В ожидании полета

– Мы скоро дойдем, а вы даже не поговорите со мной?

– О чем? – скрасил я грубость вопроса ласковой улыбкой.

– Да о чем угодно.

– Но ведь я дал обещание молчать о связанном с вами, – подмигнул я ей.

– Я правда на вас обижусь.

– Тогда скажу, мне приятно с вами пройтись, вы, пожалуй, все-таки, славная.

– Спасибо, – как будто она покраснела.

– Сами расскажите что-нибудь. Как дела с родителями?

– С мамой. Папа…он ушел.

Я замолчал. Вот оно как. Тем больше отечества в твоей роли, правда?

Мы перешли дорогу. Я внимательно смотрел как ножки Кристины с каждым шагом отрываются от земли, а затем вновь возвращаются на нее. Я собрался что-то выговорить, но тут она сказала:

– А мы уже и дошли, вот и дом мой. А вот остановка.

– Хорошо, до завтра, хулиганье.

– До свидания, Константин Евгеньевич

Ах, ускользающая красота, я бы готов был пройтись с тобой куда как дольше.

2. Николай[18]

Николай двигался, Николай соображал. Соображал лихорадочно. Пропуская дни и некоторые выдохи. Вещи, бывшие такими простыми становились сложными. Жизнь приобретала осязаемую форму, и форма эта была формой кулака. Иногда и кулак может быть глаголом. Что за глупости лезут ему в голову, подумал Николай. Смех, потерянный между разведенными руками. Нет слов, нет ничего. Только глаза. Он стоял словно в эпицентре того гляди готового разразиться шторма. Словно в центре двух сошедшихся линий. Обдумай все, обдумай все внимательно. Можно завести дневник. Дневник ушедшей жизни. К черту, к черту. Итак, во-первых, беда пришла к Николаю в виде молодого человека, выследившего его тогда в баре и завязавшего с ним драку. Это все усложнило. Как мерзко так думать, что значит усложнило? Что могло стать еще сложнее, когда не стало Марины? Но оно смогло стать. Вызвали полицию. Он просидел ночь в отделении. Конечно, о его драке со студентом быстро узнали в университете. Возможно, та дрянь все же сдержала свое слово и настучала на меня. Университет забеспокоился. Словно задвигались вековые горные махины, закрутились невидимые шестерни адской машины, в которой все индивидуальное стирается и низводится до фактов. Так. Драка со студентом. Уже плохо, но студент дал объяснение. Его конечно, скорее всего, отчислят, но объяснение было дано. Так. Встречался со своей студенткой, а она потом покончила с собой. Мерзкое дельце. Как раз подходящее для умелого сцепления фактов в систему. Не десятичную систему Дьюи. А в совсем другую – пугающую систему которая говорила: Вы нам такой не нужны. Пока что эти слова не были произнесены. Почему? Ответ очевиден. Николай обладал обоими необходимыми для работника способностями – быть компетентным и быть на хорошем счету. Первое не обязательно означает второе. Безалаберный Константин был прекрасным преподавателем, но ему было плевать, что о нем думает начальство – он был – не-благо-надежный. Николай был благонадежен. Но это же было раньше. Он знал, как тонка грань между одним и другим. В нужный час и в нужном месте – и вот ты уже видишь мелькающие в воздухе красные занавеси. И вот это событие явно размягчило имеющуюся грань. Николай почти что перестал быть на хорошем счету. Конечно, тут нужно решение. Будет дисциплинарное слушание. Все еще может обойтись. Но даже если обойдется, то потом…Потом он все равно уже не будет на хорошем счету и быстренько найдется повод расстаться с ним, нашкодившим и потревожившим священные махины. Николай пребывал в каком-то стохастическом состоянии. Он был подобен «звездной ночи» – расплывчатому эффектному узору, приятному для тех, кому нравится что-то причудливое и непригодному для тех, у кого существует понятие о правильном и должном. Николай боялся. Он не хотел лишиться работы. И эта мысль колола его как отравленное жало острого клинка. Как мерзко. Он находился в, что называется, пограничном состоянии. Он не говорил «я предпочитаю этого не делать», но связь с реальным миром все равно могла оборваться, вместе с работой. Он потерял Марину. А теперь мог потерять работу. И что тогда, что ему останется делать? Пойти в бар и покинуть Лас-Вегас? Но ведь есть еще возможность. Мы всегда смотрим на поджидающую нас смертельную ловушку с надеждой, что все обойдется.

Была и вторая линия, сходящаяся к Николаю. То сообщение что он получал от этой…как ее…Анастасии Волановой, она намекала что Марина была совсем не тем человеком, что он знал. Эта мысль кружила перед его внутренним оком. Рассмотреть? Ну, что думаешь? Николай не хотел в это верить, да и не верил, для него Марина после смерти превратилась в подлинного ангела. О ней он думал с тоской и глубочайшим сожалением. Но сердца человеческие слабы и семена всегда падают в унавоженную почву. А что она имела ввиду? Голос, который, казалось, он слышал во сне шептал: «Не ищи, оставь все как есть, отпусти с тем, что было». Но мог ли Николай так поступить? Даже в своем глубочайшем раскаянии он испытывал другое, черное чувство – желание оправдаться, желание обелить себя перед самим собой, если не перед всем миром.

Николай решил сделать глупость. Еще бы не глупость – лезть к соседке Марины – Кате, с какими-то расспросами, когда на носу слушание по его проблеме. По его проблеме. Так это называется. Но для него это важно. Он не хотел верить и одновременно хотел быть невиновным. Так бывает. Так бывает, когда жизнь, подобно жидкой массе, вытекает сверх наложенной на нее формы. И вот вновь, выйдя из своей комнаты он поспешил к дороге, перебежал на светофоре и ботинки его гулом отозвались в его голове, когда он пошел по той же дорожке, что и тогда – по дорожке к общежитию.

Николай спешил. Голос внутри нашептывал ему слова предупреждения. Как ужасно. Как ужасно идти туда. Ведь там все и случилось. Но вдруг…не его вина? Но к лучшему ли это? Та же самая консьержка – те же самые флажки по обоим сторонам ее головы. Уже достаточно поздно. Соседка Марины, теперь не соседка, временно единоличная хозяйка комнаты. Они оставили ей комнату? Как такое вообще возможно? Такое случается, когда слова спрягаются. Что это значит? Почему так ему подумалось? Он не знал, но чувствовал, что это почему-то важно. Не ходи по ночам по пустынным залам. Что лезет ему в голову? Откуда это? Не важно. Николай отмахивался, Николай спешил. Катя, соседка….не соседка…у Марины больше нет соседей, кроме могильных червей. В общем, Катя оказалась на месте. Глаза внимательно взлетают к лицу Николая, она смотрит пристально, как на дух прошлого рождества, пожелавший творить зло. Ее голос раздается в этой вселенской пустоте:

– Николай Сергеевич зачем вы пришли?

Что ему отвечать? Действительно, зачем он пришел, что вело его, что понуждало сюда прийти? Разве что-то можно тут сделать? Зачем что-то выискивать, выспрашивать? Надо остановиться. Но это смутное чувство внутри требовало выхода. Какой дьявол вел его за руку сюда, чтобы поставить в такую глупую, нелепую ситуацию? Пора сказать, пора спросить.

– Катя…я хотел спросить…

– Спрашивайте.

– Марина, сделала это из-за меня? Ведь так? – что он хочет услышать, обелить свою совесть или очернить ее в спасительном знании?

– Из-за вас? Вам так хочется об этом поговорить?

– Я…просто…

– Да, вы просто, а ее нет.

– Я должен знать наверняка, – рука нажимает на голосовые связки, заставляет говорить. Почему мне кажется, будто так и происходит?

– Что вы хотите знать?

– Марина любила меня?

– Ха-ха, вот это забавный поворот, вам это нужно?

– Я должен знать…что я виноват.

– Конечно вы виноваты…но вы…слишком много о себе думаете. Вы этого не заслуживаете.

– Как это понимать, Катя?

– Не думайте, что жизнь Марины вращалась вокруг лишь вас, вы слишком задрали голову, пора бы вам приспуститься на землю, Николай Сергеевич. – Катя вдруг ядовито улыбается, насмешливо, глумливо. Я заслуживаю этого, но что она имеет ввиду?

– Был или нет у нее кто-то еще? – истошный выкрик, послушный мальчик, лифт движется.

18

Музыкальной темой данного эпизода является песня группы Small Faces – «My Mind's Eye»