Страница 17 из 20
– Прости тогда мне мое любопытство. Чем же ты был тогда занят эти полдня?
– Любовался Парфеноном, гулял по прекрасным улицам Афин.
– Я спрашиваю не ради того, чтобы обвинить тебя: Афины и впрямь прекрасны. Уж мне ли не знать об этом. Но подумай, не значит ли сказанное тобой, что я для тебя на самом деле – всего лишь еще одна живая достопримечательность, предмет капризного любопытства, и не более того?
– Я хотел осмотреть великий город, чтобы лучше понять его и запечатлеть в памяти. И затем сразу поспешил сюда. Ведь казнь должна свершиться на днях.
– Вернувшись в Фессалию и сев писать трагедию обо мне, чего ты самом деле жаждешь достичь? Чтобы люди узнали о Сократе? Или чтобы они узнали о тебе?
– Говоря откровенно, я хочу и того, и другого.
– Что ж, честолюбие – хорошее чувство. Но скверно, если оно перевешивает желание докопаться до правды. Берегись гордыни. Это самая коварная из человеческих ловушек.
– Философ. Я знаю, что спорить с тобой трудно. Точнее, бесполезно.
– Трудно спорить с истиной. А пререкаться со стариком Сократом – дело нехитрое.
– Сократ, мне больно видеть тебя здесь. Я считаю предстоящую казнь великой ошибкой. Но я не буду предлагать тебе бежать. Уверен, что Платон и Критон как раз убеждали тебя именно в этом, и делали это намного искуснее меня. Они тебя боготворят, поэтому иначе и быть не может. Но, судя по их вконец расстроенным лицам, они не преуспели в своих стараниях. Но почему? Разве не в природе всех живых существ до конца бороться за свою жизнь?
– Что ж, твой вопрос разумен. И вправду, борьба за жизнь суть природа жизни. Но посмотри на меня внимательнее. Разве не странно бы я выглядел в глазах всех, кто знал и уважал меня, если бы тайком, ночью, усыпив стражей и подвергая огромному риску моих друзей и помощников, переодевшись и закрыв лицо, на старости лет на дне какой-нибудь рыбацкой лодки уплыл бы из родных Афин невесть куда? Я думаю, всем вокруг сделалось бы так смешно, что Аристофан взялся бы сочинить об этом очередную комедию. И не означал бы мой побег того, что я отрекаюсь от всего, во что верил всю мою жизнь?
– Но разве жизнь подлинного мудреца не бесценна?
– Жизнь любого человека бесценна. Но скажи мне: не смешно ли смотрелся бы бегун-марафонец, который, почти добежав до финиша, вдруг на глазах у зрителей развернулся и изо всех сил побежал бы обратно, к старту? Не логичнее ли предположить, что уставший бегун, завидев близкую линию финиша, напротив, увеличит скорость, чтобы побыстрее пересечь ее?
– Но ведь смерть – это… смерть.
– И это утверждение хоть и наивно, но не ложно. Скажи, знаем ли мы с тобой хоть одного человека, который бы вернулся с того света и рассказал, что там все ужасно?
– Нет.
– Если так, то мы можем резонно предположить, что смерть – это одно из двух. Или бесконечно долгий сон без сновидений, или иная форма бытия человеческой души.
– Очевидно, что так.
– А теперь скажи мне вот что: разве плохо крепко-крепко заснуть? Даже цари говорят, что сон – это драгоценный подарок, одно из величайших наслаждений, дарованных человеку природой. А крепкий сон – это самый лучший сон. Так почему же нам стоит бояться вечного блаженного сна?
– Возможен и второй вариант.
– Да, и следует заметить, что второй вариант и вовсе выше всех похвал. Если мы переходим в иное состояние, то вообрази себе долину, в которой обитает душа, полностью освобожденная от оков бренного тела. Представь место, где можно бесконечно долго разговаривать с Гомером, Пифагором и другими великими людьми. Место, где душа может думать не о еде, сне, работе, а лишь о благе и о поиске истины. Наконец, это место, где больше нет смерти. Разве оно не чудесно?
– Мудрец, я и здесь почти готов согласиться. И все же во мне не угасает надежда, что в последний момент ты одумаешься.
– Я слышу голос твоего сострадания. Но скажи, куда же мне бежать? Есть ли в мире хоть одно место, где можно надежно укрыться от смерти?
– Полагаю, что нет.
– В таком случае мне гораздо лучше умереть достойно сейчас, чем недостойно и лишь немногим позднее.
– Но ведь ужасно то, что тебя казнят без вины.
– Как раз это совсем не страшно. Было бы гораздо хуже заслуживать смерти.
Даже на пороге небытия Сократ, очевидно, нисколько не изменил свой взгляд на мир. Понимая, что разговоры о побеге бессмысленны, я задал последний вопрос.
– Философ, объясни мне, что, по-твоему, есть добродетель?
– Добродетель есть знание. Я почти не встречал дурных людей из мудрецов и ученых, но зато их, к сожалению, немало среди людей невежественных – особенно среди занимающих высокое положение. Добродетель также состоит в том, чтобы иметь всего в меру и не иметь ничего сверх меры. Слава Творцу, я никогда не испытывал тягу к роскоши и излишествам, и никому не желаю этого страшного зла. На свете столько дорогих вещей, которые мне не нужны! Помни также, что причинять несчастье другому – хуже, чем если кто-то причинит несчастье тебе. Объяснение этого заключается в том, что душа человека во всем выше его тела. Вред, который ты наносишь своей душе, творя зло, страшнее, чем ущерб твоему телу или имуществу, причиненный кем-то другим.
Стражник принес тарелку со скудной овощной похлебкой, и, кажется, был уже готов силой выгнать меня. Я и вправду слишком задержался. Но я не знаю, есть ли на свете хоть один образованный человек, который бы не мечтал поговорить с Сократом.
Он умер практически без боли. В тот день Сократу разрешили покинуть тюрьму, и он в сопровождении нескольких самых преданных учеников и двух палачей – тоже поклонников его таланта – уехал в живописное местечко в одном из пригородов Афин, где, как и было предписано приговором, перед закатом, после долгой, утешающей учеников беседы выпил приготовленный палачом растительный ядовитый напиток без вкуса и запаха. Вскоре его конечности охладели. Предсмертной волей Сократа была просьба ученикам принести в жертву Асклепию, греческому богу врачевания, петуха. Так делали, когда человек выздоравливал от тяжелой болезни. Сократ считал, что физическая жизнь его бренного, некрасивого, пожилого тела была болезнью, от которой в момент смерти его вечная бессмертная душа навсегда исцелилась.
Великие мудрецы, жившие до Сократа, прежде всего пытались объяснить законы мироздания, законы природы. И даже безупречный гуманист Конфуций интересовался человеком, рассматривая его как важнейший, но все же кирпичик для идеального, справедливого государства.
Сократу же был интересен обычный, простой человек.
Каждый, который ему встречался.
Глава 7
Мир волшебных идей (Платон)
Место: Сиракузы, эллинская колония (современные Сиракузы, Италия, остров Сицилия)
Время: 387 год до нашей эры
Остров Сицилия – одна из жемчужин Европы. Не случайно через полтора века это место станет великим яблоком раздора, причиной первой Пунической войны – начала раздора могущественных Рима и Карфагена.
В эпоху повествования Сицилия была среди самых процветающих мест на юге Европы. Основанные здесь, в основном, греками, крупные города-полисы впитали большую часть лучших эллинских научных и культурных достижений, но при этом развитие их не осложнялось ни извечной греческой географической стесненностью, ни недостатком плодородных земель.
Главным городом Сицилии были Сиракузы. Здесь имелось все, чем в те времена мог похвастаться греческий полис. При тиране Дионисии Сиракузы, прежде находившиеся под жестоким гнетом карфагенян, благодаря его управленческим и военным талантам стали независимыми, превратившись в крупнейший порт и центр торговли на всем европейском Юге. Это было место, где встречались купцы и ремесленники со всего известного тогда света. Город разросся настолько, что его пришлось разделить на четыре части, а его население впервые в истории Европы превысило миллион человек. В Сиракузах находился один из самых известных древнегреческих театров, который сохранился и поныне, а также великолепные храмы, посвященные Зевсу, Деметре и другим богам греческого пантеона.