Страница 3 из 9
Ауринг был очарован и женился на ней. Поначалу они только и делали, что изучали друг друга – в том числе играя. То, как она думала, планировала, было совершенно незнакомо и отличалось от всего, что он знал. Конечно же, он хотел разобраться, что она такое, но и Мэй-О не стояла на месте и училась у него, изменяясь даже быстрее, чем он.
На какое-то время она полностью заняла собой нишу «живого противника», и никого, кроме нее, Аурингу было не надо. Потом, конечно, все изменилось. Появились дети, и она начала отставать, проигрывать, хотя все еще держалась против него, и даже иногда вырывала победу – за счет неожиданного хода, нетривиального решения, или когда ее внезапно осеняло, как можно перехватить часть выстроенной противником комбинации. Но со временем Ауринг разобрался с ней совершенно, забрал, расширил и переработал ее метод и охладел к взаимным соревнованиям. Да и ей стало не до игр – множились обязанности, дети росли, и реальный мир поглотил ее. Однако Мэй-О личным примером навела его на мысль исследовать соперников, а не просто разбивать их.
Она же отучила его уничтожать противников. «Ты знаешь, как это больно?» – «Знаю, конечно. Я много проигрывал». Она смотрела с непониманием: «Тогда почему?..». Ауринг пожимал плечами и улыбался. «Просто пообещай, что больше не будешь». Ауринг тогда любил ее сильнее, и потому обещал. Он стал бережнее к врагам, а потом нашел в этом своего рода искусство – выигрывать негромко, необидно, используя стиль самого противника, а не сокрушая его наверняка – и увлекся.
Ведомый желанием преумножить свои знания об Игре и изучить чужие стили, Ауринг однажды явился на большой турнир в провинции Шан.
До этого дня Ауринг был малоизвестен в кругу мастеров, и большинство соперников не видели в нем угрозы. Считалось, что у него нет особенной манеры игры, своего «почерка». В значительной мере он подстраивался под противника: когда тот играл вяло, Ауринг вяло его обыгрывал; когда тот горел желанием победить, Ауринг подхватывал азарт и побеждал.
Сам с собой он давно уже раскладывал сложные комбинации, далеко выходившие за границы досок, – он исследовал скорее возможности Игры, чем реальные тактики победы, хотя время от времени возвращался и к тактикам, играя с другими людьми. Новизны ему встречалось все меньше и меньше. Люди разочаровывали. Ауринг взял привычку обыгрывать их лениво, с преимуществом в несколько очков (чем меньше отрыв, тем лучше), но выглядело это как череда с трудом выигранных партий, и скоро он прослыл посредственным игроком, которому победа дается еле-еле.
Посему его явление на большом турнире никого не взволновало, а он и не собирался менять о себе мнение, шуметь – он хотел лишь собрать материал, где получится. Даже средний игрок порой изобретал неожиданный ход, который Ауринг потом мог изъять, обдумать в тишине и после ввернуть в более подходящую партию. Словом, ему интересны были иные игроки, иные тактики игры, и он ничуть не собирался впадать в азарт настоящей борьбы.
Большой турнир под началом мастера Шен-ну проходил на открытом воздухе. Собралось множество игроков из разных провинций и княжеств – и молодых, и знаменитых. Столов было больше двух сотен. Турнир шел в несколько этапов, соперники разыгрывали друг против друга по три партии, затем менялись, затем сильнейшие выходили на следующий круг.
Мастер Шен-ну сидел на возвышении и царственно оглядывал игроков. Изредка он вставал и прохаживался между ними, бросая длинные взгляды на доски. Молодые игроки с замиранием сердца провожали его глазами: высшим счастьем считалось привлечь его внимание искусной партией. Иногда – очень редко – мастер останавливался, заинтересовавшись раскладом сил, но столь же быстро возобновлял прогулку, ничего не сказав. Возле Ауринга он не остановился ни разу. Дважды мастер Шен-ну замедлял шаг у стола талантливого семнадцатилетнего Дай-го (Аурингу в то время было двадцать четыре). Дай-го уверенно и ярко побеждал во всех партиях, громил врагов, не оставляя даже шанса, и уже успел прослыть главным открытием турнира.
Свою первую партию Ауринг, по обыкновению, безнадежно проигрывал, присматриваясь к противнику. Вторую партию он выиграл, третью тоже – с совсем небольшим перевесом, и вышел на следующую дуэль, где все повторилось.
Больше всего Ауринг страдал от невозможности сыграть со всеми сразу. Сотни игроков собрались вокруг, десятки партий шли одновременно, и сердце Ауринга разрывалось от желания увидеть их все. Но он был замкнут на одном противнике, случайном и далеко не самом интересном, которого требовалось изучить, победить и перейти к следующему – подчас не менее скучному, в то время как на соседних досках разыгрывались драмы и чертились произведения искусства.
Записи партий сохранялись; Ауринг велел слугам копировать их все и иной раз ревностно проверял, сравнивая с огромными полотнами, висящими по вечерам над опустевшими игровыми столами. Позже, перед сном, он изучал одну-другую из числа самых нашумевших партий – и у него глаза разбегались от обилия неисследованных.
Участники отсеивались; к одной шестнадцатой Ауринг уже знал по партиям всех, кто остался; но сам продолжал выступать сдержанно, не в полную силу. Взвешенные, скупые победы грели его душу не меньше, чем сокрушительные победы Дай-го на другом конце поля. Мастер Шен-ну все чаще задерживался возле его столика, в то время как Ауринг наблюдал из тени, прикидывая, как лучше будет одолеть Дай-го: помпезно разгромить в его собственном стиле или же попробовать обставить изящно, на два-три очка – к чему сам Ауринг склонялся.
Эти тонкие расчеты, бывало, играли с ним злую шутку – не раз и не два верная победа оборачивалась для него поражением из-за сущей мелочи, порой случайности. Но Ауринг продолжал свою «игру в Игре», для самого себя, решая собственные задачи, – к тому времени ему важнее было ответить на свои вопросы, а не победить любой ценой, хотя турнир мало-помалу захватывал его. Уже хотелось всем обжечь глаза, насладиться сокрушительной силой.
С Дай-го они сошлись в четвертьфинале.
Дай-го был восходящим талантом, воспарял на крыльях славы, и Ауринг почувствовал в глубине души нечто вроде охотничьего азарта, но до поры удержался.
Он победил с ничтожным перевесом. Дай-го, не веря своим глазам, пересматривал ходы, пересчитывал, а кулаки его сжимались от ярости. Кругом гудели о случайности: силы не были равны, и все решил роковой, нелепый случай! Ауринг сдерживал улыбку. Дай-го смотрел на него, почернев от гнева, не желал кланяться – но все же неукротимо встряхнул головой и, стиснув зубы, поклонился победителю.
Глубоким вечером Ауринг прогуливался вдоль опустевших игровых столов, и, ясное дело, Дай-го уже поджидал его.
– Я выбыл из игры, а твой турнир продолжается, – выплюнул он. – Но давай начистоту: я был беспечен, а тебе всего лишь повезло. На самом деле я сильнее тебя!
Ауринг слушал его. В темноте не было видно, как змеится по его губам улыбка.
– Не думаю, что это было везение, – проговорил он с вкрадчивостью подтаявшего снега, готового обрушиться лавиной.
– Тогда прими мой вызов. Одна партия.
– И что же проигравший будет должен – покаянно поклониться? – полюбопытствовал Ауринг.
Глаза Дай-го вспыхнули, он кивнул – ради реванша все и затевалось.
– Как пожелаешь, – ответил Ауринг.
Они сели играть по обычным правилам, и Ауринг раздавил его с разгромным перевесом. Дай-го сидел перед доской, где мерцали жалкие разметанные обрывки его сил, и не верил глазам. Ауринг торжествовал, наслаждался триумфом: хотя результат партии был для него ожидаем, известен заранее, сегодня он выпустил на волю душу, которая каждый раз неизменно радовалась этому опустошению на лицах противников.
– Что ж, теперь ты узнал, кто сильнее, – сказал он, сияя. – Покайся и поклонись победителю.
Дай-го поднял бледное лицо. Ему хватило по горло того, что он кланялся днем; он собирался отыграть тот поклон, но в итоге пал еще ниже. Ауринг мог бы проявить великодушие – но не проявлял.