Горбовский

Горбовский повернулся к парте, за которой сидела Спицына. Расправив плечи, девушка кивнула.

– Отлично, – Лев Семенович скрестил руки на груди и встал в позу, почти превратившись в камень. – Тогда, если уж мы действуем не по протоколу, покиньте помещение и оставьте нас с глазу на глаз – это мое условие как председателя комиссии.

Борис Иванович попытался запротестовать, но Горбовский осадил его:

– Прошу заметить, что не кто иной, как Вы сами, назначили меня председателем. Мое слово здесь – решающее. Так что извольте выйти, господа.

Пшежень попытался успокоить Горбовского, но тот еще больше взбесился и стал греметь мебелью. Пришлось действительно выйти всем. Спицына и Горбовский остались наедине. Стоит ли описывать, что Марина впервые в жизни испытывала такой животный, первобытный страх?

Коронным движением откинув полы халата, Горбовский сел напротив девушки. Так близко они еще никогда не находились. Марине казалось, что сама Смерть смотрит ей в лицо, и терять уже нечего. В ней проснулась запуганная наглость. Проигрывать надо так, чтобы вкус победы у победителя сделался горьким. Марина решила быть дерзкой, ведь отступать, дойдя до такого, просто глупо. Она смело и открыто посмотрела в лицо Горбовского с непреодолимым желанием довести его до предела ярости, чтобы он не сдержался и ударил ее, чтобы его уволили за это к чертовой матери.

Они долго смотрели друг на друга и не произносили ни слова. Их взгляды и без того выражали весь спектр эмоций.

– Обманывать плохо, – сказал Горбовский, разлепив сухие потрескавшиеся губы. Голос его был так же сух, и глаза были сухими. Весь он казался Марине иссушенной бездушной деревяшкой, не заслуживающей ничего, кроме презрения.

– Это не вопрос по теме. Не тратьте времени зря, – развязно посоветовала Марина.

Шокированный вирусолог отстранился, облокотился о спинку стула. Он впервые настолько ненавидел человека, что у него перехватило дыхание, а в голове не возникало никаких слов для ответа. Лев Семенович даже не подозревал, что в этот же момент сидящая напротив него грубиянка буквально умирает от страха, но искусно маскирует это.

Опомнившись, Горбовский устроил Марине жесткий допрос. Что характерно, Спицына на все отвечала, ибо чем больше она боялась, тем больше вспоминала. В это время Борис Иванович и заведующий секцией микробиологии подслушивали под дверью. Пшежень ходил назад-вперед, периодически изрекая, что девчонка, в принципе, умна, и надо ее брать. Остальные сидели молча.

Наконец Горбовский пулей вылетел из аудитории. Пшежень схватил его за рукав халата и остановил, тщетно пытаясь успокоить:

– Лева, Лева, стой, остановись же, говорю тебе, приди в себя, хотя бы ради субординации. Я тебе говорю, как начальник подчиненному: хватит, прекрати этот балаган.

Горбовский молчал. Скулы шевелились на его лице, как полуживые черви, ноздри гневно раздувались.

– Ну? Говори что-нибудь?

– Я не знаю, как она это делает. Не понимаю… все верно, верно. Абсолютно правильно.

Льву Семеновичу было не по себе – с ним довольно давно не случалось настолько сильных эмоциональных потрясений.

– Так что ж, собственно, – тихо сказал Борис Иванович, словно опасаясь, что Горбовский набросится на него, – значит, допускаем?

Прошло несколько секунд молчания. Лев Семенович потер переносицу, пытаясь прийти в себя.

– Да. Пропускайте, – сказал он, признавая свое поражение в интеллектуальной борьбе с этой наглой девчонкой и поклявшись себе, что это еще не конец. Проиграно сражение, а не война.

Крамарь, хлопнув в ладоши, поспешил заявить:

– Чур – моя!

– Нет, я ее себе беру! – повысил голос Зиненко, делая решительный шаг на Крамаря.

– Пусть решает сама, – авторитетно рассудил Пшежень. – Девочка приложила немало усилий, чтобы пробиться, и чего ради? Чтобы потом ей не оставили выбора? Ручаюсь, у нее есть личные предпочтения.

– Юрек Андреевич прав. Идемте.

Все возвратились в аудиторию, Горбовский плелся последним. Он был морально истощен, но самое интересное ему только предстояло узнать. И он, и Марина уже успели прийти в себя после вспышки ярости, пронесшейся между ними, словно огненный шторм. Сейчас они не глядели друг на друга.

– Итак, Марина, э-э, Леонидовна, – начал Борис Иванович, понимая, что председатель комиссии не в состоянии сейчас подвести итоги, – комиссия решила допустить вас к практике в одной из лабораторий НИИ имени Златогорова. Ну, долой формальности, скажите же, иначе за Вас подерутся, в каком отделе вы хотите провести это лето?

Не дав Марине ответить, Зиненко и Крамарь принялись наперебой описывать преимущества генной инженерии и микробиологии, не забыв также напомнить о теплых отношениях в коллективе. Иначе и быть не могло. Выслушав их, Марина окончательно решила реализовать свою безумную идею.

– А что на счет отдела вирусологии? – спросила она, помолчав, у Юрка Андреевича, подчеркнуто не замечая Горбовского.

Пшежень растерялся. Растерялись все. Лев Семенович впервые за весь диалог поднял голову, которую держал опущенной на грудь.

– Ну, в силу сложившихся обстоятельств… – забубнил Пшежень, – небезызвестных нам всем… я не могу гарантировать хорошего отношения к Вам, как мои коллеги, и в этом буду честен… Но, говоря за себя, я буду только рад, только рад… Кхм. Если Вы хотите в будущем посвятить себя спасению человеческих жизней, то должны прийти к нам. Однако предупреждаю, этой особый риск…

В ошеломлении Лев смотрел Марине в глаза. Он уже догадался, что она выберет, и снова чувствовал себя стукнутым обухом по голове. Лев Семенович не понимал, зачем она это делает, почему она не боится его после всего, что только что было. Пшежень заметил, что они смотрят друг на друга, и каждый чего-то выжидает.

– Я выбираю секцию вирусологии.

Этого не ожидал никто, кроме Горбовского. Пшежень улыбался, держа на уме что-то забавное и никому неведомое. Комиссия безмолвствовала.

Глава 10. Вживление

«Хороший, конечно, это был выход, но уж больно плохой».

А. и Б. Стругацкие «Дело об убийстве или отель «У погибшего альпиниста»».

Горбовский подскочил на кровати, взмахнув руками. Дыхание его было прерывистым, как после безостановочного бега. Одеяло свалилось на пол, в распахнутое настежь окно светила луна. Ее свежее бледно-голубое сияние выделяло контуры спальни, под завязку забитой вязким мраком. Лев Семенович сел, собираясь с мыслями. Сознание уже вернулось в реальность, но сердцебиение не успокаивалось. Он поднялся и пошел на кухню, попить воды.

Самое странное и страшное заключалось в том, что кошмар изменился, не перестав быть кошмаром. Впервые за столько лет. От этого было еще более не по себе, чем обычно. Горбовский прокручивал сюжет в голове, пытаясь осмыслить его. Он был уверен, что это имеет большое значение. Если его сон поменялся, значит, тому должна быть причина. «Все в этом мире имеет причинно-следственную связь».

Вот он, как всегда, возникает в поле. С этого начинался каждый сон. Что было не так? То же синее небо, та же зеленая высокая трава. Не было слышно детского смеха. Не прибежал Кирилл. Лев сам отправился на поиски сына.

Тот сидел с матерью у реки. Горбовский позвал их, но жена и сын не обернулись. Нужно было спасти их, вот-вот должен был появиться вертолет. Он крикнул сильнее, ускорил шаг. Никакой реакции. Будто бы они находились в разных мирах. Мало того, сколько бы Горбовский ни шел, он не становился ближе к родным. Словно они одновременно отдалялись от него. Но две изящные спинки сидели на прежнем месте, не двигаясь.

Лев ринулся быстрее. Увеличение скорости увеличило и расстояние к цели. Будто новые пласты почвы возникали прямо из-под земли. Пространство заполнялось травой, растягиваясь, а не сокращаясь. Казалось, это длится вечность. Но послышался шум. Над горизонтом затемнело пятно, возрастая в размерах с каждой секундой. Лев закричал: