Бегство

– Надеюсь, он не при смерти, – с иронией ответил Номура. В этот момент он почувствовал, как его плеча нежно коснулись, – вся злоба вмиг ушла.

– Пускай говорит, раз последняя, – тихо произнесла Котано.

Посланник ободрился и даже вытянулся в седле.

– Господин просил передать тебе… Он уверен, что эти слова заденут тебя и того, кто тебя похитил из семьи и подверг бесчестию…

– Номура не похищал меня.

– …и потому он дал трёх воинов, чтобы я успел договорить прежде, чем он изрубит меня. Моя жизнь твоему отцу не интересна. Ему важно, чтобы я успел передать его слова.

Котано улыбнулась.

– Чтобы успеть договорить, троих мало – десяти, возможно, и хватило бы, чтобы выиграть время.

У посланника заходили желваки. Он опустил голову. Его тяжёлое дыхание нарушало гармонию ночи. Его бесило, что она так уверена в ненавистном ему Номуре, так гордится этим человеком.

Он тихо прошептал:

– Как бы твои слова не сбылись.

Потом сквозь зубы произнёс:

– Отец ещё раз предлагает тебе вернуться. Говорит, повторяясь, что если этот не может без тебя, то пусть один уходит в пустоту. И что забирать тебя с собой – подло.

– Я останусь с мужем до конца.

– Не муж он тебе, и ты ему не жена! – закричал посланник, и слова явно уже были его собственными.

– Через несколько дней будем: и он мне мужем, и я ему женой, – спокойно ответила Котано. – И тебе так будет лучше. Забудь уже.

Посланник гордо вскинул голову:

– Ещё твой отец просил напомнить, что вы лишаете его внуков. Что у тебя никогда не будет детей. Никогда. Не будет своей истории. Ты можешь это понять?

Я не заметил, как Номура приблизился на несколько шагов, на его лице блуждала презрительная усмешка, рука лежала на рукояти меча.

Котано жестом остановила своего мужчину.

– Лучше уезжайте, – ответила она. – И больше не возвращайтесь.

На тринадцатую ночь нас разбудил громкий конский топот.

Мы оба поднялись и увидели, что пламя свечи бьётся, как взбесившаяся птица в клетке. Это был маленький пожар, который не находил себе места. Я вспомнил, что сегодня День сомнений.

Рядом снова были влюблённые. Котано нежно поцеловала любимого.

– Сегодня день самой большой любви.

Номура чуть улыбнулся.

– Здесь – да. Но и туда войдём мы вместе, неразлучно. И будем там навеки.

Она положила ладонь ему на грудь.

– Ты же не верил, говорил, что там пустота.

– Нет, не пустота. Верь мне.

Влюблённые вышли из дома. Я последовал за ними. Номура стоял на крыльце. Она обнимала его сзади.

– Сколько же их? – спросила Котано. – Так шумно ещё никогда не было.

– Не больше десяти.

– Это воины?

– Да. В доспехах. Потому и кони ступают так тяжело.

И только тут Котано заметила, что первый раз Номура повязал два меча.

– Ты их ждал?

– Они должны были появиться. Сегодня же последний день.

– Ты убьёшь их?

– Они умрут, как им и положено. Хорошая судьба, – сказал он рассеянно.

Вскоре на горизонте показалась группа всадников. Приблизившись, они резко остановились. Спешиваться никто из них не торопился. Посланник снова был среди них – бледный, с красными глазами. Держался он позади воинов. Было очевидно, что этот приказ хозяина унижает его.

Один из воинов выступил вперёд.

– Я начальник охраны её отца, – представился он. – Она в любом случае поедет с нами. Но прежде чем мы убьём тебя, я хочу поговорить с ней. Это будет последний разговор.

Номура только усмехнулся.

– Придется спешиться. Не верхом же ты будешь с ней говорить.

Начальник стражи махнул рукой, и все десять воинов спешились. В седле остался только посланник.

Котано с удивлением спросила:

– Зачем ты хочешь разговора?

Номура тихо ответил:

– Его не будет. Я хотел, чтобы они лишились преимущества. Встань около меня.

Котано послушно встала по левую руку от мужа и приказала:

– Говорите.

Начальник стражи поклонился. Он только поднимал голову, а его выхваченный меч почти коснулся лица Котано. И тут же взмыл в небо – страж упал на колени, с хрипом хватаясь за перерезанное горло.

Удар ногой отбросил его в сторону, и Номура оказался против девятерых оставшихся воинов. В руках у него было два меча, один – в крови.

Котано уже была за его спиной.

– В дом, – сказал он ей спокойно.

– Таков был приказ, – как бы извиняясь, произнёс один из воинов, кивнув в сторону Котано. И обнажил меч.

Другие последовали за ним.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Номура.

Когда начался бой, я перестал замечать движения воинов и тем более Номуры. Я лишь слышал, как клинки разрезают воздух. А потом я как будто перенёсся в дом и увидел, как падает, словно слеза, капля воска. Потом ещё одна и ещё. Свеча таяла.

…Я снова был на месте схватки. Все воины лежали неподвижно. И только один стонал от полученной раны.

Над ним стоял, опустив меч, Номура.

– Убить десяток воинов, чтобы умереть, – прохрипел со смешком воин.

– Здесь я мог победить.

– Добей. Сюда долго никто не приедет. Я не хочу тянуть.

– Да и я не хочу слышать твои стоны в наш последний день.

Меч пронзил сердце умирающего.

Номура поднял взгляд на последнего выжившего из отряда.

– Ты можешь ехать. У тебя приказ не вступать в бой и вернуться к хозяину, – первый раз он без иронии обратился к посланнику.

Тот и не замечал места боя. Не смотрел ни на трупы воинов, ни на Номуру.

Минута прошла в тишине. А затем посланник резко развернул коня и помчался к озеру.

Номура обернулся. Его любимая не отрывала глаза от луны. За всё время боя она так и не вошла в дом.

– Он приведёт ещё полсотни воинов, – сказала она отстранённо, позабыв, что это уже не будет иметь никакого значения.

–Он не приведёт воинов ни через несколько дней, ни через несколько лет. Пока он ослеплён гневом и безумием, его хранят боги. Доехав до воды, он успокоится, и боги даруют ему право самому решать своё будущее. И он решит. Там, на озере.

– Мне его жаль, – тихо произнесла она. – Ему-то зачем умирать во всей этой истории.

Номура пожал плечами. К нему вернулось его обычное презрение к посланнику.

–Его не существует вне этой истории. К тому же, какому-то бедняку достанется добротная лошадь.

По его лицу было видно, что этот вопрос его более не волнует.

И они ушли в дом, в последнюю ночь любви.

Мы с женой весь день провели на реке. Как будто не хотели тревожить их покой.

Когда вернулись, была полночь. Мы еле добрались до татами – свечи погасли, и все светильники тоже. Помещение во тьме казалось бесконечным. И даже лунный свет позабыл об этом последнем пристанище двух влюблённых, оставив их в покое.

А потом все стены разошлись, и нас окружила ночь. Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели деревенскую дорогу с рытвинами и ухабами, нашу машину, припаркованную на обочине, а вдали – тёмные деревья. Луна словно бы раскололась на два полумесяца. Тишина оглушала.

Мы одновременно повернулись на всплеск воды. Перед нами снова была понтонная переправа. На скамейке всё так же лежал человек. Я почувствовал, как в моей ладони будто бы стало меньше места. Между нами стоял сын и держал нас за руки, смотрел на воду, не отрываясь.

Я подошёл к переправе. Человек лежал под бушлатом и говорил сам с собой. Его глаза ничего не выражали. Попыхивая сигаретой, он смотрел на воду. Я постоял немного, думая, что сказать. Губы стали сухими. Потом отвернулся и пошёл к жене с сыном.

Мы ехали домой. Ребёнок мирно спал на заднем сиденье. Жена сидела вполоборота и смотрела на него. Во сне он причмокивал и улыбался. Потом она повернулась ко мне и долго-долго не отводила взгляд от моего лица. Её глаза были тёплыми, в них снова появилась та глубина, которую они утратили давным-давно.

И я понял, зачем нам дали увидеть историю отчаявшихся влюблённых. И за что они снова умерли.