Страница 19 из 62
Хватаю аптечку, достаю ватный тампон и опускаю его в воду. Осторожно нажимаю на рану, проверяя боль в каждой области. Мой торс все еще усеян синяками, большинство из них желтые и исчезающие, но пятно на ребрах все еще фиолетовое и чувствительное.
Шипя сквозь зубы, нажимаю на область, ближайшую к ране, и из-под нее набухает кровь.
— Черт. — Если эта штука снова откроется, я могу задержать наш уход отсюда. Поэтому решаю оставить все как есть и забинтовать обратно.
Марля, бинт… мазь…
Ступеньки лестницы скрипят.
Я поднимаю взгляд и вижу, как Гризли спускается вниз, и хватаю рубашку, чтобы прикрыть грудь. Его напряженные карие глаза почти светятся в свете огня, и я парализована под его пристальным взглядом.
Он делает несколько шагов ко мне, его брови сведены вместе, когда он быстро осматривает аптечку первой помощи и меня топлес.
— Что происходит?
— Ничего. Я не могла уснуть.
Его глаза темнеют, когда взгляд опускается на мое декольте, где я здоровой рукой прижимаю рубашку к груди.
— Ты сняла бинты.
— У меня все чесалось. Я подумала, что нужно сменить их.
Его веки тяжелеют, когда взгляд скользит от моей груди к лицу.
— Сменила?
— Пока нет.
Он издает жужжащий звук, а затем подходит ближе и садится на корточки передо мной. Его массивный размер блокирует тепло от дровяной печи, и я вся дрожу. Он наклоняет голову и взглядом впивается мне в глаза.
— Дай мне посмотреть. — Низкий хриплый тон его команды прокатывается по моей коже как нежное прикосновение.
Я поднимаю руку и слегка поворачиваюсь.
Мужчина оглядывается на дровяную печь и, понимая, что блокирует свет, отклоняется в сторону, чтобы свет огня осветил меня. С возвращением тепла по моей коже бегут мурашки. Александр пальцами скользит по моим ребрам.
— Ты замерзла.
— Больше нет.
Он смотрит мне в глаза.
— Ложись на спину.
Я делаю, как он просит, и прерывисто дышу, когда мужчина снимает с меня рубашку и отбрасывает ее в сторону. Я все еще прикрываю грудь рукой, и наблюдаю, как его взгляд задерживается там.
Если бы мне пришлось подсчитывать, сколько раз мужчина смотрел на мою грудь, это были бы миллионы. И все же ни один из них не запомнился. Когда мужчины смотрят на грудь, я всегда вижу жадное вожделение, отражающееся в их глазах.
Александр смотрит на меня иначе.
С благоговением. Со страстным желанием. Уповая на то, что он не позволит себе взять.
Мужчина прочищает горло, а затем открывает спиртовую салфетку из аптечки. Я подпрыгиваю, когда холод касается моей кожи, и чувствую, как напрягаются мои соски.
— Тебе нужно было наложить швы, — говорит он, прижимая прохладную подушечку к ране.
— Как думаешь, останется шрам?
Гризли упирается локтями в колени и рассматривает весь торс, синяки, порезы и царапины, которые покрывают мой бок от бедра и выше.
— Да.
Я тяжело вздыхаю. Отлично. Если бы был хоть какой-то шанс, что я забуду о своем предсмертном опыте в Адирондаках, шрамы сделают это маловероятным.
Полагаю, вполне возможно, что я не хочу забывать.
Каждая отметина на моей коже будет напоминать мне о жестоком, диком человеке, который спас меня. Мужчине, который поразил меня одновременно страхом и тоской.
Он кладет чистый квадрат марли на мой бок и рвет зубами пластырь, чтобы закрепить ее на месте.
— Ну вот, — говорит он тише, чем шепотом.
Мужчина не делает попыток пошевелиться, его губы слегка приоткрыты, чтобы приспособиться к дыханию. Мне бы хотелось, чтобы он был без рубашки, а не в своей термальной одежде, чтобы я могла наблюдать, как его грудь поднимается и опускается с каждым тяжелым вздохом.
Кажется, он ждет, но чего?
— Спасибо.
Мужчина все еще не двигается.
Мои пальцы дергаются на коже, и он пристально наблюдает за ними. В тишине хижины слышно только наше дыхание, и воздух наполняется напряжением. Без слов его глаза умоляют меня открыться ему, доверить ему свое тело, как я доверила ему свою жизнь.
Убираю руку с груди. Мои пальцы нервно подергиваются на животе, пока Александр изучает каждый дюйм моей кожи. Его медленный осмотр ощущается как осторожное прикосновение, когда движется от моего горла, чтобы задержаться и обвести мои соски. Я прикусываю губу, чтобы не застонать, в то время как он открыто восхищается мной с ощутимым напряжением.
Я хочу, чтобы он прикоснулся ко мне. Моя кожа пылает, желая почувствовать тепло его рук, мягкость его губ и грубую щетину бороды. Моя спина выгибается, потребность моего тела говорит громче, чем сомнения моего разума, когда оно предлагает ему себя. Нуждаясь в его прикосновениях.
Гризли сжимает руки в кулаки между коленями. Сжимает челюсть, сдерживая себя.
Я сажусь, и его глаза следят за движением моих волос, когда они падают на одно плечо и ложатся мне на грудь. Секунды проходят и превращаются в минуты, и с течением времени, когда мужчина не прикасается ко мне, приходит неуверенность. Я прикрываю грудь руками.
Его тяжелый, полный тоски взгляд, поднимается к моим глазам.
— Твое кольцо.
Пытаюсь нащупать металл на пальце, но его там нет.
— Я сняла его, когда мыла тебе голову.
— Иди и возьми его, — грубо говорит он. — Надень его обратно.
Ответ прост.
— Нет.
В его глазах вспыхивает гнев.
— Сделай это сейчас же.
— Не хочу.
— Надень его.
— Зачем?
— Мне нужно напоминание о том, что ты принадлежишь ему…
— Я не принадлежу…
— …или я решу, что ты принадлежишь мне.
Я втягиваю воздух от собственнической силы, стоящей за его словами.
— Я никому не принадлежу.
Мужчина оскаливает зубы.
— Это вызов?
Мое сердце колотится из-за того, что должно быть страхом или предупреждением, но вместо этого я ловлю себя на том, что жажду подтолкнуть его, пока мужчина не сломается, чтобы я, наконец, смогла заглянуть за стену, которую он построил вокруг себя.
— Да.
Гризли отшатывается от моего ответа, и выражение его лица искажается от недовольства.
— Ты добровольно подвергаешь себя опасности.
— Потому что ты причинишь мне боль? Я в это не верю.
Он встает и ныряет за дровяную печь, чтобы схватить синюю фланель от «Берберри».
— Тогда ты глупее, чем я думал. — Он бросает мне рубашку, и я прижимаю ее к груди. — Прикройся. — Затем хватает мое кольцо со стола и бросает мне на колени. — Надень его.
Затем спешит по лестнице, возвращаясь в постель.
Глубоко в груди вспыхивает боль.
— Ну ты и мудак!
Он не только отверг меня физически, но и считает меня глупой. Нет, глупее, чем он думал, что еще хуже. Швыряю его фланель в дальний конец хижины, за ней следует дурацкое кольцо Линкольна.
Без рубашки я забираюсь под одеяло из шкур животных и натягиваю их на голову, чтобы Гризли не услышал, как я плачу.
Я очень хочу выбраться отсюда.
Чем скорее, тем лучше.
ДВЕНАДЦАТЬ
АЛЕКСАНДР
Заставляю себя оставаться в постели так долго, как только мог.
Проснувшись в два часа ночи и обнаружив женщину топлес у камина, мое сердце чуть не выскочило из груди при виде этого зрелища. Как болтать сырым мясом перед голодным львом, так и мое тело реагировало на вид ее полных женских изгибов в свете огня. Ее темные волосы спадали на обнаженную кожу, и с воспоминанием об их мягкости, свежими в моей памяти, в сочетании с жаждой узнать, были ли и другие части ее тела столь же мягкими, я хотел взять ее, как будто она принадлежит мне.
Ее глаза умоляли меня прикоснуться к ней. Она предложила мне свое тело, и я был так близко. Очень близко.
Я никогда так плохо не контролировал свои сексуальные импульсы.
Но это все, чем они всегда были — импульсами.
То, что произошло прошлой ночью, было совсем другим. То, что я почувствовал, было навязчивым влечением, одержимостью и жаждой обладания, которые выходили далеко за рамки удовлетворения сексуальной потребности.