Цена твоей Любви

Он вздрагивает и поднимает руки к потолку. Выдаёт сухим текстом.

— Мел играла со мной. Просто пользовалась, выжидая момента, когда этот, — кивок на Рона, — купится на её обман. У неё всё получилось, так что она решила избавиться от меня и выкинуть из бизнеса, чтобы не делиться. К счастью, я вовремя заметил её манипуляции и ударил первым, — разводит ладони. — Это закон выживания — либо ты, либо тебя.

Он тяжело вздыхает и недовольно цокает языком.

— Я собирался подстроить только её смерть. Сломал машину, позвал Мел на базу якобы для встречи с клиентом, но она зачем-то взяла тебя, — зло усмехается. — Так что ты мне еще должна. Скажи спасибо, что я успел тебя вытащить.

Рон хрипло возражает, желчно выплевывая.

— Не выставляй себя героем. Ты спас Монику лишь потому, что изначально планировал втянуть её в это дерьмо.

— Верно. Мне нужна была марионетка, которой легко управлять. Вы с Мел на одно лицо, так что я даже не задумывался о другой кандидатуре, к тому же она успела втереться в доверие, — пожимает плечами. — Нового человека сложно внедрить в систему, поэтому я выдал тебя за неё. Вот и вся история.

Довольно смеется, как душевнобольной.

— Я правда успел к ней привязаться. В вас, близняшках, определённо что-то есть. Помню, Мел любила тройнички. Даже жаль, что с тобой мы это не повторим, — глумливо улыбается.

К горлу подступает горькая желчь. Желудок скручивает от омерзения. Волна судороги размашисто проходится по телу и выбивает последние силы.

Ноги не держат. Раздается хлесткий удар револьвера о пол. Острая боль пронзает виски.

Я чувствую ледяной холод пола и на миг закрываю глаза.

Свет меркнет, сужаясь до опасных пределов. Я теряю сознание, погружаясь в кромешную тьму. Последнее, что я слышу — грохот выстрелов.

Я медленно прихожу в себя. Слышу тяжёлое дыхание и монотонный стук дождя за окном. Чувствую давящий взгляд, ощутимый каждой клеточкой тела, и резко приподнимаюсь на локтях, поджимая ноги.

Морщусь — острая боль пронзает виски. Ужасно болит голова. В горле пересохло. Мышцы сводит от напряжения и неудобной позы. Мне очень плохо. И жутко хочется пить.

— Воды, — сипло прошу, задыхаясь от кашля.

Пытаюсь открыть глаза, но веки не подчиняются. Они словно стиснуты невидимой пеленой и специально отгораживают меня от мрачной обстановки. Я могу и без зрения определить — здесь неуютно. И крайне холодно. Я тщетно пытаюсь скрыть свои эмоции, но явная дрожь выдает меня с головой.

Кто-то прикасается к ладони. Бережно. Нежно. Почти трепетно. И на контрасте режет хриплый голос.

— Пей, — протягивает стакан.

Вслепую тянусь к нему, но напарываюсь на пустоту. Веду руку еще дальше и тут же её отдергиваю. Кончики пальцев закололо от жара — я дотронулась до горячей кожи. До крепкой груди. До точёного шрама, плотного и бугристого.

Нетрудно догадаться, кто сидит рядом.

— Рон, дай воды, — не до гордости.

— Я же сказал — пей.

Грубые ладони хватают меня за запястье и вынуждают лечь на кровать. Прижимают к губам холодную чашку и настойчиво вливают сладковатый напиток.

Поверить не могу — я так слаба, что готова пить из его рук. Доверчиво жмусь, наклоняю голову и жадными глотками осушаю кружку. На языке остается вкус спелых ягод.

— Что это? Я просила воды.

— Витамины. Лишними не будут, — сухо отвечает.

Я киваю и заворачиваюсь в покрывало. Не имею ни малейшего понятия, как себя вести и что говорить. Боюсь спрашивать о его истинных намерениях. Изо всех сил отгораживаюсь от одной мысли — мы женаты.

А это значит, что путь назад давно отрезан. Капкан захлопнулся.

— Почему мне так холодно?

Лучше бы молчала.

Рон резко сдергивает покрывало, впуская порывы ледяного воздуха. Моё тело сотрясает судорога, волной прошедшая от головы до согнутых ног.

Я вскрикиваю и распахиваю глаза, щурясь от яркого солнца.

— Какого черта? Немедленно отдай! — бесстрашно требую. — Разве ты не видишь, что я сейчас окоченею?

— Не ори, — раздраженно огрызается. — Это нормально. Ты сутки провалялась с лихорадкой, только утром жар немного спал.

Я рассеянно осматриваюсь и передергиваю плечами — мы находимся в его доме. На его кровати. Шмидт сидит непозволительно близко. Белая рубашка небрежно расстегнута, волосы взъерошены, грудь ходит ходуном.

Пока я его разглядываю, он тоже не теряет время даром. В чёрных глазах что-то изменилось. Зрачки заполнили всю радужку и казались бездонными. Я буквально нутром чувствовала каждое невесомое прикосновение.

И это заставляло вспоминать…

Искры. Бурю. Ток по венам. Жестокость. Похоть.

Словом, всю ту грязь, в которую он меня втоптал.

А сейчас просто сидит и смотрит. С жаждой и голодом. Без каких-либо признаков горечи и сожалений.

— Я всю ночь менял полотенца и клал их тебе на лоб. Проверял температуру. Сбивал жар. Вливал в твой рот отвары, — вздергивает бровь. — Не поблагодаришь?

— Спасибо, — сухо роняю, прожигая надменное лицо холодным взглядом. Тихо усмехаюсь, уже не зная причин своей дрожи. — А я взяла оружие и не использовала его против тебя. Спасибо не скажешь?

— Жалеешь? — мрачно спрашивает.

— Всё зависит от того, что ты собираешься делать. Если отпустишь…

Резко перебивает. Не даёт даже шанса.

— Никогда, — со злостью швыряет покрывало и хрипло цедит. — Прикройся. Пока ты так выглядишь, я не могу думать ни о чем другом, кроме как взять тебя прямо сейчас и вытрахать твой тупой героизм.

Ладони жжёт от желания расцарапать его лицо. Дыхание перехватывает, стоит мне опустить голову и заметить, насколько он возбужден. Сквозь темную ткань джинсов проступает затвердевшая плоть.

Без раздумий выпаливаю.

— Жалею. Очень жалею, что не воспользовалась шансом и не избавилась от тебя.

Он усмехается. Прищуривает глаза, сводит брови и медленно встаёт, всем своим видом показывая, что его терпение на исходе.

— На цепь посажу, пока не поумнеешь, Царапка, — подаётся вперед, хватает за руку, не позволяя отдернуть ладонь, и тянет на себя. Хрипло бросает. — Чтобы убить тебя, достаточно перерезать глотку, — касается шеи, — или выстрелить в сердце, — тяжелой рукой накрывает грудь, — или же сломать ребра и проткнуть лёгкие, — стискивает талию, нависнув надо мной, как скала.

Между нами сантиметров пять. Не больше. Я гулко сглатываю, чувствуя жаркий шепот, обжигающий ключицы.

Шмидт добивает.

— Есть миллион способов забрать твою жизнь. Всего секунда, а тебя уже нет, представляешь? Одно. Гребаное. Мгновение, — ожесточенно впечатывает меня в белые простыни, — так какого дьявола ты, мать твою, рискуешь? Почему не пришла ко мне? — срывается на крик. — Как ты посмела скрыть, что ты жива?!

Секундная заминка, и я резко упираюсь ему в грудь.

— Отпусти! — в сантиметре от падения.

— И что тогда? — из горла вырывается низкий, утробный рык.

Глава 23. Моника играет с огнём

— И тогда я пойду своей дорогой, а ты — своей. Нас больше ничего не связывает.

Зло бросаю. Не думаю о последствиях, мафии и сорванном с Брайсом браке. Наглухо запираю остатки тепла. Лишаюсь трезвого рассудка.

Из-за Шмидта.

Он привёз меня к себе. Заботился, лечил и терпеливо сидел рядом. Но это ничего не меняет.

Будь я в его глаза Амелией, он бы без сомнений вспорол мне горло. Не сразу — когда бы наигрался.

Через год или через два кровожадная натура Шмидта обязательно бы вылезла наружу. Мне нельзя об этом забывать.

— Нас как минимум связывает штамп в паспорте.

Хрипло роняет. Водит носом по скулам и вдыхает запах моих волос. Прищуривается, опаляя шею злостью.

— И я не намерен его убирать.

— Я мертва. Официально, — нервно кусаю губы. — Так что можешь отправляться на все четыре стороны. Ты же хотел быть с Амелией лишь потому, что жаждал мести? Поздравляю — больше некому мстить.