Горбовский

Горбовский был взбешен. Он целый месяц допрашивал студентов, а они бессовестно обманывали его. Лев Семенович физически не переносил ложь наряду со многими другими признаками безответственности. Жизнь сделала из него жестокого циника, не верящего ни во что, кроме голых фактов, но не лишила морали, а возвела ее в абсолют, изуродовала и оставила в форме прокрученного через мясорубку мировосприятия.

Горбовского грела мысль о том, как он отыграется на беспечных глупцах. И только это позволяло ему держать себя в руках. Кроме Льва Семеновича, членами комиссии были три специалиста из НИИ, Юрек Пшежень (по личному желанию) и Борис Иванович, как организатор идеи. Не тратя времени на разговоры, каждому студенту раздали листы и пятьюдесятью вопросами и пятью практическими заданиями, которые были составлены самим Горбовским, и потому требовали нестандартного ума и большого опыта. Претенденты приступили к работе.

Внезапно Лев Семенович подорвался с места и принялся ходить между рядами, заложив руки за спину. Он следил, чтобы никто не списывал, а также изрядно действовал на нервы студентам, и без того взволнованным. Когда он натыкался взглядом на Марину, изнутри его обжигала ярость, он терял самообладание. «Мерзавка, гадина», – говорил он сам себе, лавируя между партами. Больше всего его раздражало, как эта Спицына сейчас была беспечна и до хамства самоуверенна. Горбовскому хотелось как можно скорее завалить ее, он был до глубины души возмущен ее дерзостью. Из всех четвертых он проникся лютой ненавистью только к той, которая нагло солгала ему прямо в глаза и теперь пришла сюда, не постеснявшись этого.

Прекрасно зная, как студенты его боятся, Горбовский решил извести Спицыной нервы: он ходил мимо нее чаще, чем мимо других, слегка наклонялся, заглядывал в лист с ее работой, желая сбить с толку, периодически задавал вопросы на счет ее готовности. Внешне невозмутимая Марина на самом деле чертовски нервничала. Ей было настолько страшно, что адреналин активизировал работу мозга и освежил память. Она вспоминала даже то, что вскользь пробегала глазами, и идеально отвечала на то, что помнила плохо.

Верно ответить на вопросы и безукоризненно решить все задания, которые составлял Горбовский, рассчитывая всех завалить, Марина не смогла бы, если бы не испытывала такого стресса. Сам того не желая, Лев Семенович, усердно нагнетающий обстановку, вторично помог девушке преодолеть себя.

Спустя час Горбовский в очередной раз спросил, готова ли Марина, и когда она тихо ответила, что готова, вырвал лист из ее рук и впился в него глазами, не сходя с места. Он жаждал разбить ее самоуверенность, сокрушить амбиции, приведшие ее сюда. Марина смотрела на него снизу вверх, почти теряя сознание – Горбовский возвышался над нею, он был накален докрасна, воздух перед лицом дрожал, как в знойный день дрожит над асфальтом. Марина держалась, повторяя себе, что если сейчас упадет в обморок, то точно не зарекомендует себя стрессоустойчивой.

Льва Семеновича трясло, он был в предвкушении того, как вот-вот унизит эту выскочку и навсегда растопчет ее самомнение. Он пробегал глазами строку за строкой и не находил ни одной ошибки. В отчаянии он обнаружил, что ему даже не к чему придраться, чтобы не выставить себя идиотом перед коллегами. Проверив работу Спицыной один раз, он не сдался, а стал проверять по-новой, подозревая, что в гневе мог что-то пропустить.

– Лев Семенович, позвольте, это неправильно. Проверять работы должны все члены комиссии, и на это отведено специальное время и место. Я требую соблюдения протокола, – сказал Зиненко, заведующий секцией генной инженерии.

Горбовский на миг обернулся к столу, за которым заседала комиссия. Этого хватило, чтобы Зиненко замолчал, стиснув зубы. Вирусолог перепроверял работу в третий раз.

– Лев Семенович, и все же, дайте же проверить остальным, – мягко попросил Пшежень.

Горбовский не реагировал. Началась какая-то сумятица, потенциальный ажиотаж. Заволновались студенты. Никто не понимал, что происходит, что на этот раз затеял Лев Семенович. Лицо у него вдруг изменилось.

– Я понял, – произнес он, оборачиваясь, – она списывала!

– Как можно было, Лев Семенович!

– Да что вы такое говорите, Лев Семенович! Ведь вы сами ходили по аудитории, наблюдая за ними.

– Списать было невозможно!

Все заговорили вразнобой. Кое-кто даже привстал от возмущения.

– Ну, это уж выходки. Помешался он, что ли?

– Лев Семенович, я требую, чтобы вы немедленно сели на свое место, отдали тест нам и спокойно дождались завершения работы других студентов, – сказал Борис Иванович.

– А я требую, чтобы она, – Горбовский показал пальцем, – ответила мне устно!

– Это не по протоколу!

– Не по правилам, Горбовский!

– А остальные студенты – как же?

Горбовский был ошарашен. Он не верил своим глазам. Как она могла ответить на все вопросы, составленные им? Как она смогла решить все задания верно? Откуда у нее такой запас знаний? Естественно, это невозможно. Следовательно, она списывала. Списывала, значит, обманывала. Вторично. Он понимал, что эту девушку могут утвердить на практику, и чтобы предотвратить эту ошибку, готов был нарушать все принятые порядки.

– Мне плевать на протокол, правила и других студентов, – процедил Горбовский.

Его ужасало, что может вот-вот случиться то, против чего он так яростно выступал все это время. И у него даже нет оснований не допустить ее, он и так уже пересекает последнюю черту субъективности. Председатель комиссии не должен так себя вести.

– Так нельзя, Лев Семенович. Вы забываетесь…

– Я проверю работы остальных! Проверю! В тесте этой девушки нет ни одной ошибки, и Я говорю вам – это невозможно честным путем. Но если вы настаиваете на обратном, тогда принимайте мои условия: три ошибки в тесте остальных – это недопуск.

Ошеломленная столь необъяснимой и острой реакцией Горбовского на происходящее, комиссия молчала. Ученые растерялись, не зная, что предпринять, чтобы побороть ярость этого урагана.

Горбовский выхватил лист Матвея, пробежал глазами, нервно рассмеялся.

– Первые же три ответа неверны. Есть ли смысл проверять дальше? – сказав это, он разорвал лист надвое и бросил на пол. – Вы свободны.

Бессонов поднялся и вышел, не сказав ни слова. Никто так и не узнал, сколько надежд он возлагал на это предприятие, и как сильно он расстроился, когда оно не удалось. Та же самая участь постигла и двух оставшихся парней – конопатого и породистого. Они тоже ушли молча, понимая, что воевать с Горбовским – себе дороже. Но, в отличие от Матвея, эти двое не расстроились неудаче, а наоборот, обрадовались тому, что этот ужас, наконец, кончился.

Глядя на все это бесчинство и ожидая исхода, Марина прониклась еще большим презрением к Горбовскому, чем ранее. «Он ненавидит людей и не дает им шанса. Сам как машина, и требует того же от остальных. Вредный самовлюбленный мерзавец. И кажется, его бесит один мой вид». И в этом приступе страха, омерзения и ненависти ей в голову пришла безумная идея.

В аудитории остались только члены комиссии (председатель стоял особняком) и дрожащая нутром Марина.

– Проверка остальных студентов лишь яснее доказывает мою правоту, – сказал Горбовский. – Итак, устный опрос решит все. Я знаю, что это не по протоколу, но я не верю ей. Пропускать в лабораторию ненадежного человека я не собираюсь. Устная беседа отбросит все мои сомнения.

Комиссия стала совещаться. Заранее все склонялись к тому, чтобы согласиться с Горбовским и дать ему ошибиться – это был однозначный способ угомонить его. Марина была абсолютно уверена, что ответит на все устные вопросы – гнев Горбовского пугал ее, но одновременно придавал сил.

– Решение председателя комиссии было рассмотрено, – сказал Борис Иванович. – Комиссия постановила: провести устный опрос по желанию самого студента. В случае отказа студент не получает допуска на летнюю практику в лабораторию, в случае соглашения и успешного прохождения студент будет допущен. Итак, Марина… Леонидовна? Да. Вы соглашаетесь действовать не по правилам, чтобы получить допуск и рекомендации комиссии?