Клеймо Солнца

Ты совсем пропал, Дэннис Рилс.

Я смотрю на ленту. Шесть часов утра. Сегодня точно больше не усну.

Я поднимаюсь с дивана. В комнате — звенящая тишина, я не слышу даже намёка на дыхание девушки и не успеваю вспомнить, что деться ей некуда, как уже поднимаюсь по лестнице и замираю.

Девушка лежит на боку, крепко прижимая к себе сбившееся одеяло. Светлые волосы раскиданы по подушке. Пушистые ресницы чуть дрожат и веки трепещут. Паутина витиеватых узоров украшает шею, плечи и руки. Мой взгляд снова задерживается на рисунке, расположенном на внутренней стороне левого локтя: фиолетово-лиловые шишки идут до самого запястья, их ячейки чем-то похожи на соты, а уже распустившиеся бутоны по форме действительно напоминают бабочек. Они как будто блестят капельками воды, и, как и в первый раз, когда я их увидел, хочется провести по коже пальцами, чтобы удостовериться, что они всего лишь рисунок. Мой взгляд скользит по рыжим веснушкам, рассыпанным по рукам и плечам, а потом останавливается на родинке, расположенной на ключице. Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы я поймал себя самого за руку и пристыдил. «На Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо». Но я продолжаю стоять, как вкопанный, стоит моему взгляду остановиться на кулоне, висящем на шее девушки, — том самом, что она попросила у меня, том самом, что спас ей жизнь.

Это был подарок, но, к сожалению, я никогда не питал к нему особой привязанности и нежных чувств, но сейчас одна только мысль, что Габриэлла продолжает носить это простое украшение, хотя в этом давно нет нужны, отчего-то греет мне душу.

Говорят, что во сне люди кажутся более юными, чем в жизни. Но я, наоборот, сказал бы, что спящая Габриэлла выглядит более взрослой и мудрой: в ней нет страха и детской растерянности — только совершенная красота. Когда я увидел её в первый раз и думал, что она виртуальная наркоманка, то смотрел на её просчитанную, выверенную красоту и испытывал сожаление, что даже она подвержена порокам, а теперь, глядя на то, как сладко она спит, я думаю лишь о том, как мне найти хоть один изъян в этом совершенстве…

Интересно, какая она на планете, со своими родными и друзьями? Кто ищет её? Что ждёт её на этой станции?.. — Другие вопросы, возникающие в голове, нравятся мне ещё меньше предыдущих: почему вчера я признался ей, что потерял маму? Зачем рассказал о себе? «Ты знаешь, почему, — шепчет внутренний голос, но я не хочу его слушать. — Только не витай в облаках…». Чьи это слова? Ньюта? Или моей совести?

Отказываюсь признаваться себе, сколько времени проходит, пока я, как ненормальный, просто остаюсь на месте и смотрю на то, как мирно спит Габриэлла. На станции я очень давно не видел умиротворения на чьём-либо лице, что теперь спокойно сомкнутые веки девушки и то, как размеренно она дышит, навевает на меня тоску по безвозвратно потерянному прошлому, лишённому ежесекундного страха.

Проходит немало времени, прежде чем я наконец возвращаюсь к реальности и нажимаю на кнопку на сенсорном экране, встроенном в стену. Я ставлю таймер на семь пятнадцать. Через сорок пять минут Габриэллу разбудит не надоедливый голосовой робот и не визгливый будильник. Её кожи коснётся едва ощутимый поток воздуха. Я никогда не ставил его, потому что не хотел лишний раз напоминать себе о приятном лёгком ветре, который в хороший день дул в лицо на берегу океана, когда мы жили на планете. Но для Габи это будет единственно подходящий способ, чтобы проснуться.

Я спускаюсь и иду на кухню. Вчера я не рискнул угощать Габриэллу чем-то, кроме фруктов, но хватит с меня бананов, яблок, винограда и малины. Можно было бы поручить всё умному роботу, и через пятнадцать минут стол был бы накрыт, но сегодня меня это не устраивает, поэтому я сам принимаюсь за готовку. Руки ставят крупу на плиту, намазывают на хлеб творожный сыр, нарезают фрукты и овощи, пока в сознании звучат слова, на которых я не хочу останавливать внимание, но от них никуда не деться: «Не витай в облаках», «На что ты решился ради этой девочки?» Действительно, Дэннис, на что?..

Я стараюсь не шуметь, когда занимаюсь кашей, бутербродами и вафлями, то и дело замедляясь, чтобы как можно тише поставить тарелку или положить вилку на стол, однако, когда завтрак почти готов, на ленту вдруг начинают приходить один за другим сообщения, и, прежде чем открыть их, я едва ли не убегаю в ванную и плотно закрываю за собой дверь.

«Дэннис, мы должны предвидеть все варианты. Так что сразу говорю: сделай несколько вдохов и выдохов, прежде чем читать».

Я догадываюсь, что дальнейшее вызовет во мне только тревогу, а может быть, даже панику, но всё равно поспешно пробегаю взглядом по новым сообщениям, которые приходят один за другим. Но когда до меня доходит смысл слов, начинается не просто паника — на меня обрушивается настоящий шок…

Новые и новые предложения проходят, и я жадно читаю их, но кажется, что они на каком-то иностранном языке. Я могу понять отдельные слова, однако их смысл не порождает единую картину. Тем удивительнее, что у меня трясутся руки, а по спине проходит холодок, будто читаю что-то ужасное…

Я опускаюсь на пол.

«Дэн, откликнись», — велят мне, но могу написать в ответ лишь пару слов — неубедительных и безжизненных.

Я бы записал голосовое сообщение — страстное и не самое вежливое, но разум подсказывает, что мы должны думать о безопасности, и я, как в старые добрые времена, удобнее растягиваю по запястью виртуальную панель с клавиатурой и начинаю бить пальцем по невидимым кнопкам так, что на моей коже, наверное, будут синяки.

Чем больше слов мне приходит и чем больше отправляю в ответ, тем сильнее трясутся мои руки. А потом они вообще опускаются. В буквальном смысле: они падают на колени, пока взглядом я вновь и вновь перечитываю одно и то же сообщение, и буквы не начинают расплываться перед глазами: «Ты согласен?»

Я ничего не могу ответить на этот вопрос: просто продолжаю смотреть на ленту.

«Соглашайся, Дэн, нет другого выхода».

Проходит ещё несколько минут.

«Ответь, иначе я решу, что в твою квартиру в семь утра ворвался генерал».

Мне кажется, что руку заковали в металл, иначе почему она такая тяжёлая, и приходится печатать через силу.

«Я с этим не согласен».

«И?»

Делаю тяжёлый вдох, и он получается судорожным, будто до этого я вовсе не дышал.

«Мы. Сделаем. Как. Ты. Сказала. Но!»

Я отправляю каждое слово, как только ввожу его, но успевает прийти чужое: «Отлично» — однако я ещё не всё сказал. «Это должен быть только я».

Несколько секунд жду ответ, пока моё сердце выпрыгивает из груди.

«Тебе придётся довериться, — наконец приходит сообщение. — Я сказала: у меня есть человек. Я ему доверила бы не только собственную жизнь, но и безопасность всего Улья».

Я не знаю этого человека.

«Лора, нет».

«Дэн, мы не торгуемся. Ты должен принять решение. Мы сделаем так, как скажу я. Или никак».

Ещё один мой вдох. Судорожный. Болезненный. А потом на ленте высвечиваются слова, которые ударяют меня прямо в грудь. Я слежу за тем, как появляются новые и новые строчки, пока в моих ушах оглушительно шумит кровь.

«Линия безопасная, но лучше удали всё. Как обычно. Только сначала вызубри, словно молитву. Конец связи».

Каждое слово, прочитанное сегодня, я запомню до конца своей жизни…

Я поднимаюсь на ноги, но приходится упереться руками на раковину, чтобы не упасть обратно, на пол.

После таблеток сэмпе я однозначно выгляжу гораздо лучше, но прежде никогда не видел, чтобы мои глаза в отражении были такими большими, тем более, если причина тому — страх…

Я обязан сосредоточиться. Не должен думать о том, что прочитал. О том, что собираюсь сделать. Я должен двигаться дальше.

До меня доносится скрип, и, когда я выхожу из ванной, то вижу, как Габриэллы спускается по лестнице и, оступившись на последней ступеньке, едва не падает на пол, вовремя хватаясь за перила. То, что в этом совершенстве может быть хоть какой-то, пускай и мимолётный изъян, необъяснимым образом отвлекает меня от ужаса, пережитого всего пару минут назад.