Мистер Ивнинг

— Неужели я так серьезно болен? — обратился он к продолжавшей ужинать Перл.

Перл повернулась за распоряжениями к сестре.

— Не знаю, как можно быть столь эгоцентричным и называть незначительное расстройство мочеиспускания болезнью, — миссис Оуэнс повысила голос, — особенно после того, как мы подготовили этот список, — она постучала лорнетом по описи антиквариата, — нельзя же быть таким тупицей, чтобы не понимать: в один прекрасный день все это станет вашим!

Миссис Оуэнс встала и вперила в него взор.

Взгляд мистера Ивнинга упал капельным шариком на пол, где, словно одушевленные существа, лежали дотоле им не замеченные недоступные двусторонние ковры из крашеной пряжи. Он беззастенчиво расплакался, миссис Оуэнс сдержала ухмылку.

Он медленно вытер глаза поданной ею салфеткой.

— Если бы вам хватило приличия хотя бы сделать вид, будто вы пьете кофе, вы рассмотрели бы свою чашку, — сказала она. — Да-да, — вздохнула миссис Оуэнс, изучая сбитого с толку мистера Ив-нинга, который вдруг обнаружил у самого кончика своего пальца чашку 1910 года с ручной росписью, не замеченную им раньше, как и двусторонние ковры. — Да-да, — продолжала миссис Оуэнс, — тогда как я, можно сказать, обрела второе зрение, — она ненадолго подняла свой лорнет, — некоторые подслеповаты в буквальном смысле слова. Перл, — она обратилась к сестре, — можешь уйти.

— Мой дорогой мистер Ивнинг, — сказала миссис Оуэнс, чей тон после исчезновения Перл заметно изменился.

Он поставил чашку 1910 года — возможно, потому, что немыслимо пить из такой уникальной, столь хрупкой вещи, способной треснуть от одного прикосновения губ.

— Теперь вы уже не сможете уйти из моей жизни, — миссис Оуэнс неуверенно протянула ему руку.

Он решил, что у нее вставные зубы — слишком уж роскошные для настоящих, но она и вся вдруг стала роскошной, от нее вновь хлынул целый поток диких ароматов: жимолость, жасмин, какие-то безымянные цветы — одни духи сменялись в дурманящей последовательности другими, столь же разнообразными, как ее бесценные реликвии.

— Дорогой мистер Ивнинг, зима способна отзывчиво вознаградить даже южанина, ну а моя кровь, повторюсь, не склонна к разрежению, — тут она откинула одеяло до самых его ступней. Их длина и прекрасное строение голого подъема ног вызвали у нее минутное колебание. — Я убеждена, — заговорила она твердо, сунув ледяную ладонь под верхнюю часть пижамы и оставив на его груди, будто на веки вечные, — что ваше тело радует взор везде.

Мистер Ивнинг на секунду застучал зубами, видя, как стремительно опускается ее голова, но та просто легла ему на грудь. Он подумал, что рискует подхватить страшную простуду, но, услыхав голос миссис Оуэнс, не шелохнулся:

— Когда я уйду, все это станет вашим, и взамен я прошу лишь одного, мистер Ивнинг: чтобы отныне все дни были четвергами.

Он не понял, как это случилось: то ли вошел слуга, то ли все проделали с проворством колибри ее руки, но он лежал, в чем мать родила, на кровати, наконец-то подходившей ему по длине и позволявшей увидеть, что он и впрямь необыкновенно высокий молодой человек.

ВЕЧЕРИНКА У ЛИЛИ

перев. В. Нугатова

Когда Хобарт вошел в дверь «Домашней столовой Кроуфорда», его взгляд сразу упал на Лили, которая сидела одна за большим дальним столом и поглощала кусок торта.

— Лили! Ничего не говори! Ты должна быть в Чикаго! — воскликнул он.

— Кому это я должна? — Лили выронила вилку, и та мгновенно вонзилась в торт.

— Да будь я проклят, если… — промямлил Хобарт, выдвигая стул из-под стола, и без приглашения сел. — Все решили, что ты уехала к Эдварду.

— Эдвард! Да я бы ни за что в жизни к нему не уехала. И, по-моему, ты об этом знаешь! — Лили никогда не проявляла свой гнев открыто, и хотя сейчас она сердилась, это вовсе не мешало ей лакомиться тортом.

— Ну, Лили, тебя же не было, вот мы и подумали, что ты уехала в Чикаго.

— Я отдала твоему брату Эдварду два лучших года своей жизни, — Лили говорила очень сухо, словно давая повторные показания в суде. — И не собираюсь искать его, чтобы еще раз получить то же самое. Возможно, ты и забыл, что я от него получила, но я-то помню.

— Но где ты была, Лили?.. Мы все обыскались! — Хобарт упрямо гнул свое.

— К твоему сведению, Хобарт, все это время я была здесь, — при этом она слегка рассеянно изучала его рот. — Но что касается твоего братца Эдварда Старра, — продолжила Лили и замолчала, по-прежнему рассматривая его рот, словно обнаружила там какой-то изъян, дотоле ускользавший от внимания. — Что же касается Эдварда, — повторила она, а затем остановилась и осторожно стукнула вилкой по тарелке, — могу тебе признаться, что он — самая жалкая пародия на мужа. Если помнишь, он ушел от меня к другой, и по его недосмотру умер мой малютка… Потому я не желаю оглядываться на Эдварда и не собираюсь ворошить былое ни в каком Чикаго.

Она перестала рассматривать рот Хобарта и выглянула в широкое окно, в котором уже начала свой вечерний восход полная октябрьская луна.

— Признаюсь, поначалу мне было одиноко: мой малютка лежал в могиле, и я скучала даже по такой пародии на мужчину, как Эдвард Старр, но, поверь, вскоре это прошло.

Доев торт, она положила вилку, оставила немного мелочи на голом белом ясеневом столе, а потом, закрыв кошелек, вздохнула и тихо встала.

— Знаю лишь, — добавила Лили, теребя застежку на кошельке, — что теперь я обрела покой. Как тебе, возможно, известно, преподобный отец Макгилеад указал мне путь к свету.

— Об отце Макгилеаде слышал, — сказал Хобарт столь резко, что она уставилась на его, пока он придерживал для нее дверь-ширму.

— Уверена, ты слышал только хорошее, — парировала она, пусть не рассерженно, но все же неуравновешенно.

— Я проведу тебя домой, Лили.

— Не стоит, Хобарт. Спасибо, и до свиданья.

Он заметил, что она не красит губы и не носит обручального кольца. Лили выглядела моложе, чем в бытность женой Эдварда Старра.

— Ты говоришь, что обрела с этим новым проповедником покой, — сказал Хобарт вдогонку ее удаляющейся фигуре. — Но, вопреки этому душевному покою, ты ненавидишь Эдварда, — настаивал он. — Все, что ты говорила мне сегодня, пропитано ненавистью.

Она ненадолго обернулась и на сей раз посмотрела ему в глаза:

— Я найду свою дорогу, уверяю. Наперекор тебе и твоему братцу.

Он стоял перед дверью столовой и смотрел, как она спускалась по залитой лунным светом тропинке к своему дому в лесной чаще. Его сердце бешено стучало. Хобарта окружали поля, хлеба и высокие деревья. После того как он свернул за угол, единственным природным светилом осталась плывущая королева небес. На узкой тропинке не было ни одной живой души, не считая влюбленных, изредка выбиравших ее для свиданий.

«Как ни крути, Лили — загадочная женщина», — вынужден был он признаться самому себе. Откуда же тогда взялся слух, будто она уехала в Чикаго? Тут Хобарту показалось, что она солгала и все-таки была в Чикаго, но только что вернулась.

Затем, вовсе не собираясь этого делать и едва ли отдавая себе отчет в своих действиях, Хобарт отправился вслед за ней на довольно большом расстоянии по залитой лунным светом дорожке. Через пару минут преследования он заметил, что кто-то сошел с распаханного поля. То был высокий, еще моложавый мужчина с выправкой, скорее, атлета, нежели фермера. Он помчался навстречу Лили. Затем оба на минуту остановились и, после того как незнакомец нежно потрогал ее за плечо, зашагали вместе. У Хобарта сильно забилось сердце, застучало в висках, губы покрылись налетом, а рот наполнился слюной. Он не стал идти за ними прямо по дороге, а прокрался в поле и преследовал сбоку. Иногда эти двое останавливались, и казалось, будто незнакомец уже готов покинуть Лили, но затем, сказав что-то друг другу, они продолжали путь вдвоем. Хобарту хотелось подкрасться ближе и подслушать, о чем они говорят, но он боялся разоблачения. Во всяком случае, он удостоверился в одном: рядом с Лили шагал не Эдвард, а также убедился, что, кем бы ни был мужчина, это ее любовник. Только любовники могли так идти — то чересчур отдаляясь друг от друга, то слишком тесно прижимаясь: дыхание их казалось неровным, а тела тяжело покачивались. Хобарт понимал, что скоро они займутся сексом, и потому двигался нетвердой походкой, почти спотыкаясь. Он лишь надеялся, что сумеет обуздать свои чувства и ничем себя не выдаст. Наконец, заметив, что они свернули к ее коттеджу, Хобарт попытался найти в себе силы возвратиться домой и забыть Лили, забыть своего брата Эдварда, которого она, несомненно, обманывала на протяжении всего замужества (даже у него однажды случилась близость с Лили, пока Эдвард был в отлучке, поэтому Хобарт вечно гадал, не он ли отец ребенка, рожденного ею в браке, но, как только мальчик умер, перестал об этом думать).