Страница 149 из 154
На лунный лес все так же медленно падал снег.
В каменной башне открыл все четыре глаза Верховный шерн. С минуту лежал, вглядываясь в темноту, затем неслышно поднялся и скользнул по лестнице в верхнюю комнату. Поглядел в окно, на мерцающее серебристое снежное покрывало. Улыбнулся своим мыслям, взял из кучи камней один обкатанный круглый голыш. Не торопясь вытащил кисточки, горшочки с краской. Щелкнув пальцами, высек искру и развел огонь в очаге, — больше для тепла, глаза шернов видели и в темноте. Ночь — лучшее время для ведения летописи! Верховный шерн аккуратно смешал нужные краски и нанес на камень первый мазок.
Комментарий к Птица возвращается в гнездо
Ща побьют…
========== На Земле. Судный день ==========
Шел десятый день судебного процесса.
Городской суд располагался во Дворце Замойских. Будь это обычный процесс, число зрителей, наверное, уже несколько бы уменьшилось. Но из-за личности подсудимой интерес широкой публики не угасал. Люди толпились даже на улице, а в зале и яблоку упасть было некуда. Казалось, народ собрался не на судебное заседание, а на новый спектакль или цирковое представление.
Или музыкальный ансамбль, думал Данияр, разглядывая судебный зал со своего места. Разумеется, сесть ему не удалось. Ближайшие к судейскому столу места были закреплены за газетчиками, а также за уважаемыми и влиятельными людьми, к которым он не относился. Прочие сидячие места занимались заблаговременно, а иногда их даже продавали предприимчивые граждане. Такие ловкачи торчали в очереди с ночи, а потом уступали свои сиденья за небольшую мзду.
Данияр, хоть и приходил к зданию суда заблаговременно, всякий раз заставал там приличных размеров толпу. Такое впечатление было, что эти люди оттуда и не уходили.Поэтому все дни, пока шел суд, Данияр стоял, будто в карауле. Возможностью купить сидячее место он не пользовался. Хотя, наверное, никому не было дела, стоит ли он или сидит с относительным комфортом, он оставался на ногах. В голову при этом закрадывалась какие-то безумные мечты, что так он облегчит ее участь, возьмёт на себя часть предначертанных ей испытаний. А подсудимая сидела скамье за стойкой спокойная, отрешенная, по сторонам не смотрела и вряд ли его видела. Тем более, что и публика, стоявшая тесно, как зерна в подсолнухе, его ни разу не подпустила. Все хотели разглядеть прославленную певицу в ее новом печальном положении. Внешним видом Азы особенно интересовались дамы, втайне надеясь, что она подурнела в тюрьме.
Она не подурнела. Во всяком случае, так казалось Данияру. Но образ непобедимо прекрасной небожительницы, шагающей по сцене, как по облакам, и живущей в собственном блистающем мире, недоступном обычным людям, потускнел и померк. Прическа, например, у нее была другая, какая-то нелепая, прилизанная, и совершенно ей не к лицу. Та же самая ситуация приключилась и с одеждой. Данияр, как все влюбленные, был уверен, что предмет его воздыханий не может испортить никакой скверный наряд… оказалось - может. Что-то неуловимо вульгарное было в костюме подсудимой, сама Аза никогда бы такое не выбрала и не надела.
После вступительной речи прокурора Данияр начал догадываться. Те, кто режиссировал этот суд, избавлялись от образа бунтарки, посмевшей бросить вызов правительству. Государственный обвинитель не жалея красок, расписывал немного смешную, стареющую женщину, зарвавшуюся в собственной вседозволенности и потому убившую человека, поистине великого человека, который не покусился на ее увядшие прелести. Прокурор явно долго готовил речь и готовился блеснуть эрудицией. Он гневно вопрошал, не надоело ли почтеннейшей публике, простым гражданам, этим атлантам, на чьих плечах лежит вся тяжесть мира (простые граждане зевали или пожимали плечами - кто такие атланты знали далеко не все), та вот, неужели у них не вызывает возмущение и благородное негодование актриса, считающая, что ей позволено все? Перед законом равны все! И потому на этом процессе нужно вынести решение строгое, но справедливое! Прошли времена, когда привилегированный дворянин мог распевать: “Если я случайно раздавлю мужлана, то заплачу за ущерб сколько надо” (публика снова начинала зевать), ныне и последний бедняк имеет право на торжество правосудия…
В зале переглядывались с немым вопросом: “Это он к чему?” И прокурор спохватился, стал перечислять заслуги покойного - да, покойного, увы! А все эта женщина, эта Мессалина, эта Лукреция, эта…
Увы, публика не знала, кто такая Лукреция Борджиа, а про Мессалину соглашались, что мешанина и впрямь вышла изрядная, нельзя ли быстрее к делу? Интересно же знать, за что эта красотка могла мужчину зарезать.
Прокурор то ли почувствовал настроение зала, то ли и впрямь вступительная часть речи подошла к концу, он перешёл непосредственно к драме, описывая пожилого музыканта, удалившегося от светской жизни, и доживающего свои преклонные годы где-то в глуши.
- А говорят, он выглядел лет на двадцать, вот что он использовал, хотелось бы знать! - раздался откуда-то из глубины зала пронзительный женский голос. Народ начал оглядываться и пересматриваться, судья позвонил в колокольчик, нарушительницу вывели. Прокурор с оскорбленным видом откашлялся и выпил стакан воды.
В заключительной части речи он с надрывом сообщил, что коварная злодейка, ныне находящаяся там, где ей самое место, денно и нощно мечтала уловить в свои сети несчастного музыканта, а тот по природной скромности и чистоте, разумеется, уклонялся от ее опасных объятий, не желая, чтобы его добавили к списку побед… Уязвленное самолюбие этой тигрицы все больше распалялось, и вот, выждав время, подгадав момент, когда начались все эти печально известные события, когда пелена ночи пала на город, когда из-за беспорядков нельзя было вызвать ни врача, ни полицию, эта злодейка, подобно новой Клеопатре, взяла кинжал и поразила… Прокурор смолк и показал рукой, что голос изменил ему, настолько чудовищно и ужасно совершенное преступление. Кровь погибшего вопиет к небу, господа. Мы не люди будем, если не накажем, не отплатим, не потребуем…
Адвокат говорил следом. Его речь вышла много короче и по существу. Лощеный скользкий тип преобразился в спокойного делового человека. Он быстро и сухо напомнил, что печальное событие произошло уже много лет назад, когда его подзащитная была совсем молодой женщиной и говорить об увядающей красоте со стороны коллеги обвинителя несколько некорректно. Некорректно также говорить и о тайной подготовке, зависти, умысле, - нет, само происшествие подзащитная не отрицает, раскаялась и готова сотрудничать со следствием, но произошло все спонтанно и совершенно неожиданно. А потому сурово карать и так уже измученную угрызениями совести несчастную женщину жестоко и несправедливо.
К этому моменту Данияр уже определил настроение публики. Большинство, конечно, просто жаждало сенсаций. Эти люди одинаково приветствовали бы и оправдательный, и обвинительный приговор. Так же, как они ходили на концерты Азы, они и пришли на суд, здесь она была просто в другой роли, но по статусу не выше, а ниже публики. Когда-то, когда ему еще казалось, что он для нее что-то значит, она вспоминала при нем свои выступления в цирке:
- Знаешь, что было ужасно? Мне рукоплескали за разные акробатические номера, но они точно так же бы обрадовались, если бы я упала и разбилась.
Нечто подобное происходило и сейчас. Аза будто стояла над проволокой, один конец которой уже подпилили.
Были и немногие, кто требовал сурового наказания. В перерывах они собирали вокруг себя небольшую толпу и возмущенно говорили о разных типах искусства:
- Серато! Это же был музыкант! Это действительно высокое искусство! Это гений! А тут актриска, танцорка, да разве можно сравнивать!
Были и сочувствующие Азе, в основном молодежь. Их набралось не так уж мало. Они громко возмущались вслух:
- Ага! Вспомнили! Через пятнадцать лет вспомнили! Да ясно все, почему!
Особо отчаянные насвистывали мотив той самой песни. После того, как нескольких свистунов в соответствии с поговоркой выставили на мороз, остальные стали держаться потише. К тому моменту, началу допроса свидетелей сочувствующие свою точку зрения демонстрировать перестали.