального… пока ещё… Так зверь, так демон, превращается в благую ангельскую суть… в божественную суть… но после… после… а пока… в его уходе от реального… в иную ангельскую суть… Но после… после… Но вот… на сцене он вышел в траурном плаще к могиле сошедшей с ума, погибшей от отвергнутой её Любви к нему, безумной Девы… с букетом белых роз точно таких какими был усеян её смертельный саван… приблизился к могильному кресту… взывая к призраку почившей ныне его Возлюбленной… с тем он явил её туманный призрак… пал на колено пред явленной ему небесной красотой в её безумстве… и поклонился трепетно Безумству почившей Девы, прижав к груди её безумный образ… сам отошёл… туда где может быть уже была Она… сам стал при том безумием небесной Красоты… сам стал он тем, что так невольно и греховно, предав свою неразделённую судьбу, бесстрастно создал… сам стал теперь слугой Её Безумству… сам ныне он восчувствовал Безумную Судьбу… сам ныне со́здал… он Безумную Судьбу, как собственную плоть… сам ныне со́здал он смертельную Судьбу… сам ныне создал безумием своим Иную Красоту Безумства… сам ныне со́здал он… Иную Красоту… Толпа кричала при том… она кричала – «Он гениальный идиот»… но он не «гениальный идиот»… нет, не «гениальный» человек… и даже не «гениальный идиот»… а просто Бог… а Бог не может быть не тем… не этим… Бог это «Бог»… и Бог совсем не идиот… Он так танцует… Он просто так танцует… А почему, и для чего, танцует Бог сказать нельзя… Нет, не возможно… А для чего танцует Бог… нет, не возможно… сказать… так выразить… нет, не возможно… как – будто бы нарочно всё в тумане… сказать нельзя, и не возможно… нет, не возможно… возможно ли танцовщику повиснуть в воздухе… но для чего, и как, завис в пространстве танцовщик… сказать и объяснить при этом не возможно… Нет, не возможно… на завтра же газеты написали так, – «Танцор был в дьявольском ударе… не раз во время танца своего он зависал в пространстве… в воздухе… он виснул так… как – будто бы сам воздух поддерживал танцора, не дав ему упасть…»… писали так на завтра в колонках «театр» писали так парижские газеты… писали… так… они о танце безумного Танцора… писали так… на завтра… так… об этом… писали писали… газеты так писали… ещё и так… «Он что-то начинает чувствовать пред выходом на сцену… тем чувством какое не бывало ещё не до него, не после… тем чувством какого не было в природе до него… и это было его единственное чувство… магическое чувство… свидетельствующее прочим о том, что – Там… Там за пределами… есть Нечто… и это Нечто… важнее всего того, что Здесь… Здесь на Земле… и по сравнению с тем Нечто… Здесь нету ничего… Здесь нету ничего… Здесь больше ничего… Здесь больше Ничего»… на завтра писали так газеты… газеты писали так… и вот уже их двое в парижской гостинице – Альберт, и озадаченный им Дьявол, взирают на призрак почившей Жизели… вот призрак безумной Девы исчез… в проёме окна с рассветом… он исчез… и вот… обоим привиделась Россия – Родина… И Дьявол… и обнажённый Танцовщик… и тень Альберта, прикинувшегося горестным безумным призраком безумной в её отчаянье Жизели… оба узрели в проёме окна их несчастную Родину… один в несомненной её трагедии колыхнувших миры Перемен… другой – видел мать… видел юность – отчаянье… видел мачеху – Родину скитаньем мятежно – тревожного детства… видел блики родимой природы… уставившись в точку, видел тени суровых жестоких… но близких… столь близких ему гонимых людей… видел милую Родину… видел страстно влекущую… видел нитью невидимой привязавшего детства… безумную Родину… А дом… этот дом… в Париже… чуждом далёком Париже… чуждый ему грузный дом… казался на время привалом… и вот… под правильным углом по стенам разбежались двойные разминочные для танцора палки… по стенам разбежались… от печки до рояля… разбежались… а сними он… отпрыгнул из угла, где спрятался рояль… и тут же взлёт его к стене… обвил ногами… всем телом он обвил разминочные палки… и заиграл на простенькой свирели… из камыша затеянной свирели… запел камыш о Родине… и о тоске… о вечной каменной тоске по милой Родине… Запел камыш о Родине… о столь далёкой… и о близкой Родине… о милой сердцу Родине… Запел… Запел поющий в его руках камыш… Великий русский Танцовщик запел… свирель его запела… Он пел о Родине… так пел в его руках воображаемый камыш воображаемого «Фавна»… камыш о Родине запел… запел магически возлюбленный родной камыш запел тоской «о Родине»… запел в его руках с родных болот камыш… запел его родной камыш…