Страница 2 из 6
По окончании училища Володя поступил в столичную академию музыки. Каким-то чудом.
Мальчишка был цепким. Поголодав среди неоновых витрин, шика и блеска первопрестольной, он приспособился бывать в местах, где волонтеры бесплатно кормили бродяг сносной гречкой да перловкой. И поили компотом.
Так продолжалось долго.
Но однажды Бузилов сорвал объявление на столбе, что в оперный театр требуются стюарды. И это стало его персональной лестницей на небо.
Поначалу директором театра был Шаловский – редкостная сволочь, пивший кровь всего, что ходит на ногах. Папа-Ша, как его называли за глаза, Володьку сразу невзлюбил и откровенно задвигал куда-нибудь с глаз долой. Он смеялся над угловатыми манерами Бузилова, называя его Буратинкой. «А чего у тебя башка так мотается, когда ты ходишь?», «Этого черта держите подальше от вип-ложи, чтобы он нам золотого клиента чахоткой не заразил».
Володя терпел.
Но вот ироничная судьба… Как она отбирает себе «везунов» и «баловней»? И почему ее часто тошнит на умниц и гениев, но ей не плевать на посредственных и непробиваемых?
Вова – серый троечник в школе, друживший с прыщавым посмешищем всего городка, шаловливой Полиной, готовой с любым, но доставшейся только ему. Потому что больше никто. Полная, в прыщах, с мужским голосом. Вова цинично бросил ее, когда уезжал учиться.
Не прочитавший ничего за все детство, кроме «Колобка» и с трудом осваивавший материал в академии. Стюард дождался новой ступени.
Потому что Папа-Ша попал под трамвай, как Берлиоз, ибо «Аннушка уже разлила масло». А точнее, он угодил под карающую плеть художественного руководителя театра Варгана Моисеевича Куцапля, который на чем-то отловил мутного Шаловского. И в течение нескольких минут гроза всей труппы и других служб Мельпомены – непотопляемый, вечный, могучий, стоял своим мясистым лицом к выходу, ожидая, когда же закончится на улице ливень. Жалкий, пухлый, ничтожный. Но даже этого ему не позволили. Охранник толкнул в спину экс-директора и с ухмылкой закрыл за ним калитку на засов.
Кажется, что ни один театр в мире не умеет прощаться со своими сподвижниками, ставшими не ко двору. Их без почета, как не сладкую резинку, выплевывают изо рта и наступают ногой, втаптывая в мостовую.
Вот и Шаловский ушел в небытие. Словно и не было его. А Володя был назначен старшим администратором.
Мать Бузилова, незадолго до своей тихой смерти, приезжала в Москву. Она со слезами обнимала свое единственное чадо и благодарила бога самой искренней молитвой за то, что ее мальчик так удачно устроился в жизни. Они договорились, что женщина переедет в столицу. Володя, пользуясь новыми полномочиями администратора, приготовил для нее даже комнату в общежитии. Самую теплую и светлую. Благо, оттуда как раз съезжал работник театрального бара, которого уволили за тараканов под холодильником в кафе театра.
Бузилов и работу продумал для матери – в театральной кассе. Там тоже была не пыльная возможность. Так все красиво раскладывалось.
Счастливая, женщина отправилась домой, чтобы уволиться с работы и собрать вещи. Дорогой в купе она просветила всех пассажиров, какой у нее золотой вышел сын. Доехала до нужной станции. Спускалась вниз по ступенькам вагона. И, расскажи Господу о своих планах, у нее отказало сердце. Как тряпичная кукла рухнула на перрон, а правая рука безвольно повисла над шпалами.
Вове сочувствовали все в театре, отпустили в отпуск, чтобы решить все ритуальные вопросы, выписали лишних денег из каких-то собственных источников. Но этим было уже ничего не исправить.
С тех пор Вовка пил, самозабвенно, горько, с трудом собирая себя в кучу по утрам. Снимая похмелье, он растворял в стакане шипучие таблетки, обливал щеки эксклюзивным «Бентли», и что-то постоянно жевал с ароматами фруктов. Пил в одиночку, провоцируя в себе зависимость, которую очень долго скрывал среди коллег.
Никто в театре не знал, как сложилась судьба Папы-Ша.
Однажды Володя увидел его в супермаркете. Разглядел издалека. Бузилов, а такие вещи голова у него варила отменно, тут же набросал в свою тележку пять бутылок элитного коньяка, головку сыра премиум класса, конфет ценою месячного заработка какого-нибудь среднего московского бизнесмена. И пошел невзначай в сторону Шаловского.
– Ой, здравствуйте, как я вас давно не видел!
– Володя, ты? Смотрю, похорошел. Нормально дела? Как там в театре?
– Потихоньку. Трудимся.
– А, ну, да…
Экс-директор держал в руках дешевый батон и полиэтиленовый пакет кефира. Он косился на тележку стюарда, которого когда-то безуспешно уничтожал. Морда у Папы-Ша с каждой секундой все больше багровела от зависти и стыда. Он зримо искал повод побыстрее попрощаться.
– Володя, я тут спешу очень. Извини. Рад бы был встретиться, но «цигель».
– Конечно-конечно!
– Как-нибудь посидим где-нибудь в ресторанчике, пообщаемся, бог даст. Мяска поклюем с мангала. У меня сейчас стрелка в администрации, надо лететь.
«Стрелка у тебя? – подумал Бузилов, – Ага. В Гольяново или Бирюлево. Ишь, администрацию придумал. Деловой».
Как только Шаловский расплатился мелочью за свой товар и покинул маркет, Володя выждал минут десять, шатаясь по рядам бакалеи. Затем он бросил тележку у хлебных полок и насвистывая совсем не оперный хит «Я буду вместо нее», вышел из магазина, держа руки в карманах.
После бесславного ухода Папы-Ша из театра, на его месте появилась дородная телесно, но не «заплывшая» мозгами Панальдина Бацхер. Это была тертая мегера, прошедшая хорошую школу жизни. Казалось, что она видит каждого человечка насквозь, до самого его коричневого пятнышка на трусах.
Панальдина Сардаховна была выходцем из горных аулов, где настаивают веками лучшие вина и тысячелетиями хранят тайны, по которым живет вся остальная земля. Поработав в департаменте культуры столицы, темпераментная женщина подженилась на совершенно безвольном Бацхере, у которого было много связей среди людей искусства.
Ей ничего не было нужно от своей второй половины, кроме ребенка. А еще он забавно немел и вжимал голову в плечи, когда Панальдина была не в духе.
Она носила массивные очки с большими диоптриями, просторные кофты, которые, по ее мнению, скрывали полноту и длинные юбки темных тонов.
Володя, естественно, зализав свою челку гелем, надел лучший костюм. И отправился очаровывать нового ключевого представителя театрального аппарата. Через три минуты Панальдина уже в голос смеялась с главным администратором, который показался ей совершенно тупым и безопасным.
ПРОВИНЦИАЛ ПРИДЕТ НА ПОМОЩЬ
Через три минуты Панальдина уже в голос смеялась с главным администратором, который показался ей совершенно тупым и безопасным. Теперь она вполне была уверена, что обрела не только вечного Чебурашку для снятия стрессов, но и преданного ударника, который будет настукивать обо всех течениях в оперном театре.
Это были события вчерашних дней, уже основательно подзабытые, но важные для понимания истории и контекста.
Теперь же на этаже общежития становилось совсем темно, потому что в торцевые окна заглядывал вечер, а свет в коридоре никто не додумался включить.
Володя битый час сидел в своей комнате на постели, раскачивая всякие варианты, как ему поступить с жуликом Акимом.
Из его смартфона неожиданно зазвучала мелодия арии «Высоко поднимем сей кубок», которую ценил Варган Моисеевич, впрочем, как и все творчество Верди. Звонила Бацхер.
– Не спишь?
– Как я рад вас слышать. Не сплю. Для вас – вообще никогда.
– Володь, плохая новость. Катя уходит из театра. Стерва. В разгар сезона.
Екатерина была руководителем отдела по связям с общественностью. Хорошая девушка, мать троих детей. Она шикарно рулила всеми лояльными средствами массовой информации, умела снять тревожность у тех, кто не испытывал к опере особого понимания и любви.
– Так, – задумчиво произнес Володя, – Она уходит.
– Ну, да, – зашипела Панальдина, – Ты еще спой «Да здравствует Екатерина!». Не поверишь, банк ее переманил. Наши же спонсоры. На тройной оклад. Всегда говорила – деньги не портят только сильных. А таких мало на свете. Пожалуй, только я и наш художественный руководитель.