Страница 59 из 60
При следующем шаге нога погрузилась в воду. Кроссовки мгновенно намокли, он охнул и отскочил назад. Сквозь траву поблескивала водяная поверхность.
Идиот, увлекся и забыл про колхозный пруд. От водоема за эти годы осталось полностью заросшее болотце, кто-то натыкал по краям несколько жердей — но он, задумавшись, не обратил никакого внимания на эти предостерегающие знаки. А ведь это, в конце концов, тоже памятное место. Где-то здесь должны быть остатки сгоревшей бани.
Время не оставило видимых следов пожарища, да он и не искал особенно, не слишком это приятно — разглядывать собственную могилу. Просто прикинул, где бы это могло быть… и где через много лет будет аллея, больничный корпус, стоянка флипов.
Будет или нет? Иногда это все кажется настолько нереальным, непредставимым, невозможным. Станет ли этот мир, признаки которого он и перечислять не хотел, когда-нибудь миром добрым и светлым, миром людей мудрых, великодушных и трудолюбивых, для которых нет чужих? И если да, как можно приблизить это превращение? Ну живешь, ну выполняешь честно свою работу, не причиняешь никому вреда — разве этого достаточно? Достаточно? Достаточно?
А сегодня что для завтра сделал я.
В другую сторону простиралась пустошь — если отвернуться от деревни и не прислушиваться специально, казалось, что человека здесь никогда не было. Пейзаж не давал никаких наметок — такие луга с редкими перелесками видели и шедшие на Русь воины Батыя, и Наполеоновская армия, и солдаты Третьего рейха смотрели, как по такой же заболоченной равнине движутся им навстречу израненные, не слишком хорошо вооруженные, но несломленные защитники родной земли, и древние прародители нынешних народов, сжимая в руках кремниевые ножи, оглядывались в поисках диких зверей. Он невольно вскинул руки, будто защищаясь от обвала времени, где каждый век был булыжником, и каждая секунда — песчинкой.
Или же над зеленым лугом, над неяркой, неброской красотой русской природы в ее последнем сентябрьском расцвете, смешанном с увяданием, понесется легкий летательный аппарат, и в нем будет сидеть… кто? Как она сказала тогда: для меня живы все, кто когда-либо существовал на земле.
Так и ты для меня всегда живешь сейчас.
Наваждение не кончалось. Мир казался таким же, как обычно, и в то же время особенно остро чувствовалось: пустошь вокруг была частью огромной планеты. Он словно физически ощущал ее вращение, солнце перемещалось по небу с видимой скоростью, казалось, достаточно просто пожелать — и можно подняться в это небо, помчаться над земной поверхностью, над лесами и болотами, степями и терриконами, дальше, к Атлантике, над миром обыкновенных людей, который, тем не менее, с каждой секундой на крошечный шаг, но приближается к миру Алисы.
Или не приближается, и река времени несет нас к обрыву, а тот мир — другой…
От повторяющегося в мыслях слова «время» его вдруг осенило, и он испуганно засучил рукав — поглядеть на часы. Было еще рано, он вполне успевал на автобус, даже с запасом. Лучше просидеть этот запас на остановке, а то можно опять замечтаться. Он перевесил дорожную сумку на другое плечо, кинул прощальный взгляд на деревню, повернулся напоследок к перелеску.
По тропинке, огибающей бывший пруд, шла женщина.
Марию он узнал сразу, она почти не изменилась за четыре года. Похудела еще больше, разве что, а так даже одежда была та же. За правую руку Мария вела девочку лет трех.
Он не сделал попытки отвернуться, просто стоял и смотрел на приближавшуюся девушку. А она тоже узнала сразу — глаза изумленно расширились, шаги все замедлялись, пока она не остановилась шагах в пяти и не выдохнула:
— Коль… Живой…
— Да, Маш.
Черные глаза Маши были полны слез и казались огромными, в пол-лица. И все же это были счастливые слезы.
— А как… как же так вышло. Ведь все обшарили, не нашли.
— Не там искали, — ложь давалась легко, он говорил уверенно и спокойно. — Я выскочил раньше, просто ничего не соображал. Прошел через лес, вышел с другой стороны. Там меня подобрала машина, которая ехала от Москвы. Они торопились, не стали сворачивать к ближайшему населенному пункту и довезли до Калужской области.
— Да, но там же должны были сообщить?
— У меня провал в памяти случился, амнезия, так что имя и фамилию я не назвал. Особых примет нет. Ну вот, там я подлечился. Бросил пить, тошнило просто от этого. Мир не без добрых людей — мне выправили документы, помогли на стройку устроиться, надо же где-то работать. Там постепенно все вспомнил. Назад не тянуло.
— Но ты все-таки вернулся…
— Да, тут один из нашего управления ездил в Приокск по делам фирмы. Ему нужен был человек, чтобы помочь оборудование довезти, будешь смеяться, но он боялся запить. После заключения сделки он-таки запил и отправил меня на работу. Чтобы я ему своей трезвой физиономией не маячил. Неужели не смешно?
На ресницах у Маши все еще дрожали слезы. Она сделала попытку вымученно улыбнуться.
— Да что я все о себе. Ты как? У тебя же дочка, поздравляю.
— Нормально я, — теперь у Марии слегка дрожал голос. — Сережа утонул два года назад.
— Знаю, Маш, — вырвалось у Коли прежде, чем он спохватился, что слышать об этом не мог. Но Маша не обратила внимания.
— Утонул. Мы с Алечкой у свекрови живем, некуда больше податься. Она злая сильно, иногда ничего, а иногда гонит — говорит, я ее сына до смерти довела. Говорит, что я иждивенка.
— Так ты не работаешь?
— По дому да, а так в деревнях нигде поблизости работы нет. Ездить если только, но туда нельзя с ребенком. Дядя Саша Черкасов раньше очень хорошо помогал. А потом у нас какие-то бандюганы объявились из соседнего района. На дядю Сашу наехали, его самого избили — он даже в больнице лежал, — и дом у них сожгли. И участкового нашего, Алексей Иваныча, прошлым летом застрелили.
— Господи! Отличный же был мужик!
— Да, очень хороший, теперь и не бывает таких. Но у этих бандюков связи были где-то наверху, их и не трогали. Потом они у себя в районе натворили что-то страшное, вроде целую семью вырезали, и их все же пришлось арестовать. Только Черкасовым все пришлось начинать заново. Иногда я им помогаю что-то сделать по хозяйству, они за то Алечку подкармливают.
— Но подожди, так же нельзя. Ты же жила где-то в Москве? Я не помню точно, но за детдомовцами, кажется, оставалось их жилье? Может, написать, узнать, я понимаю, сейчас везде беспредел, но вдруг?
Маша покачала головой.
— Да, оставалось, — сказала она неестественно спокойным тоном. — Только больше нет. Меня тогда Сергей уговорил приватизировать квартиру и продать. Как раз был девяносто четвертый год, это только начиналось. Я сама виновата, не подумала над последствиями. Он обещал, что на эти деньги дом в деревне отремонтируем, заживем нормально.
— Ах он, сукин сын… — Коля спохватился только, встретив взгляд девочки — та смотрела не по-детски серьезно из-под сросшихся черных бровок. Коля осекся — не дело материть при ребенке ее покойного отца, каким бы тот ни был.
Маша истолковала его молчание по-своему.
— Не беспокойся, она не повторит. Она не разговаривает.
— Совсем, что ли? Глухонемая? Извини, если что…
— Нет, она слышит. Один раз к нам в больницу детский невролог приезжала. Посмотрела, сказала: ребенок все понимает, заговорит. Но это давно было. В прошлом мае.
— А сейчас ей сколько?
— В октябре четыре. Я с ней занимаюсь, если есть возможность. А в город возить не получается. Попутку поймать трудно, автобус очень неудобно ездит, раз в сутки. На вокзале если только ночевать.
Замечателен был тон Маши. Она не жаловалась, а говорила спокойно, буднично, как о самых естественных вещах. Она уже похоронила всякую надежду и знала наверняка, что ее жизнь, нет, не жизнь, а выживание, пройдет и закончится именно так, без единой светлой искорки. И девочка — как ребенок с военных фотографий. Кир был старше всего на четыре года — солнечный, развитый, уверенный в себе мальчишка. Какая же пропасть…