Клеймо Солнца

— Звучит, как сюжет неплохого боевика.

Шутка кажется несмешной даже мне. Но ещё более нелепой представляется вся эта история.

— На станции каждый шаг контролируется динатами. Разве нет? — с жаром спрашиваю я. — Как можно просто покинуть Тальпу и отправиться на Землю на космическом корабле так, чтобы не узнали в Эпицентре?!

— Справедливый вопрос. Однако мы знаем, что динатами контролируется не всё. Иначе в Хранилище долгие годы не шла бы война, а в Третьем крыле истребили бы всех повстанцев. Но этого не произошло. К тому же, не знаю, с кем именно сотрудничает генерал, но за его спиной стоит кто-то из Эпицентра. А там против динатов тоже плетут интриги.

Значит, Бронсон ведёт двойную игру.

— С одной стороны, переговоры с Эпицентром, с другой — с повстанцами, — задумчиво шепчу я, — но зачем обессиленным, измученным мятежникам нужен светлячок? Хотят вернуться на Землю? Интересно, на чём. На воздушном шаре?

— Они хотели бы изучить, возможно ли стать такими, как солнечная, — без тени сомнений сообщает Ньют. — Это сделало бы повстанцев хозяевами положения. Они смогли бы выдвигать динатам условия.

— Но как генерал поймёт, что ему выдали настоящего лидера? Насколько я знаю, неизвестно, кто возглавляет повстанцев Третьего крыла.

— Генерал отличается предприимчивостью, а не высокоразвитым интеллектом, — отвечает Оутинс с улыбкой, но я шумно выдыхаю:

— Без доказательств трудно поверить, что такое возможно.

Мы буравим друг друга взглядами. Ньют уверенно заявляет:

— Подтверждения не заставят долго ждать. Ты знаешь меня, я в курсе дел, но не вступаю в эти игры. По совести, надо бы встать на защиту интеллекта, который наверняка развитее нашего. Но даже зная правила игры, люди продолжают исполнять роли пешек, потому что так безопасно. Я могу предвидеть ходы короля, но останавливать его? Так серые кардиналы не поступают, — подшучивает Оутинс, но на самом деле в его словах правды больше, чем юмора.

— И каков следующий ход? — на этот раз усмехаюсь я, но слова Ньюта стирают с моего лица улыбку:

— Главная пешка генерала — сам светлячок. Бронсон выведет её в город, — убеждённо говорит мужчина. — И думаю, совсем скоро. А всех других пешек, которые окажутся рядом с землянкой, ждёт незавидная участь.

Ньют останавливает на мне мрачный взгляд, от которого по коже бегут мурашки.

— Я не стану озвучивать, что ты для меня значишь. Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними.

О таком отце я всегда мечтал.

— Для пешек игра имеет только один исход, — мужчина молчит несколько секунд, а затем беззвучно шевелит губами: — Смерть.

* * *

Боковым зрением замечаю какое-то движение и чувствую внезапную лёгкую боль в предплечье.

— Эй! — возмущаюсь я, пытаясь схватить мужчину, но он уже отступает. В его руке я вижу шприц. — Что это?

— Всё будет хорошо, — обещает нежный голос.

Голова вдруг наливается тяжестью. В глазах начинают танцевать белые пятна.

— Я тебя люблю, — доносится голос, но словно издалека.

И я проваливаюсь в пустоту. А потом вижу его…

Священник одет в длинную чёрную сутану со стоячим воротником и широкими рукавами. В его руках — символ всхода. Священный знак весь перепачкан кровью… Капли падают на пол. Ноги священника превращаются в огромную чёрную кобру, которая шипит и бросается вперёд. Из-за спины появляются ещё две руки, гораздо более длинные, чем бывают у человека. Они стремительно тянутся ко мне, а когда я со всей силы по ним ударяю, поджимаются обиженно к телу и начинают быстро крутиться вокруг священника. Я не могу за ними уследить, и вот они становятся одним кольцом, вращающимся вокруг человека. Чёрная сутана превращается в белую. Руки наконец-то останавливаются, кольцо замирает в воздухе вокруг высокой фигуры, а на теле священника появляются огромные дыры.

Вдруг я вижу совсем другого человека. Он проводит по лицу рукой, снимая маску. За одной — со спокойным выражением — показывается другая — плачущая. Человек срывает и её, открывая улыбающееся лицо, а под ним виднеется смиренная физиономия. Он пытается снять и эту, но она намертво приклеилась к коже и не поддаётся. Мышцы шеи напрягаются и вдруг замирают — и вот наконец маска слетает с лица… но вместе с кожей, открывая голый череп…

Я перевожу взгляд — и из темноты ко мне приближается человек с несколькими головами, на каждой — маска. Они плачут, смеются, кричат и шипят одновременно, а по моему телу проходит дрожь. Таких тварей становится всё больше: они выныривают из мрака — и человеческие, и звериные, пока наконец не появляются такие, чьи тела совершенно бесформенные и существуют лишь для того, чтобы лицам было на чём располагаться.

Всё исчезает. Я опускаю взгляд и вижу под собой космонавта. Вокруг него шевелится темнота. Она сгущается, превращаясь в десятки и сотни скелетов, которые тянут к человеку свои руки, а космонавт тянет свои — ко мне. Глаза горят во мраке красным светом, челюсти стучат, кости ломаются, когда скелеты толкаются вперёд, пытаясь пробраться к человеку. И вдруг они воспламеняются, сгорают в огне…

Из мрака показывается густая тень, более плотная, чем сама темнота. Сверкают глаза. Она протягивает руки, которые лоснятся, напоминая разорванные рукава, но не достигает меня, запутавшись в паутине — крепкой, липкой. Прямо над тенью нависает огромная паучиха с человеческим лицом, но сотней глаз. Она держится мохнатыми лапками за толстую нить, а потом вдруг начинает падать, когда та обрывается. Паучиха проваливается во мрак вместе с густой тенью, запутавшейся в паутине, и я вновь вижу священника.

Он достаточно высокий, и когда поворачивается ко мне, наши глаза оказываются на одном уровне, а взгляды встречаются. Не знаю, что выражает мой, но его — старческий, тяжёлый — обещает возмездие за все мои грехи.

— Теперь на работу ты приходишь самым первым, — раздаётся над моим ухом голос Коди, и я медленно поднимаю голову со сложенных рук.

В сознании туман ото всех видений, и он не готов рассеяться так быстро.

Интересно, конечно, в юношеском сознании реалии жизни переплетаются с фантазией. Ньют Оутинс прав: страхи Марвина Вуда пробуждают нечто важное и в моей памяти; приходится напоминать себе, что это его фантазии — не мои. Мне они вспомнились лишь по одной причине: я уже видел их однажды. Но совсем у другого человека. Однако самое ужасное, что один из образов — первый и последний — принадлежит не брату. Он принадлежит мне…

Мы действительно часто редактируем первичные образы людей: всех визуализаторов давно приговорили бы к смертной казни, если бы мы не вычищали чужие сны прежде, чем показать их власть имущим, ведь, бывает, в сновидениях встречаются крамольные образы. И во снах Марвина их тоже можно найти…

Чёрт бы побрал Рэя с его звонками. Чёрт бы побрал Ньюта Оутинса с его разговорами о прошлом.

— А почему бы и нет? — голос Коди возвращает меня к реальности. — Тебя-то генерал жалует, не то что меня. Одно его слово — и мне конец.

— Одно его слово — и нам всем конец, — поправляю я, поперхнувшись, и приходится прокашляться.

— Я бы так не сказал, — ворчит друг, а я возражаю:

— А я бы не сказал иначе.

— Я звонил тебе вчера, — упрекает Коди.

Да, он звонил. А ещё Рэй Рилс.

— Генерал Бронсон и Ньют Оутинс не очень любят делить меня с кем-то, тем более с Практикантом, — откликаюсь я, пытаясь вернуться в реальность после воспоминаний из далёкого, болезненного прошлого.

— Я ждал тебя здесь, в твоём кабинете, до глубокой ночи, пока не начал засыпать, — жалуется Коди, пока я потягиваюсь, разминая мышцы, — а потом… — друг осекается. — Ты что, спал здесь всю ночь?!

Мы встречаемся взглядами. Его глаза кажутся огромными, и я не понимаю, в них больше удивления или страха.

Я почти не спал. Но вслух говорю:

— Похоже на то.

— Что случилось?! — испуганно восклицает Коди.