На волоске

— Что нам делать, Лафат, - каждая мышца моего тела словно вздрагивала, представляя, что нас узнают и вернут обратно.

— Ничего. Просто не показываться ему, - коротко ответил Лафат. Мы встали лагерем далеко за полночь. Шли еще очень долго в полной темноте. Лафат был бы хорошим капитаном, ведь скорее всего, ориентировался он по небесным светилам, потому что больше было не по чему. Последние пару дней казалось, что мы ходим по кругу – один и тот же пейзаж давил на сознание, заставляя нервничать.

Есть теперь хотелось меньше, но пить хотелось постоянно. Кроме этого, от безделья и постоянного ровного покачивания начинало подташнивать. Дороги назад не было, а впереди были дни, недели и месяцы перехода.

Алавия и Виелия были самыми дальними осколками бывшей империи. Канганами сразу после распада были назначены самые уважаемые ридганы. Война почти не коснулась этих земель, но дала возможность нападать на прежде свободные кочевые народы, такие как балийцы и хиреты. Палия и Мали были самыми дорогими представителями этих гордых племен.

Голоса вдали дали нам понять, что Шоаран с погонщиком догоняют наш лагерь. Нам нужно было спрятаться в своей норке, которую на этот раз нам устраивал Лафат, и теперь, в нашей палатке можно было сидеть, не наклоняя голову. Хоть сидеть и не хотелось вовсе. При любой возможности, когда можно было сойти с верблюда мы ходили, бегали или просто лежали, выпрямив и расслабив спину.

Теперь мы были более внимательны к мелочам, не позволяли себе нагонять идущий впереди караван трех ридганов, состоящий из тридцати или чуть больше верблюдов. Четверо погонщиков, которых нанял Лафат сначала не верили, что он может выйти из пустыни так быстро. Для них дорога от Виелии до конца Великой пустоши занимала не меньше шести месяцев по нашему времени.

Через шестьдесят дней дороги я свыклась с этой жизнью и даже начала находить в ней плюсы: я могла думать о том, чем заняться в Гордеро. Крита много рассказывала о месте, куда мы держали путь. О том, что в этих землях есть даже машины, работающие на пару, есть все ткани, какие можно себе представить и есть даже орудия, которых нет в других канганатах. Видимо, именно поэтому Гордеро оставался нетронутым. Или же на это и было рассчитано – сделать земли Гордеро центром всего.

Я могла бы открыть мастерскую, где мы будем делать парики, только вот, где брать волосы? Могла бы открыть харчевню и удивить местных какими-то новыми блюдами, не похожими на их кухню. Главное, подобрать продукты, схожие с привычными мне. Девушки описывали мне овощи и фрукты, рисовали их на песке, объясняли, каковы они на вкус и что из них готовят в их землях.

Для начала нам нужны были деньги, и думать об этом пока совсем не хотелось. Продать нам было нечего, кроме своих рук, но что-то мне подсказывало, что этого будет мало, ведь везде и всегда система настраивала все так, чтобы работники не могли заработать на что-то крупное, создать свою мастерскую или купить первый товар для продажи и стать купцом.

За месяц до выхода из Великой пустоши по моим расчетам снова начали попадаться куски земли – небольшие оазисы, где можно было найти родник и даже разжечь костер. Горячая еда была чем-то неимоверным, и свежая похлебка из сушеного мяса показалась мне ресторанным блюдом. Желудок привык уже к кислому молоку с мукой, но я понимала, что без свежих овощей организм скоро начнет давать знаки, мол, «ты не против, чтобы мы избавились от волос или перестали снабжать необходимым питанием ногти»? Но страшнее всего были незаметные изменения. Крита уже отметила изменения в цикле, а Палия стала вялой и неразговорчивой.

Да, Лафат прав, караваны – не женское дело. Он старался принести сухие травы из запасов большого каравана, которые велел жевать, но они вызывали еще большую жажду.

Очередной ночью я не спала и вслушивалась в звуки ночи. Птицы были самыми главными вестниками, что земля близко. Как на море. Лафат старался, как мог, поддержать нас, обещая, что скоро все закончится. Он рассказал о хороших деньгах, которые они получат после выхода из пустыни.

— Ты не спишь? – его голос вывел меня из мыслей о будущем.

— Нет, - я вылезла из домика и отметила, что ночи стали заметно холоднее.

— Через две или три рундины мы выйдем отсюда, Мали, - радостно объявил он.

— Ты сразу вернешься домой? – грустно спросила я.

— Нет. Я должен устроить вас.

— Как? Я хотела бы открыть свои мастерские, но для этого мне нужны деньги. Я не знаю, сколько здесь стоит жизнь, Лафат, и боюсь, Палия и Крита быстро разочаруются во мне.

— Часть денег я вам дам, ведь без вас я тоже не смог бы сбежать – меня поймали бы в первые дни. Балаец один в канганате – это всегда раб.

— Хорошо, Лафат. Я все тебе отдам, - уверенно сказала я, и он улыбнулся.

— Я возьму несколько караванов в направлении Балаи. Так я вернусь домой с деньгами, но я хотел попросить тебя, Мали.

— Конечно. Я помогу всем, чем смогу, что будет в моих силах, Лафат, - заверила его я.

— Я хочу забрать Дашалу. Мы с женой назовем ее своей дочерью, и никто не узнает, что она была рабыней, - опустив глаза, сказал Лафат.

— Если она не будет против, разве я могу возражать? – сказала я и, вспомнив, как теперь Дашала привязана к мужчине, только обрадовалась бы, что девочка вернется в свой мир, где ей все понятно и знакомо.

— Я боюсь просить ее об этом, но есть еще время. Я хотел бы, чтобы ты спросила у нее – не против ли она. Если я спрошу, а она испугается и снова станет испуганной маленькой рабыней, перестанет верить мне… Мне будет очень плохо, - он опустил глаза.

Тлеющие ветки у наших палаток совсем не грели, но горячий чай в этом холодном песчаном море был великой радостью. Мы почти до утра пили чай с Лафатом и разговаривали. Под утро пришла заспанная Дашала и села между нами. Засыпая, она наклонилась к Лафату, и он улыбнулся, боясь пошевелиться.

— Вот видишь, думаю, она и сама не останется с нами. Только вот не думаю, что ее устроит жизнь девочки тогда, когда она так счастливо жила жизнью мальчика. Она будет надеяться, что ты продолжишь брать ее с собой.

Ежедневно становилось ощутимо холоднее, и ночами мы жались друг к другу, чтобы согреться. Лафат весь день в дороге собирал сухие палки в редких оазисах, привязывал к своей верблюдице, и ночью мы могли позволить себе горячий чай.

Только ночью я расслаблялась Днем не переставала всматриваться в точки на горизонте, переживала, что от темной массы каравана отделится один из всадников и дождавшись нас, встретится со мной взглядом, узнает меня. Останавливались мы всегда дальше, чем основной караван. Настроение поднималось от понимания, что скоро все это закончится.

Голос Шоарана возле нашей палатки прозвучал рано утром, как гром. Сквозь сон вначале я не поняла к кому он обращается, и не знала, как себя вести, если вдруг заглянет внутрь.

— Думаю, когда мы выйдем из Великой пустоши, этих лошадей мне придется продать. Как поступить, Лафат? – судя по тону, наш Лафат не вызывал в нем какого-то чувства пренебрежения из-за того, что не имел титула.

Я расслабилась, когда поняла, что он подошел к Лафату. Судя по запаху дыма, он готовил горячую еду на завтрак. Всю дорогу теперь мы ехали в покрывалах. На открытом пространстве ветер иногда становился пронизывающим.

— Да, ридганда тоже продаст своих верблюдов. Я должен буду купить для нее карету, я обещал провожающим, - спокойно врал наш Лафат.

— Тогда, позвольте и мне присоединиться к вам, - мне начало казаться, что Шоаран ищет возможности поехать с нами.

— Ридганда не согласится, уважаемый ридган Шоаран. Мы выедем из пустоши раньше основного каравана. Я должен соблюдать договор и передать женщину ее жениху. Если мы выедем вместе с вами, это может не понравиться ридгану, который встречает ее, - продолжал врать Лафат, которого я готова была расцеловать.

— Хорошо, тогда больше не смею вам мешать, Лафат, да пребудет с вами Эрина, - мне показалось, что я даже представила его лицо, его чуть опущенные уголки губ и грустные глаза.