Страница 40 из 63
Люций взял так называемое письмо, прочитал его и чертыхнулся.
Каллиграфическим, но немного трясущимся почерком там было написано:
«Горгошмыгу не уволю. Вали, давай!»
И Люций свалил. Он вообще с трудом понимал теперь, почему, собственно утром, как добропорядочный ученик пошел на эти занятия, почему начал общаться с братом-предателем и даже сел с ним за одну парту? Что-то он расслабление мозга в последние дни схватил. Все, хорошего понемножку. Это местечко считается ямой и отстоем? Он им покажет, что такое настоящая яма!
30.12.1959 год.
Первый мир
Княжество Адамант
11 лет до начала революции
09:10 (среда)
Аластер
— Здравствуй Роберт, здравствуй Льюис. Как ваши дела?
Двое стражников у низкой двери отвесили поклон.
— Здравие желаем, досточтимый Аластер. Вы вернулись с празднования Выбора?
— Вернулся и желаю пройти. — Аластер улыбнулся и собрался сделать шаг, но стражник его остановил.
— Господин Аластер, тут такое дело, — он заговорщицки прищурился, — в следующем месяце состав несения суточного наряда будет изменен. Наша смена больше не будет стоять здесь.
Это было плохо, Аластер нахмурился.
— Не будете ли вы так любезны узнать о новых сменах и отметить среди них предположительно сговорчивых лиц.
— Вот, господин, — стражник достал из-за пазухи свернутый напополам служебно-серый лист бумаги, — тут отмечены те варианты, о которых вы сказали. Мы поговорим с ребятами, они ничего, вообще, и вас знают. — Стражник улыбнулся.
Хитрый лис! Аластер прекрасно понимал, что их дружеские отношения поддерживаются постоянными вливаниями лет жизни. Элизавет регулярно расплачивалась со стражниками, подкидывая им по два-три года. У нее были свои возможности для этого.
— Проходите, господин.
Аластер вошел. Триста сорок три ступеньки вверх, длинная, никак не используемая терраса, еще сто восемнадцать ступенек, и вот она, маленькая деревянная дверь на петлях.
Аластер несколько раз постучал. Ответа, естественно, никогда не было, но он почему-то всегда выполнял небольшой ритуал элементарной вежливости.
Обстановка этой комнаты никогда не менялась. Возможно, если бы хозяин этого жилья мог говорить, то пошутил бы что-нибудь про «постоянство — признак мастерства».
Старая тринадцати-серая мебель — в основном столы, мольберты, всякие фигуры для… Аластер не знал, как как они называются правильно… фигуры правильных геометрических форм, чтобы срисовывать с них. И груды бумаги, холстов, кожи и прочего, на чем можно было бы рисовать. Здесь валялись просто так, порой на полу, листы коричневого желтоватого и даже иногда белого Божественного цвета. Сюда доставляли материалы всех оттенков, которые были нужны для работы.
В углу комнаты, сгорбившись за рабочим столом, сидел господин Ферроу.
— Доброе утро, досточтимый, — поздоровался Аластер.
Художник поднял на него отрешенные глаза, они всегда становились такими, когда он писал. Мгновение Ферроу соображал, возвращался в реальность, затем радостно вскочил со своего места и подошел к Аластеру.
В лучах зимнего солнца танцевали пылинки. Что было хорошо в его мастерской, так это свет. Высокие окна без штор запускали в захламленное помещение столько солнца, что порой даже болели глаза.
— Уф, господин Ферроу, ты сколько тут сидишь? Неделю, что ли?
Художник неопределенно пожал плечами и подозвал Аластера к столу, у которого он работал. Видимо, хотел что-то показать.
— Подожди, у нас для тебя есть подарок. Вот!
Аластер протянул художнику небольшой сверток. Ферроу открыл, не особо любопытствуя. Три ярко-алых яблока оказались в его руках. Шкурка их немного сморщилась, бочки в паре мест были подбиты, но мужчина завороженно глядел на яркие плоды и не мог оторваться.
— Представляешь, едем через заснеженное поле… самое обычное поле, а потом — заброшенный старый сад. И вот, на ветке большой яблони, — висят себе. И, главное, как их до сих пор из животных никто не съел? Ой, что это? Ха-ха, смотри-ка!
Аластер заметил, что из крохотной круглой дырочки в одном из яблок наружу выбирается бледно-зеленый червячок. Жизненная сила мелкого создания и его попытка сбежать из сладкого фруктового мирка почему-то вызывала восхищение своей абсолютной безнадежностью.
— Похоже, он остался на зиму в яблоке, а тут отогрелся… и… Ферроу!
Художник поставил яблоко на письменный стол, поверх вороха своих набросков, и стал наблюдать за маленькой, выползающей в тепло жизнью.
— Интересно, и как он не замерз насмерть?
Ферроу вздохнул и кивнул Аластеру на набросок рисунка. Аластер взял в руки лист и внимательно вгляделся в него. Созданная на желтоватой бумаге серыми штрихами, на тонкой веточке молодого деревца сидела кроха-птичка.
Аластер с интересом вглядывался, ожидая, что сейчас картинка оживет…
— Ферроу… ты серьезно? — он перевел удивленный взгляд на художника. — Мне не послышалось?
Художник, все еще наблюдающий за яблоком и червяком, кивнул.
Птичка на бумаге чирикнула. Она не двигалась, но щебетала, это было…
— Поразительно! Ты понимаешь, что перешел на новый уровень?
Господин Ферроу опять кивнул.
Аластер заметил, какие красные у него глаза, как подрагивает рука.
— Сколько ты уже не спишь?
Художник приблизительно покачал рукой.
— А как давно выходил подышать свежим воздухом?
Тот же жест.
— Судя по амбре в комнате, мылся ты тоже, примерно, — Аластер повторил жест Ферроу, — в то же время.
Аластеру шел семнадцатый год. С того дня, когда господина Ферроу приняли в Адамант, с того самого дня, когда они с Элизавет подглядывали за празднованием Выбора, минуло уже шесть лет, и все это время художник оставался неполноправным жителем княжества Адамант.
Эта мастерская была ему домом. Выпускали художника гулять только под стражей, заботился о нем вечно где-то шатающийся слуга. Господина Ферроу можно было назвать заложником или пленником.
Проведать его однажды предложил Аластер. Элизавет вначале наотрез отказалась, но через некоторое врем они уже вдвоем пробирались по ночному дворцу.
В первые годы такие вылазки были нечастыми, но Элизавет успела обучить господина Ферроу читать и писать, чтобы немой мог хоть как-то общаться. У того не было других знакомых, и они старались иногда радовать художника, приносили ему редкие подарки и рассказывали, на их взгляд, интересные истории.
За эти годы он создал немало прекрасных работ, и некоторые из них действительно становились живыми.
— Пока нас не было, ты хотя бы ел? — не переставал донимать Аластер вопросами.
Художник отмахнулся, достал из кармана блокнот и быстро написал:
— А где Элизавет?
Аластер пожал плечами.
— Пошла к отцу. Говорит, дело есть… Ты тему не меняй. Почему в наше отсутствие ты все время запускаешь себя?
Ферроу похлопал Аластера по плечу и извлек из нагрудного кармана заранее подготовленное письмо.
Аластер взял протянутый лист бумаги и начал читать.
«Аластер, Элизавет, у меня есть радостные новости, с которыми я бы хотел поделиться. Я начал работу над новой картиной…
— Это очень здорово, — похвалил Аластер.
Ферроу недовольно ткнул пальцем в письмо — мол, не отвлекайся.
… это произведение будет особенным. Про такие работы творцы говорят — жемчужина моих трудов. И я хотел бы попросить вас, если представиться возможность, забрать ее к себе и спрятать.»
— Спрятать? Ферроу, я не уверен.
Художник достал второе письмо и протянул Аластеру.
«Элизавет, не переживай на этот счет…»
Ферроу вырвал у Аластера листок из рук и, немного пошарившись, выдал другой.
— Ошибся, да? Ну ничего, бывает.
«Аластер, я знаю, из-за своей доброты ты не сможешь отказать, поэтому я хотел бы тебя заверить, что картина будет совсем небольшой, и спрятать ее не составит труда.»