Страница 32 из 146
— Это один из таких устройств? — предполагает юноша, когда я прикрепляю к его виску устройство.
Я растерянно киваю, замечая, что кресло снова начинает барахлить. Вновь ввожу несколько команд, а когда экран перестаёт рябить, поднимаюсь с кресла, наливаю в стакан воды и протягиваю юноше вместе с белой таблеткой.
— Я — один из них? — спрашивает он.
— Сейчас узнаем, но если твои родители сказали правду, то да, ты тоже эйдетический визуализатор.
— Приёмные родители, — поправляет юноша. — И я могу стать виртуальным наркоманом? — уточняет с опаской.
— Нет.
Парень кладёт в рот таблетку и запивает её водой.
— А как ими становятся? — интересуется он, вытирая губы.
Виртуальные миры — это не просто компьютерные игры, но целые вселенные, которых никогда не существовало. Ты не просто видишь картины, но слышишь звуки, чувствуешь запахи и даже ощущаешь кожей воздух. Всё кажется настолько реальным, что, когда ты возвращаешься в действительность, то, какой бы сносной она не была, больше не знаешь, как в ней существовать. Люди обчищают карманы персонажей, погибших в игре, а потом становятся воришками на улицах Тальпы, стреляются в играх, а потом в приступе агрессии душат ночью своих супругов подушкой, позволяют мирам поглотить их и не замечают, как теряют себя…
Изначально это был отличный способ для обучения или расслабления. Виртуальные миры могли бы служить на пользу человечества, но потом в них стали использоваться техники манипулирования. Вымышленные вселенные превратились в бизнес с серьёзным товарооборотом и прибылью. А теперь… теперь яркие миры стараются создавать настолько качественно, чтобы можно было подсадить на них больше людей. Причём созависимыми часто становятся и родственники, и друзья тех, кто сам подвержен виртуальной наркомании.
Вряд ли стоит это обсуждать с юнцом, поэтому я говорю только о том, что и так всем известно:
— Виртуальными наркоманами становятся люди, которые слишком часто погружались в дополненную реальность и потеряли связь с объективной действительностью. Создатели миров обычно этим не страдают.
Я делаю последние приготовления, вводя ещё несколько команд.
— Так ты тоже отчасти виновен, что наркоманов становится всё больше.
Руки сами собой замирают над панелью управления, и приходится приложить усилие, чтобы опустить их. Юноша смотрит на меня со страхом и шоком, как будто сам не ожидал, что произнесёт такие слова.
Мне не за что на него злиться: в сущности, он прав.
— Да, служу пороку, — соглашаюсь спокойно, и плечи парня расслабляются.
Какое-то время мы молчим, но потом он спрашивает с внезапным воодушевлением:
— А ты сам — создаёшь естественные миры? Наверное, самые яркие?
Мои брови приподнимаются.
— Почему ты так решил?
— Ты ведь один из лучших в области виртуальных миров, разве нет? Так сказали другие люди, которые ушли с Ребеккой Олфорд, — поясняет юноша, сладко зевая.
Я не могу не радоваться, что снотворное начинает действовать, и совсем скоро парень перестанет донимать меня вопросами.
— Мне самому сны не снятся, — признаюсь я неохотно.
— И что же ты видишь по ночам?
Я сжимаю челюсти почти до боли.
— Только воспоминания.
К счастью, мой ответ юноша не слышит: он уже крепко спит.
Я даже не спросил у парня, как его зовут. Имя и необходимые данные есть у Ребекки. Дело в другом: я даже не стал знакомиться, как обычно делают нормальные люди.
Не хочу ни к кому привязываться. Не должен…
В тишине я принимаюсь за работу.
* * *
Карандаш с приятным шуршащим звуком скребёт по бумаге. Я редко рисую на ней — чаще на графическом планшете, но бумага позволяет выплеснуть эмоции, а сегодня это кстати: у парня накопилось слишком много боли и отчаяния, и почему-то они передались мне.
Смотрю на рисунок: Лестница в небеса — космические лифты, на которых люди поднялись в космос — и Маяк на станции — здание правительства — объединились в сознании юноши в один образ и превратились в полуразрушенную башню какого-то древнего замка, оставшегося на Земле, окружённую стаями остервенело каркающих чёрных воронов, окутанную плотным туманом, внутри которого перемещаются тёмные силуэты многоруких чудовищ, жутко рычащих на всю округу.
Юноша, вероятно, потерял родителей во время Реньювинга, что породило в нём тоску, вину и тревогу, а затем — затяжную эмоциональную отрешённость, когда перестали ощущаться как позитивные, так и негативные эмоции, и парень утратил способность переживать удовольствие.
На другом листе бумаги — роботы. Их я тоже срисовал с изображений, что появлялись в голове у юноши: пугающие машины с красными горящими глазами и клацающими челюстями, с лысыми головами, скрытыми масками, навевающими мысли о радиации, мутациях и страдании, с искусственным и настоящим человеческими черепами вместо голов; высокие страшные роботы, чьи тела напоминают человеческие скелеты, и при желании можно отследить каждое костлявое ребро… Всё это не так сложно объяснить: парень растёт в приёмной семье, скорее всего, один из родителей — человек, а другой — артифик новейшего поколения, вероятно, мама. Как бы хорошо не вела себя программа, искусственный член семьи явно пугает ребёнка.
Артискапизм — стремление личности уйти от действительности в мир иллюзий и фантазий путём жизни с артификом — это целиком и полностью решение взрослого, ребёнок не может на него повлиять. Если покупка артифика произошла законным путём и есть все необходимые для этого документы, то такое сожительство официально разрешено. Мало кого волнует, что иногда оно приводит к паническому расстройству ребёнка. Я видел это в сознании юноши: огромное лоснящееся чёрным туманом существо без глаз, с длинными гибкими руками, сжимающими его голову и шею. Даже во сне у парня повышалось давление, колотилось сердце, его бил озноб, он задыхался.
Уже представляю отчёт Ребекки о психологическом состоянии: депрессия, апатия, ангедония, паническое расстройство. Догадываюсь, как будет заканчиваться мой отчёт: «Имеется богатый материал для создания впечатляющих деталей для чужих виртуальных миров». И, можно сказать, диагноз: «юный эйдетический визуализатор с большим потенциалом».
Мне становится противно, в груди неприятно колет, и я бросаю карандаш, с презрением глядя на зарисовки. Продадут ли их как основу для дальнейших разработок, оставят для более подходящих вселенных, которые только находятся в процессе, — в любом случае я собственноручно создаю базу, основываясь на которую другие люди создадут очередные виртуальные миры, а те без всякой жалости и милосердия поглотят новых жертв.
Всё, как всегда. Даже если вначале мои действия не представляют угрозы, в конечном итоге они приводят только к разрушениям…
Мой живот урчит. На часах половина второго. Снова торчу на работе до глубокой ночи, а завтра с трудом проснусь. Когда-то дисциплина была моим вторым именем. Это время прошло.
Я поднимаюсь, чувствуя, как ноет затёкшее тело, потягиваюсь и выхожу из кабинета, провожу куар-кодом по электронному замку соседней двери, и она открывается.
Терпеть не могу темноту. Особенно после мрака Четвёртого крыла, где провёл слишком много времени. Даже дома я сплю обычно с ночником. Но и ослепляющий свет меня раздражает, поэтому, как только автоматически загораются несколько люстр на потолке, я отключаю общий свет, заменив его на единственную настольную лампу.
В кабинете никого нет: ни Коди, ни, тем более, его начальника. Я беру из холодильника последний сэндвич и жую его, остановившись перед панорамным окном. Отсюда открывается вид на внутренний двор: я вижу МОРиОН, за ним — верхушку Маяка, а перед ним — справа Сферу, слева площадку для космического корабля генерала. Все линии сооружений горят мелкими огнями.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что полюбил одиночество. Мне нравится оставаться в лаборатории и работать ночью, когда здесь почти никого нет. В такие моменты я, как ни в какое другое время, чувствую, что на этой станции, как и во всей вселенной, я отчаянно одинок. Если раньше эта мысль меня угнетала, то теперь скорее успокаивает. Это как будто… правильно. Так и должно быть.