Страница 11 из 23
Поступок брата напомнил Марку, как покойный Антонин рассказывал ему о своем приятеле сенаторе Валерии Гомулле. Когда возникла нужда отправиться в Египет для подавления восстания обнищавших земледельцев, Гомулл сослался на подагру и тоже решил удалиться на лечение в Байи.
О, Байи – город богатых бездельников и проходимцев! «В нелегкую минуту чаще всего нас подводят самые близкие», – с горечью заключил Марк.
Чтобы как-то отвлечься от непрестанных и утомительных забот, он по вечерам принялся ходить на лекции приезжих греческих ученых, среди прочих выделяя учителя греческой литературы стоика Секста Херонейского, с которым изучал особенности асклепиадова стиха. Племянник известного историка Плутарха, Секст преподавал с большим подъемом, попутно сдабривая лекции стоическими сентенциями. Например, развивал известный постулат о том, что если жить, подчиняясь мировой Природе, и поступать в соответствии с Природой собственной тогда достигнешь гармонии.
Марк понимал, о чем он говорит. Мировая Природа есть, в сущности, мировой разум или бог, объединяющий мир. А жить по своей Природе, значит стремиться к богу, подчиняя движения души достижению тождества. Именно тогда наступит счастливая жизнь.
Несколько дельных советов звучало из уст Секста, касающихся простолюдинов, которых император Марк Антонин теперь принимал без ограничений и стоически выслушивал. По совету стоика из Херонеи нужно было добиться в себе полной терпимости к ним, к их зачастую непродуманным суждениям. Ибо что они знают? Чаще всего ограниченные в своем развитии и познавшие несправедливость, обиженные властью, эти люди с трудом держат эмоции в узде.
И вот принцепс и великий понтифик Марк Аврелий Антонин, чей возраст перевалил за сорок, сидит на скамье вместе с остальными слушателями, впитывает мудрость еще не старого учителя, почти ровесника. Впрочем, последнее обстоятельство никогда не являлось препятствием для Марка, ведь он не заражен чумой высокомерного превосходства, как некогда его дед Адриан. В обучении Марк всегда следовал только одному принципу: поворачиваться лицом к новому независимо того, кто его несет – человек старый или молодой.
После полезных для познания души лекций он возвращается домой уже вечером, чаще всего пешком. На небесах блещут яркие звезды, освещая крыши домов, площади, статуи и арки, заливая ночным светом Рим, которому он посвятил свою жизнь. Только в этот вечерний час свободный от дневных забот, бесконечных разговоров и принятых решений, после умных слов, которые предстояло обдумать, его голова становится ясной, глаза смотрят зорче, а душа ведет поучительную беседу.
«Еще один день прошел, – говорит она. – Ты прожил его с пользой. Ты выполнил свой долг. Теперь можешь отдохнуть с полым правом».
«Но я еще не все закончил, – возражает он самому себе. – Мне надо записать накопившиеся мысли, чтобы потом, когда будет время, сесть и неторопливо их обдумать».
«Ты думаешь, что у тебя будет время для раздумий?» – смеется душа над его наивностью.
«А разве нет?» Он спрашивает и в сердце закрадывается тревога. Но душа молчит и не отвечает. «Разве нет?» – повторяет он вопрос. Душа продолжает молчать, будто на что-то рассердилась. Однако это вряд ли, наверное, она просто ушла спать.
Почти полторы тысячи миль14 отделяло Рим от Армении к чьим границам устремились парфяне под началом Вологеза. В последнюю минуту он передумал и решил вести войско сам, отодвинув от командования стратега Хосрова. Так советовала Нефтис.
Она тоже отправилась в поход. На нее надели легкие воинские доспехи из кожи, на спине она повесила лук и колчан со стрелами, на коня накинули шелковое пурпурное покрывало – никто ведь всерьез не думал, что любимая жена царя будет сражаться.
Нефтис не задержалась в караване с остальным обозом, куда определили весь царский гарем, слуг, рабов, где тащили походный скарб мулы и верблюды. Она промчалась в голову колонны и взобравшись на пригорок уже оттуда обозревала проходившие мимо нее войска. Впереди, вооруженный как катафракт15, одетый вместе с конем в железные доспехи, ехал ее муж и повелитель Вологез. Его квадратная борода издалека похожая на бронзовую пластину, прикрывающую шею, торчала выдаваясь вперед из-за гордо вскинутой головы. Заметив Нефтис, Вологез поднял железную руку и помахал ей.
За царем следовал Хосров, одетый в легкие кожаные доспехи. Его лицо стало холодным и непроницаемым, он явно был недоволен отстранением от командования и винил во всем жену Вологеза. Поэтому он даже не повернул голову в ее сторону, сделав вид, что не заметил женщину среди осенней желтизны травы и низкорослых деревьев начинающейся араратской долины.
За ними двигались на конях несколько сотен всадников из личной царской охраны и многочисленные отряды легких лучников. Они были самым смертоносным оружием парфян, которому римляне долгое время не могли ничего противопоставить. Лучники двигались быстро, стреляли метко, отступая, они заманивали врага вглубь территории, а затем переворачивались в седле на ходу и расстреливали преследующих римлян в упор. Так некогда десять тысяч лучников победили сорок тысяч легионеров Красса. Именно отсюда у римлян появилось выражение «парфянская стрела», когда они говорили о чьем-то коварстве.
Нефтис видела, как неторопливо ехали закованные в броню, неповоротливые катафракты. Их было меньше, чем легких лучников и задача сводилась только к одному: подобно тарану пробить брешь в стене противника, а дальше в дело вступали те же лучники и пешие воины. За тяжелыми всадниками шли бойцы, выполнявшие вспомогательную роль. Здесь были албаны из горной Албании, гирканцы и воины из Согдианы. От греков из Бактрийского царства давно пришлось отказаться, поскольку в одном из сражений с римлянами гоплиты перешли на их сторону.
Над дорогой поднимались клубы пыли, достигавшие, казалось, самих облаков, зависших над белоснежной вершиной горы Арарат. После дальнего перехода люди и животные устали, но общий настрой, и Нефтис это заметила, был воинственным: воинам не терпелось устремиться в бой, опрокинуть и разгромить противника. Конечно, сколько можно прозябать в глиняных убогих домах без войны, трофеев и рабов? Сколько можно терпеть проклятую бедность? Мужчина рожден, чтобы сражаться! Так они рассуждали и Вологез знал о чаяниях своего войска.
Столица армян Артаксата, как называли ее греки, по преданиям была основана знаменитым карфагенским полководцем Ганнибалом. Он подсказал царю Арташату удобное место у подножья горы Арарат на берегу Аракса, он же спланировал крепость и улицы города. Артаксата была хорошо укреплена, имея одну из самых длинных крепостных стен в Азии16, но в этом же состояла и ее ахиллесова пята: чтобы защитить стены требовалось огромное количество солдат.
Цветущая долина притягивала к себе караваны купцов, одиноких путников и разбойников, город стал центром торговли, быстро развиваясь и благоденствуя. Именно поэтому Вологез решил нанести по нему удар, захватив большие богатства, унизив поражением римлян, давно отвыкших воевать и изнеженных от безделья.
Вскоре передовые отряды достигли подступов городских стен. Хосров подъехал к царю.
– Повелитель, – сказал он, – разреши, мы пойдем на штурм этих стен. Я привезу голову Сохемоса на серебряном подносе.
– А почему не на золотом? – насмешливо поинтересовалась сидящая на коне Нефтис. Ее конь вплотную приблизился к коню Вологезом так, что колено Нефтис сквозь ткань касалось колена мужа.
Хосров с неприязнью посмотрел в ее миндалевидные глаза, напоминавшие ему свернутых клубком ядовитых песчаных гадюк. Помедлив, он произнес угрюмо:
– Ервандид не достоин зваться царем, он всего лишь презренный римский слуга. Будь по-другому, имей он царскую диадему, возложенную на его голову нашим царем царей, я бы бросил его голову на золотой поднос. Конечно, только в случае предательства великой Парфии.
Нефтис наклонилась к уху мужа.