Дворянство, т.II

Насильник склонил голову, молча приветствуя женщину. Та оглянулась, повела плечами под шерстяной курткой, решила, что все-таки следовало набросить плащ, а то как-то неприятно сквознит. Неподалеку мрачный пейзанин юных лет подметал широкую площадку, «убитую», то есть плотно утоптанную, да еще и покрытую слоем глины. Площадка называлась «ток» и была как-то связана с «обмолачиванием» зерна, что бы это ни значило. Две тетки развешивали прополосканное белье на изрядно обвисшую веревку. Женщины выглядели замученно и смотрелись лет на пятьдесят, то есть в реальности было им едва ли больше двадцати. При взгляде на них Елена вспомнила Флессу, который исполнилось как раз двадцать, притом выглядела герцогская дочь едва-едва на восемнадцать, если, конечно, не смотреть ей в глаза. Еще какие-то селяне занимались своими малопонятными сельскими вещами, и все дружно старались не замечать скверную сцену, которая сейчас приближалась к некрасивой кульминации.

Уже знакомый Елене рыцарь — тот, что блевал и пытался указать ей на недостойное поведение — вышел из дома, по большому счету той же избы, но выглядящей поприличнее остальных, с новой крышей и каменным фундаментом, подразумевающим обширный подвал. Рыцарь был трезв и благообразен, на сей раз без доспехов, в дорогой одежде и сопровождении двух слуг. За молодым воином выбежала опять-таки знакомая Елене девочка, простоволосая, в легком платьице и торопливо наброшенном на плечи платке. Ее довольно симпатичное лицо казалось бледным, как мел и морщилось в гримасе едва сдерживаемых рыданий, губы дрожали. Деревянные ботинки стучали в такт поспешным шагам.

— Глупая девчонка, — проворчал искупитель, и Елена вздрогнула, припомнив, что практически те же слова недавно произнес фехтмейстер. Только интонация была иной — Пантин явно осуждал, а Насильник скорее жалел. И скорбел.

Рыцарь уже готовился вскочить на коня, но девушка догнала его, обхватила тонкими руками, крепко прижалась, что-то быстро и торопливо повторяя. Кавалер надменно задрал подбородок, вскользь бросил какое-то замечание слугам (или оруженосцам, Елена их все еще путала), троица дружно рассмеялась. По бледному лицу девочки уже катились настоящие слезы, она заламывала руки, умоляя о чем-то. Рыцарь задрал подбородок еще выше и с легкостью прыгнул в седло, щегольски, как сильный и опытный всадник, даже не вдевая ногу в стремя. В последней и жалкой попытке остановить неизбежное девчонка обняла, прижалась щекой к юфтяному сапогу, вроде бы даже целовала его. Кавалер брезгливо скривил губы, что-то коротко ответил и под хохот спутников, находивших все это крайне забавным, замахнулся на девочку плетью, а когда испуганная жертва отшатнулась, закрывая голову руками, ударил ногой, опрокинув в грязь.

Елена стиснула зубы и склонила подбородок, отступила на шаг в сторону, чтобы ее не забрызгало слякотью из-под копыт. Подтянула выше пелерину шаперона, скрыв сжатые в плотную нить губы. Внутренний голос орал, как пожарная сирена: «Не нарывайся! Спусти на тормозах! Отвернись и забудь!» Троица неспешно проскакала мимо, все так же смеясь и громко переговариваясь, кажется, они обсуждали грядущую попойку.

Елена долго, протяжно, до свиста в зубах вдохнула, так же врастяжку выдохнула, стараясь унять пылающий в сердце огонь ярости. Тщетно. Не получалось. Девчонка, упав на колени, горько плакала, серое платьице казалось безнадежно испорченным грязью. В довершение всего то ли из дома, то ли из-за угла выскочила на удивление бодрая старуха, которая тут же начала орать на несчастную, хлестать ее мокрой тряпкой и чуть ли пинками гнать внутрь, дергая за спутанные волосы, будто стараясь вырвать побольнее. Громче всего звучало «потаскуха!», «сгною!» и «порченая!». Прочие селяне все так же делали вид, что ничего не происходит, за исключением подметальщика. Тот оперся на кривой инструмент и с явным удовольствием наблюдал за бесплатной драмой. Старуха, наконец, загнала, вернее, затащила жертву в дом, громко хлопнула дверь, отсекая вопли и рыдания, на этом представление закончилось.

Подметальщик хмыкнул, длинно и далеко плюнул, лыбясь, как будто ему кусок хлеба с маслом и солью дали. Оглянулся кругом и тут его взгляд столкнулся с елениным. Селянин вздрогнул, как-то разом увял, растеряв улыбчивость, сгорбился и засеменил подальше, часто перебирая ногами в драных обмотках.

Елена сглотнула, чувствуя себя примерно так же как в тот памятный день, когда впервые убила человека. Посмотрела вслед троице, что направлялась к лагерю, отметила — едут неторопливо, можно догнать даже если бежать трусцой. Да и бежать по большому счету незачем, физиономия приметная, гербы напоказ, найти легко. Жар охватывал шею, полз вверх по щекам и ушам, от него становилось горячо.

— Блядь, — прошептала по-русски Елена, чувствуя, как ладонь сама собой ложится на рукоять меча. — Поганая блядь…

— Нет.

Одно лишь короткое слово из уст Насильника подействовало, как опрокинутый за шиворот ковш ледяной воды. Не настолько, чтобы потушить жажду убийства, но хватило для возвращения толики рассудка.

— Нет, — повторил боевой старик, положив крепкие, кажущиеся выкованными из железа пальцы поверх женской руки на мече. В точности как сама Елена, останавливающая Раньяна.

— Он тварь, — прошептала Елена, чувствуя, как наворачиваются злые, едкие слезы. — Он мразь.

— Это так, — сумрачно вымолвил Насильник. — Но убить его ты сейчас не можешь.

Елена стиснула кулаки так, что хрустнули костяшки на деревянной рукояти, а может и сама деревяшка, не разобрать. Женщина прожила здесь не один год и видела много несправедливости, по отношению и к мужчинам, и к женщинам, да и к детям тоже. Но почему-то именно трагедия безвестной сельской девчонки поразила, будто стилетом в сердце. Может быть из-за того, что событие тяжким грузом легло на и без того не сладкое настроение, а может слишком уж явным, открытым, демонстративным оно получилось.

— Могу, — прошептала она, и голос Елены шипел, как раскаленный металл в ледяной воде.

— Можешь, — неожиданно согласился копейщик. — А затем тебе пути будет отмерено ровно до ближайшего дерева.

— Что? — вскинула голову Елена, не понимая.

— До петли. Это если повезет. Ты простолюдинка, хоть и почетная гостья. Ты не можешь ни убить его, ни вызвать на поединок.

Не петля, удивительно трезво припомнила Елена, бывший тюремный лекарь. Не петля, а «корона бесчестия», раскаленная докрасна пародия на дворянский венец. Особое наказание для тех, кто забыл границы своего сословия и присвоил чужую привилегию.