Без Веры...

— День-то какой, а?! — весело спросил я её, улыбаясь так солнечно, что наверное, на эти короткие секунды стал почти обаятельным.

— И правда… — не удержалась от улыбки женщина и подняла глаза к пронзительно голубому небу с редкими барашками белоснежных облаков, а потом посмотрела на колыхаемые лёгким ветерком ветви старой берёзы, покрытые молодой, ярко-зелёной листвой, не успевшей ещё задубеть, и улыбнулась ещё раз.

Переглянувшись как люди, посвящённые в какую-то увлекательную тайну, мы улыбнулись друг другу ещё и раз…

… и тётка Марьяна осталась в маленьком дворике возиться по хозяйству, а я пошёл дальше.

Интересного вокруг — хоть разорвись!

Одна часть меня требует непременно отправиться на Чистые пруды, прямо-таки пылая от желания с разбегу окунуться воду и плескаться бездумно, не заботясь ничем, пока не посинею от холода. А потом, отогревшись — снова, и снова… пока не напомнит о себе подведённый от голода живот.

Другая часть меня, более взрослая, изнывает от желания побродить по старым улочкам Москвы, не тронутым Гражданской и последующей Разрухой, пятилетними планами большевиков и последующими преобразованиями, которые (сугубо мо моему личному мнению!) сделали город только хуже.

Чистые пруды начали было побеждать, и я прямо-таки кожей ощутил ласковую прохладу воды с едва заметным запахом ряски. Но вспомнилось, что место это предназначено для гуляний, и хотя мальчишки, разумеется, плюют на все запреты и гоняющих их городовых. Есть ещё несколько жирных «Но».

Во-первых, Чистые пруды не оборудованы местами для купания, и мальчишки, плескающиеся там, принадлежат к низшим сословиям. Не то чтобы это было таким уж жестоким уроном дворянской чести…

Во-вторых (а для меня, пожалуй, и во-первых), в таких местах кучкуются компаниями. Побить, может быть, и не побьют, а вот зло подшутить, спрятав одежду в кустах или вовсе на дереве, это запросто! А бегать по кустам, прикрывая срам ладошкой и лопухами… вот здесь уже — урон для любой чести!

Побить… я покатал на языке вкусную для самоутверждения мысль, но оставил её в сторонку. Отлупив Парахина, имбой[20] я не стал и вполне могу нарваться даже на сверстника посильнее себя. А так-то чужака лупят группой… оно мне надо?

— Ну и ладненько, — бурчу себе под нос, — ну и не очень-то хотелось! А всё-таки, куда мне идти?

Я завис… вокруг столько всего интересного! Детство и почти всю юность я провёл в военных городках и всяческих Усть-Зажопинсках, притом всё больше не старинных, а новодельных, где из архитектурных достопримечательностей стоит покосившийся барак сталинских времён, а культурные представлены единственным ДК с хором пенсионеров и парой кружков.

Переехав после армии в Казань, я был буквально контужен красотой города, раз и навсегда влюбившись в такие понятия, как «архитектура» и «комфортная городская среда». Потом была Москва, Барселона, Мюнхен… и сотни городов, городков и деревушек, в которых я побывал по делам или в качестве туриста.

О Москве я знаю не так много, в своё время «пробежав» её по верхам, немногим более, чем сознательный турист из провинции. Красная площадь, Кремль, Мавзолей, Оружейная Палата и ещё почти два десятка наименований, преимущественно музейных. Попросту некогда было, я и так-то урывал время от сна и отдыха, а потом, пробыв в столице меньше месяца, ухватился за призрачную возможность свалить в Испанию.

Но… интересовался. Не так чтобы фанател, но если натыкался на интересную краеведческую информацию под настроение — листал. А прилететь целенаправленно на экскурсию так и не удосужился за все годы. Хотя и время было, и возможность… просто не сложилось.

Пока я размышлял, подсознание уже решило и подсунуло мне старые-престарые фотографии Сухаревки. То есть тогда — старые, а сейчас их может и не быть ещё! А вдогонку — Гиляровского, с его интереснейшей книгой «Москва и москвичи», раскрывшейся в моём сознании аккурат на главе «Сухарёвка».

— Ну… — пока я обкатывал эту мысль, ноги сами понесли меня к Сретенскому бульвару. Шагалось легко и беззаботно — так, что я едва чувствовал под ногами брусчатку и чувствовал себя как переполненный гелием шарик.

Время ещё совсем раннее, так что на улицах преимущественно спешащий рабочий люд, разного рода приказчики и прислуга, торопящаяся поутру на рынок за свежими продуктами. Много позже появятся на улицах чиновники, затем в сопровождении нянек, гувернанток и бонн во всех парках и сквериках прорастут светлые панамки детей из «приличных семей».

Моих сверстников немного, и почти сплошь это деловитые курьеры и разносчики, но до меня никому нет дела. Одежда моя хотя и подходит под определение «приличной», всё ж таки заметно ношенная и не является исключительно дворянской привилегией.

Всё такое… насколько невнятное, я бы сказал. В такой уместно быть и мальчишке из дворянской семьи, и отпрыску выбившегося «в люди» мещанина, держащего собственную мастерскую аж с двумя наёмными работниками, или скажем — курьеру солидной газеты.

Единственное — для дворянина мой наряд приличен для шатания по улицам, с большим натягом проходя ценз «одеть в гости». А для мещанина из «выбившихся» это уже почти парадный костюмчик. Или даже без «почти».

С толпой я в итоге не сливаюсь, но и не выгляжу ярким пятном посреди серой массы. Но впрочем, это скорее состояние психологическое, так что я, как опытный турист, плевать хотел — какое я там впечатление произвожу на кухарок из окрестных домов, курьеров и приказчиков из мелких лавчонок.

Дошагав до Сретенского бульвара, поглазел на трамвайную линию и позвякивающие трамваи, распугивающие вставших на путях извозчиков и прохожих, обошёл два огромных (на это время) дома Страхового Общества «Россия», и далее шагал по Сретенке, уже не слишком отвлекаясь.

Магазины и всевозможные конторы ещё не открылись, и огромные стеклянные витрины там, где они есть, закрыты специальными щитами. Ещё нет и шести утра, так что и развлечений пока немного.

Возле Сухаревской башни собирается особый тип букинистов. Торгуют они в основном всякой ерундой, в основном подержанными учебниками и старыми рассыпающимися «путешествиями» с нехваткой страниц, справочниками по всякой всячине и мемуарами черт те каких деятелей, вспомнить которых сможет не всякий историк.

Но среди этой бумажной рухляди встречаются и настоящие жемчужины. То мелькнёт прижизненное издание Шекспира, то старопечатное Евангелие, а то и произведение, запрещённое цензурой и якобы сожжённое пожарными в металлической клетке лет этак тридцать назад.

Какими путями попадают к букинистам таки книги, догадаться несложно. Ветхие страницы почти всегда пропитаны слезами и горем, дымом пожарищ, а порой и кровью, но всегда почти — сильной нуждой.

Наговаривать на всех разом не стану, но в целом, букинисты Сухарёвки здесь берут не глубоким знанием предмета, а пройдошливостью и беспринципностью. Глядеть надо в оба, но при некотором понимании и внимательности, покупатель может приобрести за копейки подлинное сокровище.

Основная публика — студенты из небогатых, составляющие библиотеку мелкие купчики и коллекционеры разного рода. Есть подлинные знатоки и ценители, но больше всего, пожалуй, искателей «на грош пятаков».

Лично меня сложно назвать специалистом, но и вовсе уж профаном тоже нельзя. Так… серёдка на половинку.

Деньги я собой я не взял, даже не столько опасаясь карманников, сколько попросту не подумав. Ну… оно и к лучшему. Соблазнов вокруг много, а тратить средства на сколько угодно ценную книгу в моих обстоятельствах просто глупо.

Перепродать её, не имея знакомств в нужной среде, я вряд ли смогу, по крайней мере не скоро. Да и, хм… невместно. Не поймут. А собирать коллекцию в свете приближающейся Гражданской и вовсе…

— …прижизненное, изволите видеть, — убедительным фальцетом напирал сидящий на стопке перевязанных бечёвкой «народных» книжонок похожий на скопца букинист, пытаясь продать несколько солидно выглядящих томов сомневающемуся отпрыску купеческого семейства. В качестве доказательства желтоватый длинный ноготь торговца ёрзал по дате, указывающей восемнадцатый век.

20

Имба — это персонаж или предмет, который сильно выделяется в процессе игры. Он обладает немалой силой и тем самым нарушает сбалансированность игры.