Страница 138 из 146
— Я боюсь, — шепчет она вновь, не отрываясь от моих глаз, и я теряю контроль.
Я её целую.
Это самое глупое и безрассудное, что можно было сделать. Но я целую её.
Потому что времени мало, а я не знаю, как успокоить девушку. Или хочу верить, будто не знаю иных возможностей.
Потому что я хочу унять её боль. Она должна забыть о страхе.
Потому что я хочу её поцеловать.
Губы кажутся сладкими и в то же время солёными от слёз.
Мне плевать, что скажут Оскару его прихвостни. Мне плевать, даже если Бронсон прямо сейчас выбежит на эту площадку.
— Просто Дэн, помнишь? — шепчу я и вновь целую девушку, едва ощутимо, пытаясь унять своё сумасшедшее сердцебиение.
Она вздыхает и замирает, а потом я чувствую в ответ лёгкое давление губ…
Теперь уже мне становится трудно дышать.
— Я не дам тебя в обиду, — шепчу, задевая её губы своими, чувствуя её судорожный вдох, ощущая, как она согревает меня своим дыханием. — Верь мне. Что бы ни случилось.
«Я не смогла поступать по совести и при этом защитить близких. Не знаю, Дэн, как это возможно, но ты справишься. Я уверена. Ты умнее меня».
Я отстраняюсь, лишь немного, чтобы видеть неземные глаза. Тени в них ещё мечутся, но ясной зелени уже гораздо больше. И вдруг девушка произносит едва слышно:
— Здесь мой дар стал клеймом. Клеймом Солнца.
Я замираю, оглушённый болью в голосе девушки.
«Мой дар». Её способности солнечного человека… Конечно, здесь они стали причиной, по которой любой тальп с радостью разорвёт её до мельчайших клеток и рассмотрит на стекле под микроскопом… Лишь бы стать таким же. Лишь бы обрести её дар… Вот всё, чего хотело бы большинство граждан…
Габриэлла права, но мне нечем утешить её, и я повторяю, как молитву:
— Не дам в обиду. Верь мне.
Делаю глубокий, тяжёлый вдох и чувствую, как утопаю в аромате тлеющей спички. Невольно прижимаюсь к её лбу своим и шепчу сдавленно:
— Ты готова?
Габриэлла сглатывает и кивает. Она не готова от слова «совсем». Но времени больше нет.
— Мы справимся, — обещаю я, но мысленно добавляю: «Иначе всему конец».
Я обнимаю девушку за плечи и веду к выходу, игнорируя внимательные и любопытные взгляды парней Флореса.
В наушнике звучит голос Бронсона:
— Мы попробуем поддерживать связь, но сигнал может быть потерян. Не открывай Оскару всю правду сразу. Проверь, можем ли мы ему доверять, не сдаст ли он нас сразу же динатам, не попытается ли отнять землянку прямо здесь и сейчас. Только если будешь уверен, что он заинтересован в нас или пчёлах больше, чем в правительстве, можешь поговорить с ним начистоту, договориться о встрече со мной.
Мы с Габриэллой пересекаем тёмные коридоры, следуя за парнями Флореса, и останавливаемся перед дверью в его кабинет.
— Дэннис, — привлекает внимание Бронсон. — Если сигнал прервётся, у вас есть пять минут. После этого мы зачистим здесь всё.
— Понял, — шепчу я и открываю дверь.
Всё, на что я обращаю внимание в этом плохо освещённом пространстве, — отсутствие дверей и окон. Если всё выйдет из-под контроля, для бегства останется только одна дверь — та, через которую мы вошли.
Вслед за нами в комнату просачивается с десяток мужчин. Оружия при них, как и в зале, не видно, но я всё ещё не сомневаюсь, что стоит сделать недопустимо резкое движение, и я увижу оружие воочию, и нацелено оно будет на нас с Габриэллой.
— Не пугайтесь: он неплох, однако без машин безобиден.
Оскар полулёжа сидит на тёмно-синем диване. Ленивым движением парень снимает маску, которую, пока нас не было, видимо, уже успел надеть снова. Черты его лица почти идеально симметричные, пугающие совершенством. Чтобы стать владельцем такого смазливого лица, наверняка потребовалась не одна пластическая операция, хотя нетрудно догадаться, что начальные данные были сами по себе неплохие.
Флорес манит меня пальцем, подзывая к себе, и жестом указывает на стол и стулья напротив него. Делает вид, что он крутой и всё здесь решает, а сам боится подпускать меня ъ ближе. Забавно. Я усмехаюсь.
— Хочешь проверить? — спрашиваю с любопытством.
Я предлагаю сесть Габриэлле на один из стульев, а потом сам опускаюсь рядом.
— Даже не сомневаюсь, что слухи о тебе не лгут, — откликается Оскар. — Однако в вопросах смерти я не знаток, поэтому лучше поговорим о жизни. Свои приоритеты я не скрываю: энергичность, успех и самоуважение. Если бы меня волновали безопасность и порядок, я бы никогда не делал то, чем занимаюсь. Люди слишком переоценивают покой, и зачастую, стремясь к нему при жизни, достигают лишь покоя вечного. К смерти я не бегу.
Приходится сдерживаться, чтобы громко не рассмеяться: обожаю эмоционально нестабильных идиотов, которые пытаются доказать всему миру, что они мыслят и действуют только по чёткой системе принципов.
— Тогда к чему? — подавив смешок, подхватываю с готовностью и значимостью — такой, как будто мне не плевать на выдуманные принципы Флореса. — О чём мечтаешь?
— Мечты — это не про меня, — уточняет Оскар всё в том же духе. — Я предпочитаю говорить о целях.
— Что ж, — я даже не спорю. — Какова твоя цель?
— Угождать людям. Это единственное, что я умею.
— И ты справляешься чертовски хорошо.
— Благодарю, — на губах Флореса расцветает приторная, много раз отрепетированная улыбка. — Приятно, что мою работу ценят, ведь я влюблён в неё. Нет! Не просто влюблён. Я — её раб, скромный слуга народа.
Мой взгляд пробегается по его лицу, оценивая риски.
— Ты заноза в заднице, — чуть склонившись вперёд, медленно произношу я, глядя Оскару прямо в глаза.
Он выпрямляется и садится ровнее, выигрывая минуту, чтобы сообразить, как ему отреагировать. Я не меняюсь в лице, всем своим видом давая понять, что говорю серьёзно. Однако парень решает, что проще отшутиться:
— У тебя хорошее чувство юмора! Ты мне нравишься.
Умница. «Он неплохо владеет собой и не будет бросаться на рожон». Всё, как мне и говорили.
— Ты думаешь, что можешь купить всех в округе так же, как можно купить тебя самого, — продолжаю в том же духе.
— Конечно, намереваясь добиться желаемого, — сладко протягивает Флорес, — я обещаю вознаграждение. А что? — он пожимает плечами. — Лучше избавляться от всех неугодных? Я не владелец скотобойни, так что убивать не люблю; другое дело — поддерживать равновесие, в таком случае насилие — необходимая мера. Так что, смотри: как я уже сказал, у тебя хорошее чувство юмора, но знай меру. — Очередная фальшивая улыбка. — А вообще, — почувствовав себя вновь увереннее, Оскар откидывается на спинку дивана, — не секрет, что я приветствую любой порок, сам с радостью бросаюсь в омут с головой и другим помогаю. Бывает, даже бескорыстно. Я даю людям то, что они хотят, — расслабление. Ты лучше моего знаешь, как это важно.
— Ты делаешь из людей наркоманов, а их семьи — созависимыми, — мягко произношу я.
На этот раз, обманутый моим тоном, Оскар даже не чувствует подвоха и открыто отвечает:
— Они лишь хотят отдыха, что в этом плохого?
— Пчёлам тоже нужны виртуальные миры? — подлавливаю я его, и он, наслаждаясь собственным великолепием, не замечает, что мы резко сменили тему.
— Пчёлам я помогаю просто выжить, но по-настоящему верным я остаюсь динатам. Кто ещё в нашем крыле может похвастаться таким послужным списком?
Плевать он хотел на других, любые его телодвижения связаны с собственной выгодой. Уверен, даже команду он воспринимает только как товар и услуги, ни за одного из участников банды не отдал бы жизнь, даже если кто-то из них к нему привязался. Не сомневаюсь, что всё это Оскар прочитал бы по моим глазам, не утопись он в наслаждении собственной неотразимостью.
— Таким — никто, — наконец соглашаюсь я. — Но двойные игры обычно плохо заканчиваются. Тем более, когда одна из сторон — политика. Возможно, ты и с церковью успел наладить отношения?
Он вновь беззаботно глотает приманку.
— Политика и религия — две стороны одной медали.