Чужая

Некоторые из нас даже верили в счастливый конец, но я к числу этих «некоторых» себя не относила.

А суд, как я и думала, растянулся на невыносимо долгое время – почти на два месяца.

Того, кто был в ответе за разоблачение моей «семьи», я увидела на третий день суда. И знаете, что самое смешное? Если бы тогда дед не выдвинул своё условие, мол, свободу я получу только в обмен на Гончую, которую мать успела пометить, и если бы я не согласилась, их бы, наверное, даже не поймали.

Потому что на поиски этой полукровки, которая, как впоследствии выяснилось, оказалась и не полукровкой вовсе, выдвинулись не только человеческие Охотники, но и сталкеры ррхато. Вот тогда-то, в процессе расследования, и выяснилось, что в Инкубаторах и Питомниках содержат не только девушек, незаконно похищенных с территории Аполлона, но и некоторых ракшаси там удерживают против их воли. И тут уж, конечно, старейшины показательно громко возмутились.

Ну, а что им оставалось? Не признаваться же в том, что покупали у Аполлона право на охоту за полукровками в лимбе!.. В общем, маховое колесо судьбы закрутилось и остановить его уже не представлялось возможным.

– Что это, как не насилие над душами наших дочерей? – с трагизмом в голосе вещал прокурор, а я подумала, что, когда закончится суд и наступит время решать наши судьбы, совет не станет спрашивать у нас о наших желаниях…

Об этом в Отстойнике вслух тоже старались не говорить, а если и говорили, то шёпотом, предварительно убедившись, что никто из воспитательниц нас не слышит.

– Да что тут думать? – усмехалась Рольда, грустно всматриваясь в темноту нашей спальни. – Продадут нас старейшины тому жениху, что заплатит больше. Один плюс. Кажись, этот раз будет последним… Я уже однажды рожала для кого-то. Не могу больше. Не хочу…

Впрочем, об этом мы с подругой шептались гораздо позже, когда суд вышел на финишную прямую, а тогда я смотрела на сталкера, изловившего мою мать и распутавшего весь змеиный клубок нашей «семейки» и думала, что не знаю, как к нему относиться: благодарить или ненавидеть. Наверное всё же благодарить, ведь не будь его, я бы сейчас или беременная чужим ребёнком ходила, или удобряла бы пеплом сады Инкубатора.

Определённо. Его – благодарить, а маму с дедом – ненавидеть.

Да вот только легко сказать, но сложно сделать. Неправильная, дурацкая человеческая пословица! Терпеть её не могу! Именно ею дед с матерью оправдывали все свои поступки. А я… А что я? Я ни морально, ни физически не могла им противостоять. Впрочем, поначалу-то я не понимала, что они из себя представляют. Да оно и не удивительно, мой дар открылся, когда мне было чуть больше семи лет. В этом возрасте и не захочешь, а будешь верить тому взрослому, который рядом (пусть и не всегда), который заботится о тебе (пусть и не очень старательно), который говорит, что любит.

Хотя насчёт последнего не уверена. Серьёзно, если за последние двенадцать лет я слов любви ни от матери, ни от деда не слышала ни единого самого жалкого раза, ни во сне, ни наяву, ни даже тогда, когда неутешительный диагноз навеки приковал меня к инвалидному креслу… Так откуда тогда эта уверенность в том, что они говорили мне о любви в детстве?

Не говорили. Я точно знаю, что нет. И пусть мне хочется верить в обратное, это ничего не изменит. Это просто маленькая мышь по кличке Иш всё ещё не умерла внутри меня и надеется на лучшее, впускает свои мягонькие коготки в моё иссушенное предательством и болью сердце и мешает спокойно принять простую истину: не говорили мне о любви. Ни мама, ни дед. Зачем? Они не считали нужным мне о ней даже лгать, потому что, если задуматься, не умели они любить, разве что себя самих…

Но вопреки всей логике ненавидела и боялась я всё-таки не их, а сталкера, что положил конец их жестокому бизнесу. И знаете, его слова в финальной речи главного свидетеля не способствовали моей к нему любви:

– Я знаю, что не все преступники были пойманы, – сказал он, глядя мне прямо в глаза сквозь линзу телекамеры. – Я знаю, что на свободе остались многие из их подручных. Но я клянусь памятью своих предков, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы каждый из них получил наказание.

А я ведь далеко не каждый…

***

– Что ты себе позволяешь, выскочка? – зарычал, по-моему, весь президиум сразу, и я вывались из воспоминаний прямо в неутешительную реальность. Перепуганная, но, к счастью, пока ещё одетая.

– Всего лишь не хочу, чтобы на прелести моей будущей жены пялились всякие мозгоклюи. Разве не понятно? Я сделал выбор. Пусть шаси назовёт своё имя, и я украшу её запястья брачными браслетами рода.

Что?

– Что? – МОЙ сталкер побледнел и сделал шаг вперёд. – По старшинству я должен был выбирать первым.

Да! Да! Выбери меня! Хочу!

– А выберешь вторым, – хохотнул его оппонент и растянул губы в презрительной усмешке. – Потому что с недавних пор ты уже не старший, Нереас.

Нереас! Божественное имя! И так восхитительно ему подходит!

– Пожалуйста! – безмолвно молила я, не сводя просящего взгляда с любви всей своей жизни и не замечая возмущённого шёпота, которым наполнился Зал героев. – Пожалуйста! Ты же такой умный, сделай что-нибудь! Выбери меня.

– Выбери другую, – процедил мой Нереас сквозь зубы и упрямо дёрнул шеей. – Я обратил внимание на эту шаси, как только она вошла, а ты…

– А я её выбрал, – отбрил зеленоглазый.

– Ты пожалеешь. Весь твой гнилой род пожалеет… – прошипел мой (или уже окончательно не мой?) Нереас, но старик-ведущий, внезапно утратив интерес к моей скромной персоне, стукнул маленьким молоточком по медному гонгу, и разлетевшийся по залу звук, отлично замаскировал звон моих разбившихся надежд.

О, нет…

– Мой род будет гордиться мной и моим выбором, – обронило чудовище, укравшее у меня любовь и в два широких шага приблизилось ко мне, набросило мне на плечи куртку, будто боялось, что я, вопреки его желанию, осмелюсь оголиться… И я бы осмелилась, клянусь, если бы хоть на секунду поверила в то, что ракшас отступится, я бы голой кан-кан сплясала на столе председателя Совета…

Если бы поверила.

– Назови своё имя, шаси, – мягко потребовал сталкер. Я в последний раз глянула на прекрасного Нереаса, опустила глаза и упрямо прошептала:

– Не всё ли равно? Разве рабыням без права выбора положено имя?

– Не переживай, я потом придумаю тебе новое, – прошипел он. – А сейчас назови проклятое имя и надень долбаный браслет, пока я не разозлился.

– Шерриханна.

Щелчок браслета, что обхватил моё запястье, в тишине Зала героев прогрохотал оглушающим выстрелом и рикошетом пристрелил призрак моей надежды на свободу.

Глава вторая

– Где твои вещи? – это была первая фраза, которую произнёс мой пока-ещё-не-до-конца-муж, как только мы вышли из Зала героев. Посреди пустого коридора у тяжёлых дубовых дверей мы стояли, такие растерянные, и с недоумением и удивлением рассматривали друг друга. Он – с удивлением и недоумением, я – со скепсисом и совсем чуть-чуть со страхом. – Нам нужно куда-то за ними заехать? В Питомник? Или какое-то другое место?

Невесело ухмыльнувшись, я огладила полы больничной рубахи, которую «воспитательницы» в Отстойнике называли гордым именем «халат». (Будто я в своей жизни халатов не видела, честное слово!)

– Всё своё ношу с собой, – пропела я и для наглядности покружилась на месте. – Хочешь вернуть меня назад? Пока ещё не поздно?

Хиленький огонёк полудохлой надежды загорелся где-то глубоко в моём сердце. Нет, ну а что? Что если он и вправду от меня отречётся? Может, Нереас ещё не сделал своего выбора… Или выбрал кого-то из моих подружек, успев в подробностях рассмотреть все их прелести.

«Дура», – тут же подсказал мне первый внутренний голос, а второй уныло согласился: «Не отречётся».

И правда, вместо того чтобы разозлиться – у моих товарок, в отличие от меня, хоть какой-то личный капитал был – ракшас лишь тряхнул длинной чёрно-красной чёлкой и коротко обронил: