Клеймо Солнца

Он говорит гораздо тише, чем прежде, и я едва различаю слова, тем более что их заглушает скрежет карандаша по бумаге и усиливающийся дождь.

Теперь готово.

Я резко отбрасываю карандаш, но не замечаю, как задеваю им другие, и через несколько секунд все они с грохотом падают на пол. Приходится подбирать их, а когда я выпрямляюсь, то нечаянно ощутимо ударяюсь лбом об угол стола.

Вроде и не больно.

Я поднимаю голову и вижу в дверях родителей. Их лица искажены ужасом.

— Малышка!

Папа исчезает в коридоре, а мама подбегает ко мне, садится и нежно берёт за подбородок, рассматривая мой лоб.

— Ты ударилась?

Я не успеваю ответить, как в комнате появляется папа. У него в руках небольшой ящик с красным крестом по центру, и я начинаю истошно кричать, ожидая, что из него появятся ненавистные продолговатые капсулы.

— Тебе больно? — спрашивает отец, опускаясь на колени передо мной.

Я ничего не чувствую, просто не хочу снова пить те гадкие таблетки.

Пока мама что-то ищет в ящике, папа обнимает меня и просит:

— Подожди, сладкая. У тебя кровь идёт.

Отец прижимает меня к себе крепче, заставляя не шевелиться, и я перестаю плакать. Мама берёт ватку, чем-то её смачивает и прикладывает к моему лбу.

Ожидаю боли, но не чувствую ничего.

Я смотрю на маму. Её взгляд изучающе скользит по моему лицу, а потом её черты искажаются, словно от боли.

— Она не чувствует, — мама поворачивается к отцу, и на её глазах вдруг выступают слёзы… — Дорогой, она не чувствует боли…

Теперь уже искажается лицо папы, как будто это он ударился, а не я. Я не знаю, кто эти люди и та девочка, которой я стала, но не хочу видеть этих людей — пускай они и не мои родители — грустными. Я вырываюсь из рук и бегу к столу. На мгновение замираю перед зеркалом. В отражении я вижу маленькую девочку со смуглой кожей, тёмными волосами и глазами такими же удивительными, как у её мамы, — голубыми с ярко-синим узором.

Пока родители в замешательстве, я хватаю новый рисунок и возвращаюсь к ним. Отец берёт из моих рук лист бумаги, и, когда они принимаются рассматривать изображение, их брови удивлённо приподнимаются.

— Раньше ты рисовала только Солнце и Землю, — растерянно замечает мама, и я киваю. — Люди, окружённые солнечным светом, — задумчиво добавляет она и поднимает на меня голову. — Что это значит?

Я пожимаю плечами, ведь нарисовала людей, которые могут легко исцелять собственные раны и болезни, только им жизненно необходимо Солнце; я чувствую, что это так, но не нахожу слов, чтобы ответить, лишь провожу маленькими пальцами по бумаге.

Прозрачные капли падают на рисунок и размывают силуэт одного из людей. Я поднимаю голову, и вижу, что слёзы катятся по маминым щекам. Наши взгляды встречаются, и она обещает:

— Мы всегда будем с тобой.

* * *

Как любой эдем, я всегда ложилась в полночь, бывало, даже позже, а вставала на рассвете. Этого времени оказывалось достаточно, чтобы я просыпалась с ясным пониманием, кто я и где нахожусь, чтобы чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Я впервые совершенно не понимаю, где я и даже кем являюсь, ощущаю себя разбитой, потерянной и очень-очень несчастной. Время определённо идёт, только не понятно, в каком направлении. Кажется, оно стремится к прошлому…

В моём сознании мелькают обрывки видений: голубоглазая женщина, пожар, маленькая девочка, похожая на её маму, тёмный лес, высокий мужчина, бабушка с седой косой… Моя бабушка… Мой Фрактал.

Кто я? Габриэлла Луин. Помню, что совершила невероятную глупость — убежала из родных мест, от Флики и авгуров, и оказалась не в том месте и не в то время… Нона была совершенно уверена, что мы видели тальпов… Возможно ли это?..

«Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия». До сих пор не могу вспомнить, что такое «оружие», но в тот момент, когда на землю садилась медуза, уничтожая под собой всё, что было ещё живо в том лесу, я как никогда прежде понимала, что нужно броситься на защиту. Только вот к чему это привело? — Я встретилась с огнём, и что теперь? Я умерла? Что будет с бабушкой и Фортунатом, когда они узнают?!..

Пытаюсь пошевелиться, но каждая клеточка тела сжимается и истошно кричит от нестерпимой муки.

Боль.

Она повсюду. Как сам воздух, обволакивает моё тело, проникает внутрь, я горю — кожа, органы, само тело — целиком и полностью. Меня терзает одновременно палящий зной, разъедающий изнутри и снаружи, и мучительный холод, от которого немеют плоть и разум.

«Я верую в скорое Исцеление», — мысленно твержу я раз за разом, пока каждый вдох приносит жгучую боль.

Если бы я захотела, то не смогла бы осознать все без исключения моменты исцеления, даже при лучших обстоятельствах. Сейчас же я буквально не представляю, с чего начинать, потому что, не открывая глаз и не осматривая собственное тело, понимаю: мне не найти отдельной раны — пострадал весь организм, а больше всего кожа.

«Я верую в скорое Исцеление».

Не знаю, сколько именно проходит времени, но наконец я начинаю ощущать, как тело покрывается зеленоватыми цветами. Мне мешает странная одежда: материал плотный, грубый, не позволяющий дышать моему и без того измученному телу. Постоянно отвлекает гудение, которое звучит издалека, но неумолимо приближается и становится всё громкое. Мне нужно время: не думаю, что после такого ожога кожа быстро восстанавливается.

С большим трудом я поднимаю веки. Перед глазами танцуют белые пятна. Голова кружится, когда я пытаюсь её приподнять и осмотреться.

Где я?..

Здесь так неестественно темно, что инсигнии невольно загораются, но истощённое тело с трудом находит на это силы. В слабом свете я различаю тесное пространство, ограниченное гладкими стенами, от которых исходит холод.

Металл. Материал наших предков. Тальпов…

Дрожь проходит по моему телу.

Неужели Нона сказала правду? Неужели гигантская медуза, которую я видела перед тем, как оказаться лицом к лицу с огнём, — это и есть космический корабль тальпов? Людей, которые когда-то узнав о грядущем конце света, сбежали с планеты, бросив нас на произвол судьбы?..

И где я теперь? Внутри корабля — в плену у тальпов?.. Если так, то лучше бы я умерла…

Гудение становится настолько громким, что все мысли разом улетучиваются. Шум то усиливается, то ослабевает, и рокот волнами проходит сквозь моё тело, заставляя его дрожать в такт каждому звуку.

Вдруг мрак пробивает луч света. Пространство светлеет за какие-то доли секунды, и я вижу, что на одной из стен находится странный круг, открывающий вид в окружающий мир: на фоне непроглядной черноты медленно появляется ослепительно сияющий ярко-оранжевый шар…

Никогда в жизни я не видела, чтобы Солнце было таким огромным и слепящим…

Сквозь почти закрытые веки я смотрю на гигантский шар, который пульсирует и пылает. В некоторых местах он ярко-жёлтый, в других — покрыт чёрными пятнами. На поверхности закручиваются вихри, похожие на затяжки, которые иногда появляются на ткани.

Из моего горла вырываются судорожные всхлипы, которые едва ли могут выразить всю мою беспомощность перед величественной непостижимой силой…

Протягиваю руку, но ударяюсь о невидимую стену. Её можно назвать прохладной, но это почти не ощущается в сравнении с предчувствием солнечной энергии, которая вот-вот польётся в моё тело.

Я упираюсь лбом в прозрачную преграду, и глаза закрываются сами собой. Я начинаю ощущать, как в меня вливается живительная сила.

«Мы не виним… предателей, сбежавших… на Тальпу… — мысленно читаю молитву, запинаясь на каждом слове, которое теперь приобрело для меня новый смысл — пугающий, разрывающий душу, но, как и раньше, исцеляющий тело. — Не возвращаемся… к прошлому, но помним, что искусственный мир обречён… — Остаток молитвы даётся мне легче: — Великий Пожар превратил нас в эдемов, солнечных людей. Мы служим Солнцу, воде, воздуху и земле. Мы называем Вселенную Иоланто и верим в скорое Исцеление. Пускай моё сердце стучит в одном ритме с сердцами ближних. Пускай Иоланто направляет меня».