Пять/три

Толик переоделся в чистое после дороги, умылся, тщательно вымыл руки и прошёл на кухню. На плите в кастрюле булькали сосиски, на сковородке шкварчала картошка, Потап Андреевич сидел за столом и резал лук в миску с квашеной капустой. В животе у Толика заурчало.

– Разобрался? Ну молодец, садись.

– Потап Андреевич, помочь чем? Вы говорите, я же тут полноценный теперь жилец. Буду во всей деятельности участвовать.

Смотритель даже головы не поднял – видимо, лук его занимал больше. Разделочная доска была старая, деревянная, массивная – такой и убить можно. А ножичек – с деревянной рукояткой с заклёпками, у них когда-то на даче был точно такой же. Да и вообще, всё вокруг напоминало старую дачу. Даже пахнет похоже.

– Давай так – меня тут все Потапычем зовут. Вот и ты не отклоняйся от курса. И не «выкай» – мы теперь товарищи по службе. Помочь – поможешь, посуду после еды вымоешь.

Толик кивнул. Ужин удался – на северной улице так сурово, что счастье испытываешь от обыкновенной картошки. Поджаристая, душистая, да с квашеной капустой – скрипит кислинкой на зубах, чем не счастье? Потапыч молчал и заговорил, только когда стали пить чай.

– Так вот, Толик. Задача твоя – оборудование маячное, я завтра покажу. Наладишь, проверишь, подлатаешь, где надо бы. Так-то я и сам могу, но технику новую поставили, а я уже старый кит, в этих водах не плавал. Расскажешь потом, что и как. Вот тебе и практика.

Толик снова кивнул. Кажется, Потапыч вообще не любил разговаривать, и с такой длинной речи его лучше не сбивать.

– Быт тут простой. Поднимаемся пораньше, завтрак часов в семь. Не потому, что дел много, но утром соображалка лучше работает. Вечера все твои, хотя заняться здесь нечем неподготовленному. Книги, шахматы, телевизор вон стоит, работает вроде. Интернетов тут не водится. До Китового километров пять – можно, конечно, пройтись, но в непогоду не соваться бы. Скорее всего, там заночевать и придётся – есть где, стучи в любой дом, направят. Выпивки я тут не терплю, хочешь – иди вон в Китовый пиво пить, но сюда не тащи ни пиво, ни свою пьяную голову. Да и всё вроде.

Потапыч явно переутомился. Он окунул печенье в чай, съел и шумно отхлебнул из чашки в красный горошек.

– Понял, Потапыч, разберёмся, – Толик поднялся и стал убирать со стола – пора мыть посуду.

Смотритель взглянул на Толика и впервые за весь вечер улыбнулся. Потом взял старую керосинку, поджёг фитиль – тот вспыхнул жёлтым треугольником – и засобирался на улицу.

– Мне на обход. Так надо. А ты давай отдыхай, как управишься. Завтра начнём работу.

Разбираться с маячным оборудованием пришлось долго – чуть ли не неделю. Не зря Толик привёз с собой книги и курсовые – было что вспомнить. Учился он хорошо, к делу подходил со всей ответственностью – а её у него набралось бы на три четверти от заданного объёма.

Странное дело было с этим маяком. По обыкновению маяк – военный объект, который армии теперь уже ни за каким ладом не сдался. Почти все догнивают как могут. Но этот хоть и автоматический – знай себе следи, чтобы электроника работала, – но перебросили его с военного ведомства на муниципалитет. Потапыч каким-то чудом выхлопотал новое оборудование, уже не у армейской казны, а у общегражданской. Мол, навигация в этом месте моря хромает, сбиваются суда с фарватера, а участок сложный – надо скалы обходить.

И правда, были несчастные случаи, даром никто не разбился. Вот и подсвечивал маяк путь по секторам: красный свет видишь – держи правее, зелёный – левее, белый – иди, как шёл, тем же курсом. Вот и вся наука.

Внутри маяка было уютно. Толик часто поднимался к фонарю, разглядывал линзы, как заворожённый. Он отражался в них, а вместе с ним – всё небо и море, и вроде бы смотрел на своё лицо, а вроде и в калейдоскоп своего существования. С темнотой фонарь зажигался, с рассветом гас. Оборудование гудело внизу, и вскоре Толик привык к этим звукам. Потапыч наблюдал, как он, прикусив язык от усилия мысли, глядит то в книгу, то на кнопки и схемы, и иногда спрашивал, что к чему. Так проходили дни.

Вечерами после ужина Потапыч неизменно собирался на улицу, уже по темноте, разжигал керосинку и уходил. Не было его по несколько часов, и Толик не понимал, что можно так долго делать в северной ночи, когда на километры вокруг живут только чайки. Погода не наладилась – было серо, иногда налетал мокрый снег, иногда дождь. Белого стало чуть меньше, зато влажность окончательно смешала все краски и нагнала туманов – жизнь проходила как в разбавленном молоке.

В один из вечеров, когда Толик уже домыл посуду, Потапыч вернулся с обхода не один. Дверь открылась, и в домик потёк наружный холод. Смотритель бережно вёл под руку какую-то пожилую растрёпанную женщину. На ней был странный цветастый балахон, седые волосы спутались и торчали, а глаза непонимающе бегали по стенам.

– Давай вот, осторожнее. Всё хорошо теперь. Толик! Ставь чайник. Ну? Поживей!

Практикант очнулся, набрал воды в эмалированный чайник и поставил его на плиту – стёкшие по стенкам капли тут же зашипели, напоровшись на огонь.

Потапыч усадил женщину за стол, а сам разместился напротив.

– Ты, мать, не переживай. Самое сложное позади, дальше всё по-лёгкому будет. Сейчас чайку попьём, и я провожу.

Гостья, наконец, прислушалась и молча закивала. Кажется, успокоилась.

Чайник закипел, и Толик налил кипятка в заварку. Женщина обхватила горячую чашку сморщенными ладонями, вздохнула с какой-то тоской, но стала прихлёбывать. От печенья отказалась.

– Не переживай, всё уже, – Потапыч, продолжая бормотать, достал простой альбомный лист из ящика и, к удивлению Толика, стал мастерить что-то из бумаги.

Какое-то время посидели молча – гостья всё смотрела в чашку, от которой поднимался пар. Смотритель складывал лист так и эдак, переворачивал, шуршал, проводил по складкам сухой рукой. И вот – готов был бумажный кораблик. Небольшой, с ладонь Потапыча, ровный, симпатичный. Толик стоял в сторонке и ждал.

Женщина быстро допила чай (такой горячий, ну как?!), помедлила, улыбнулась. Она протянула худенькие руки к Потапычу, и тот аккуратно положил ей на ладони кораблик. Гостья издала подобие смеха, бережно поднесла подарок к груди и стала то ли качать его, будто на волнах, то ли баюкать, как дитя. Вот же странность, неужто с головой у неё беда? Судя по всему, так.

– Ну, всё, – Потапыч поднялся, помог встать гостье. – Пойдём. А ты, Толик, прибери тут, чашку помой.

Он снова зажёг керосинку и, поддерживая женщину под локоть, увёл её в ночь.

В комнате остался странный запах – то ли духи, то ли морская тина. И исчезла привычная сухость – не могли же они, выходя, столько сырости нагнать через порог?

Потапыч вернулся быстро – Толик как раз вытирал стол. Зашёл, напустил ещё немного холода в помещение. Где-то снаружи волна сильно ударилась о скалы – донёсся раскат.

– А что это за гостья, Потапыч? Откуда она?

Тот только сурово посмотрел на Толика, убрал на место керосинку и стал наводить порядок в шкафу с посудой. Хотя там и так всё стояло как надо – он просто переставлял чашки и тарелки с места на место.

– Из Китового, заблудилась? Какая-то она… Не в себе.

– Помолчи, – гаркнул Потапыч, – тоже не в себе был бы на её месте. Нормально всё. Пригрели, проводили. Всё правильно.

Да что правильно-то? Ерунда сплошная вокруг. Но Потапыч уже рявкал – видимо, совсем не хотел подробностей. Ладно.

– Пойду я спать.

– Ага, – смотритель уселся за стол, достал ящик с альбомными листами и принялся наводить порядок и там. Толик ушёл.

На неделе приехал тот самый водитель, что доставил Толика на маяк, – привёз продуктов и улов местных – морские гребешки. Закрытые плоские ракушки, цветные, в водорослях. Так и казалось, что внутри каждой из них – жемчужина.

Толик быстро научился их открывать – засунуть лезвие сбоку, подсечь ножку, раскрыть ракушку и добраться до заветного бледного тельца – пару лимонных капель, и можно есть. На такие деликатесы на практике он и не рассчитывал. На столе уже собралась гора ракушек, когда Потапыч привычно засобирался на обход.