Коллоидный Мир

— И вам блага, до встречи, Стригор Стрижич, — распрощались близнецы, денежку прибрав.

А я призадумался — Индрику я поохотиться обещал, но в Пущу мы с ним не попадём: до ближайшей пара сотен километров, полосы засечные и карантинные, гарнизоны… И вот при всём моём оптимизме в то, что шалого Стрижича с “у меня зверюга поохотиться желает!” не скрутят, а пропустят в Пущу и платочком вслед помашут — не верится ни разу.

А вот в окрестностях Стольного Града был лесок, я бы даже сказал — заказник. По крайней мере, Ладычи мне именно в таком разрезе насообщали. Ничего пущного и лютого — лоси-косули, беры, лисы-волки. Ну, несколько изменённые, хотя я скорее сказал бы — мутировавшие, но поохотиться можно. В плане, я цветочек не шибко вонючий вынюхаю и в сени какого-нибудь баобаба буду валяться. А Индрик бера или ещё что-нибудь мирное и доброе, беззащитное, схарчит, поохотившись предварительно.

Но девчонок я на это мероприятие не потяну: и им не особо интересно, да и опасность пусть небольшая, но будет, так что нафиг.

Так что, для начала, решил я повторить наше посещение йоперных, и не только, театров. И был обломан, правда, скорее приятно:

— Стригор Стрижич, — застеснялась Ола. — Театры — хорошо очень, как вы пожелаете…

— Но? Говори, не мнись, — заинтересовался я.

— А вы в парке прогуляться не хотите? Там интересно и красиво очень. Если пожелаете…

— Пожелаю, — улыбнулся я. — Пойдём в парк, девы.

И попёрлись мы в енту парку. Вообще — приятное место, не соврала Ола. Всякие там птахи поют, цветочки благоухают. В озёрах гуси какие-то плавают — я аж удивился, но потом понял, что в прикрытом от всяческого лютого зверья парке вполне могут и хомячки водиться. Причём без Эфириона в заднице и адамантовых клыков.

Покормили гусьё, специально обученный мальчишка нас сухарями за денежку малую снабдил. Походили, на скоморохов полюбовались — кстати, довольно любопытное зрелище, если на всякие падения на жопу внимания не обращать. В качестве реквизита эти ребятушки использовали лианистое психовосприимчивое растение, точнее, как я уже целенаправленно приэфирился — скорее лишайник, но не слоистый, а клеточно взаимопроникающий, с целевыми областями. Такая, интересная тварюшка, не несущая ни боевого, ни практического значения, чистый эстетизм. Но “кукла”, как называлась эта растения, позволяла устраивать кукольные представления, как с партнёром полноразмерным скомороху, так и кучей мелких фигурок, при нужде.

Ну и кулачные бои — не без интереса понаблюдал. Бокс, как он есть, причём строение ног беловодцев очень к этому виду мордобоя подходило. И я понял, каким методом Ладыч хотел мне лещей, люлей и прочее добро и благо наносить. И вот как-то хлёсткие удары, перекосоёживающие мордасы набекрень, меня не прельстили. И правильно я от Ладыча бегал — не люблю по мордасам получать, я щедрый и добрый, предпочитаю давать, да.

Кстати, даже несколько родовичей на бережку речки-ручейка самозобвенно предавались мордобою. Правда, друг с другом — эфирное усиление и укрепление делало простых людей куклами для битья.

На следующий день смотались в Йоперную театру, поуслаждали слух, но “приватность” я не заказывал. Хотя, возможно, зря: девчонки на пение отреагировали ощутимой охоткой. Впрочем, до дома дотерпели, так что и не страшно.

А вот служка йоперный мои притязания обломал. Нетушки, фигушки, простите господин Стрижич, хотите пташку сексом оттрахать или оттраханным птицами быть, вы или спутницы ваши — в театре, в процессе представления, за живые денежки. А продаваться — не продаются, ни за какие деньги.

И тут жадины, постановил я, ну и по дороге домой стал прикидывать налёт на йоперный театр, с целью праведного раскулачивания… и сам же, со смешком, себя остановил. Не настолько мне ента Стратима сдалась, будем честны. Так, не помешает, ну а нет — так нет.

На следующий день направились в театру имперскую, где на этот раз давали представление о весёлых похождениях типа вроде Фауста. В роли сотоны на побегушках и искусителя в одном флаконе выступал некий “Дух Пущи”.

После ряда весёлых и поучительных приключений наш Фауст, выглядящий как груда плоти, весело помахивающий грудой щупал, подкатил к некой родовишне, своей зазнобе. Зазноба от прелестного зрелища и неожиданности брякнулась оземь. Страдающий Фауст нашёл какого-то витязя, нихера не делающего в ожидании своего подвига, и предложил себя в качестве последнего. Витязь радостно Фауста и подвигнул до смерти. Занавес, все рыдают.

Вот ведь фигня какая, бегло оценил я печальный финал. Девка явно от неожиданности притворилась мёртвой и несъедобной. Ну или вообще — приготовилась к коитусу, до невозможности возбуждённая фаустовыми тентаклями. Потому как обморочных реакций, насколько я изучил, у беловодцев не особо наблюдается. Могут быть, конечно, но уж очень сильное нужно нервное потрясение, при этом и здоровье не очень — иначе хрен в обморок упадёшь. А уж помереть от вида чего бы то ни было — вообще антинаучная фантастика.

Хотя архетипичная театра… ну, в принципе, если это криворукое переложение какой-то совсем древней пьесы, как бы не того самого Фауста — то возможно. Но перекладывали дебилы, левые на обе руки. Не верю, в общем, поставил я вердикт, задрал нос и прихватил под руки похлюпывающих носом девчонок. Проняло их сие творение, впрочем, их дело.

И вот, выходим мы из ложи, ведём девчонок, как вдруг какой-то… прости правила вежества, прохвост, тычет в наши персоны перстом хамским. И в компании таких же быдл, разного полу и роду, стоит. И изрыгает, значит, хавалом своим неприличным, сентенции в стиле “в теятру в биодоспехе — хуже, чем в телогрейке”, “с рабынями в теятре — оскорбление всему неуважаемому сообществу”, ну и “панаехало тут всяких, Столенград не резиновый”, само собой.

Причём ладно бы сию пургу нёс какой-нибудь карапуз там, ну или юнец. Нет, дядька в годах, лет под сорок. С мордой наглой и надутой, но у него всё хамское было, факт.

Младший родович, тьма с огнём, видимо, Чернобожичи с Хорсычами перекрёстно опылились. Не знаю таких смесков, да и знать не хочу.

И тут и так печальные девчонки глаза потупили… чем в моё праведное сердце вселили праведный гнев и вообще.

— Глаза подняли, девы, — с ангельской улыбкой пропел я, приостанавливаясь.

До хулителя было метров дюжина, как раз моя задумка на забывчивого Ладомысла пригодится, прикинул я.

— Стригор Стрижич…

— Глаза поднять, смотреть гордо! Вы — часть меня, не сметь перед плесенью худородной глаза опускать!