Страница 52 из 85
Делать было решительно нечего. Всё давно переговорено, оставалось только ждать да скучать. Ростовцев, бывалый вояка, знающий цену всякой выпавшей минутке отдыха, стащил сапоги и рейтузы, улёгся на брошенную на пол перине и почти сразу захрапел. Прокопыч устроился возле чердачного окна с мушкетоном на коленях (была его очередь караулить), а я, помаявшись немного от скуки, решил последовать примеру поручика и, как говорили в моё время, «придавить на массу». Поспать то есть.
…и снова глубокое кресло, словно висящее без всякой видимой опоры в коконе серой мути. Только на этот раз окружающее, включая и само кресло, какое-то неявное, зыбкое, расплывчатое. А ещё, в отличие от того, первого раза, я не вижу себя — ноги, руки, торс. Знаю, что сижу в кресле, и вполне удобно сижу, но глазами не вижу. И пошевелиться нет ни малейшей возможности.
Значит — сон, морок, галлюцинация?
И — голос, тот самый, прозрачный, бесполый шуршащий, словно струйка песка, просыпающаяся на каменные плиты. Когда я его слышал, почти два месяца назад? Приятнее он за это время не стал, пробирает до костей, до печёнок…
Когда до смерти перепуган — остаётся только острить и хамить. Тогда, может, и разозлишься, страх отпустит.
— Значит, снова библиотека? Повторяетесь, господа хорошие — простите, не знаю, как к вам обращаться…
Эффектно сказано. Я пытаюсь иронически ухмыльнуться, но терплю неудачу. Не чем мне ухмыляться, потому как рта нету тоже. А ответные слова рождаются как бы сами собой, в серой мутной пустоте, где-то между подлокотниками и спинкой пресловутого кресла.
— Загадками говорить изволите?
«…час от часу не легче…»
— Смысл? Зачем мне их искать? Матом обложить? В рожу плюнуть? Так ведь есть ли у них те рожи…
Шуршание песка слабеет — струйка иссякает, вот-вот исчезнет вовсе.
— Постойте!
Я сделал попытку вскочить с кресла. По понятным причинам не преуспел.
— Скажите, что за фокусы с историей? Я ведь не в своём… не в нашем прошлом, верно?
— Но вы же говорили, что…
Белёсый сумрак на миг закручивается стремительной воронкой и пропадает. Всё.
— Витальич, ты чего? Никак, дурное приснилось?
Продираю глаза. Мокрый, как мышь, руки дрожат.
_ На-ко, вот, глотни…
В зубы утыкается стеклянное горлышко фляжки. Огненная жидкость льётся в глотку, проваливается раскалённой тяжёлой каплей в пищевод.
«…Коньяк? Да благословит тебя Создатель, поручик!..»
— Вот и ладненько! — ротмистр дождался, когда я сделаю ещё пару глотков и помог усесться, прислонившись к деревянной балке. — Отдохни, Никита Витальич, и ещё по маленькой. Когда кошмары снятся — это первое дело, проверено!
«…всё-таки дурной сон?..»
— Клубничное пюре? В бутылке? — Ростовцев запустил лезвие ножа в широкое горлышко (деревянная ложка не пролезала) извлёк немного густой красной массы, попробовал. — М-м-м, а недурственно, ей-ей, недурственно!
— Это особая пища для военных и путешественников, приготовленная методом апперизации. — сообщил д'Эрваль. Он вернулся к вечеру, уже в темноте, и приволок с собой солдатский ранец, в котором кроме буханки слегка зачерствевшего хлеба и двух луковиц нашлись несколько бутылок. Две с вином, одна с ромом и ещё три, большие, с непривычно широким горлышком. Они сразу мне напомнили памятные из детства бутылки из-под кефира.
— …придумал её парижский повар Франсуа Аппер. — продолжал лейтенант. — В чём тут дело я толком не знаю — как-то закупоривают, потом, кажется, варят. То, что получается, долго хранится долго хранится безо всякого льда. И готовить не надо: открыл и ешь, даже и холодным. Можно на и костре разогреть. Одна беда: стеклянные бутылки весят больше их содержимого, да и хрупкие они — а ведь провиант за армией надо возить. Но Император всё равно оценил новинку очень высоко: выплатил двенадцать тысяч франков, присвоил титул «Благодетель человечества» и поблагодарил изобретателя лично.
— Умный, видать, мужик. — прокомментировал поручик. — На-ко вот, Никита Витальич, попробуй.
— Да, консервы — крайне полезное изобретение. — Я принял из рук поручика бутыль. — Можно сказать, настоящая революция в пищевой индустрии. За такое не грех и памятник поставить, не то, что какие-то там двенадцать тысяч франков! У нас они в ходу повсюду, уже лет полтораста — и в продуктовых лавках, и армейских пайках, и даже дома люди банки закатывают.
— У вас — это где? — удивился гасконец. — Я, признаться, полагал, что ни в одной армии этих, как вы назвали, «консервов», ещё нет.
Я сделал вид, что увлечён клубничным пюре. Вот так и палятся на мелочах….
— В армию этих блюд поставляют пять видов: бульон консоме, овощная похлёбка, суп из отварной говядины, меланж из фасоли с шампиньонами и вот это. Долго хранятся, и готовить не надо: открыл и ешь, даже и холодным. Можно на и костре разогреть. Одна беда — стеклянные бутылки весят больше содержимого.
— Чего только у вас в Европах не придумают. — А мы, лапотные, всё больше кашей да сухарями пробиваемся. Ну-ка, Никита Витальич, дай ещё. Больно вкусно!
Я вернул бутыль поручику.
— К сожалению, таких блюд в войска попадает немного. — вздохнул гасконец. — Это мне случайно досталось: Бургонь поделился, дал сразу три бутыли. Старой гвардии выдали из остатков, а для остальных — обычный провиант, из того, что собирают по окрестным губерниям. Кстати, его уже не хватает…
— То-то я гляжу, ни в одном обозе таких не было… — буркнул Ростовцев. Он запустил в горлышко — на этот раз, не нож а указательный палец. Вытащил и принялся совершенно не по-аристократически слизывать лакомство. — Сказал же светлейший — будут ещё французы лошадей жрать…
— А с нашими делами как? — спросил я лейтенанта. — Удалось что-нибудь выяснить?