Яга Абыда

– А те, кто не пёк? – спросила Ярина, разглядывая кружочки теста.

– Те не идут, – ответила Абыда сурово. Взглянула в окно поверх облетающих берёз, поверх ноздреватого снега, в слепящие облака. Добавила: – В старину, пока пекли, тесто заговаривали. На помощь, на удачу.

Стряхнула с рук лишнюю муку, положила скалку на стол и принялась лепить домики. Велела Ярине:

– Ну-ка, помогай. У тебя пальцы маленькие. Должно хорошо выйти.

Ярина взялась за тесто, и домики у неё вправду получились хорошие: маленькие и ловкие. У самой Абыды домики выходили разлапистые, кривые, с высокими стенами, будто за́мки. У Ярины – как лесные полянки, с ровными зубцами, словно солнышки.

– Ишь ты, красивые какие, – складывая домики на противень, похвалила Яга. – Уж сколько меня наставница ни ругала, а у меня всё равно красиво не выходило.

Потрескивал сверчок. Где-то в бане шуршал, портя веники, Мунчомурт. Шумел за окном ветер, и трещала деревянная скалка о выскобленный, припорошенный мукой стол.

– Почему мы молчим? – вдруг спросила Ярина, катая тесто.

– Потому что хорошее тесто болтовни не терпит, – сварливо ответила Абыда. – Спрашивать – спрашивай, ответить отвечу. А попусту не болтай. Закончила с домиками – нарежь лук.

Ярина пошептала на ножик, сбрызнула с ладони ледяной водой и принялась крошить неубывающую луковицу. Яга смазывала противень маслом, ровняла домики. Тихо, спокойно было в избе, будто время остановилось, и ходики по кругу тикали: тики-тики-так-тики-тики.

Пока Яга широкой ложкой разливала начинку, Ярина катала остатки теста. Узкие колбаски, пресные и сухие, так и норовившие распасться. Закончив с капустной начинкой, Абыда взяла нож и принялась нарезать готовые колбаски на равные части.

– Как так у тебя ровно всё, ничего не распадается? – в третий раз скручивая колбаску, нетерпеливо спросила Ярина. – У меня всё к пальцам липнет.

– А ты попроси тесто, – ответила Абыда. – Попроси, чтоб не липло и не рвалось.

– Просто так попросить? Словами?

– Мыслями. Про себя. Можешь стишками своими, стишки у тебя хорошо получаются.

Ярина посмотрела на Ягу настороженно: не шутит ли?

– Не шучу, глазастая. Возьми в руки, подыши на тесто и попроси.

Ярина взяла комок в ладони, подняла к лицу. Закрыла глаза, складывая слова. Закрыла глаза и Абыда – складывая заговор. Прося у Инмара, у Леса доброй дороги в Хтони.

***

Столько наготовили перепеч, что и к ночи сытный, густой запах не выветрился. К полуночи Ярина уснула, не расплетя кос. Абыда до света ходила, подметала, вытряхивала из углов крошки лука, болтала потихоньку с избой. Никак не спалось.

– Что ж она слабенькая такая? – прошуршала изба. Подтянула половик к печи, чтобы, проснувшись, Ярина спрыгнула не на холодный пол. Вздохнула: – Всё мёрзнет.

Яга шикнула: не шурши, разбудишь. Погладила стену, похлопала по низкой балке. Поставила Коркамурту28 плошку со сладким молоком, покрошила хлеба. Избе тихонько ответила:

– Да сама не пойму. В метель попала и слегла. А ведь в прошлую зиму ишь как бегала, в снегу разве что не плавала.

Подошла к печи, подержала Ярину за запястье, прислушиваясь к защитке, сплетённой из паучьей травы. Не зря ходила в Хтонь: хорошая паутинка вышла, держится, ничего не подпускает снаружи. Но беда-то изнутри идёт, такую травой не перекроешь. Что-то больное, липкое, мешает, жжёт… Постоянно хворает девчонка. Абыда и прошлое Яринкино глядела, и память её трижды запирала накрепко, чтобы ни сна, ни словечка не просочилось из прежней её жизни. А всё же мешало что-то, и с каждым днём – всё сильней. И чем дальше, чем слабей становилась ученица, хоть и старалась изо всех сил, и над записями своими сидела до самой ночи, и с Коркой подружилась, и травы растила во дворе, и чары накладывала без изъяна.

– Ладно, – сама себе сказала Яга. Вдохнула, выдохнула, резко проговорила: – Без каменного огня не вытянуть. Надо раздобыть.

Но как раздобыть? Самой в Хтонь уйти, а Ярину дома оставить? Ни за что, хватило и в прошлый раз страху. Значит, придётся с собой взять. Но слаба, слаба ведь, как былинка. Все средства, что Лес мог дать, Яга испробовала. Одно осталось – верное, мощное, но рано, рано… И сама ещё не уверена в ученице, да и Ярина пока поди не потянет. Но что толку думать-гадать, если выбора нет? Придётся первое кольцо замкнуть.

– Ярина, вставай, – позвала Абыда рассветом, задвигая в печь котелок. – Трудный сегодня день будет.

Ученица высунулась из-под одеял, повела худыми плечами. Взялась за гребень, шустро расчесалась и тут же начала перебирать пальцами, заплетая косу. Яга давно приметила: дай ей волю – девчонка часы напролёт расчёсываться будет. Не прихорашиваться – зеркал простых в избе не водилось, – а водить гребнем по пшеничным волнам: сначала мелким гребешком, затем покрупней. Иногда Ярина вплетала в косы цветы; порой выходило красиво, а порой уродливо – совсем как Нюлэсмуртовы29 мавки на новую луну обряжались.

Абыда присматривалась, да не спрашивала; глядела, что за цветочки собирает ученица, следила искоса, какие заплетает к вискам, какие по низу косы, какие – на макушку. Поделилась однажды с Кощеем – тот явился за снадобьем для прихворнувшей Пужмер-мумы30:

– Не как попало берёт цветы-то Яринка. Не лукр-лакр31. Всё с умом: к вискам бессмертник в защиту, на маковку барвинку-утешение, на косу любисток, калину – терпение, холодок, долгое лето. Откуда поняла, где чего нахваталась?

– Так, поди, в книге твоей вычитала? Листок вырванный нашла? – усмехнулся Кощей. Абыда хлопнула его по костлявой кисти:

– Ещё чего. До книги ей в одиночку не дотянуться. Даже если б пальцем тронула без моего ведома, я бы почуяла. Нет, не в книге дело. Сама, видать, догадалась. Слабенькая, а голова-то на плечах. А может, в прошлом её дело, в болотном огоньке…

…Сидя на печке, сосредоточенно сопя, Ярина быстро собирала косу, вплетала в пряди одну травку за другой.

– Чего молчишь? – спросила Абыда как бы между прочим. – Хоть бы доброе утро сказала.

– Доброе, – смутно улыбнулась Ярина.

– Да что с тобой? Сон не отпускает?

– Не отпускает…

– Что видала-то?

– Сама не пойму, – вздохнула ученица, набрасывая поверх ночной сорочки платок. – Избы какие-то… Огромные, ни звёзд, ни леса не видно. И людей полно – вроде как я, как ты, а вроде другие совсем.

– Забудь, – махнула рукой Абыда. – Куда ночь, туда и сон. Иди умывайся, глазастая.

Вытряхивала вышитое полотенце над корытом, глядела, как Ярина плескает водой в лицо, а у самой руки дрожали. Неужели напрасно, неужели опять напрасно из Леса жилы тянула, память Яринину запирала? Неужели приходит таки, сочится по капельке – не в яви, так во сне?

– Ладно. Ладно.

– Что ладно?

– А ничего, глазастая. Так, мысли-мыслишки.

Ярина улыбнулась бодрее, а Яга добавила про себя: сходим в Хтонь – всё на свои места встанет. Девчонка после такого о прошлом и думать забудет. «Каменные огоньки в киселе растолку, выпьет – все хвори отойдут, дух окрепнет. Будет Яга всем Ягам на зависть, Лесу на помощь и на диво».

Выпив мяты, Ярина привычно направилась к своему сундучку за вышивкой, но Абыда покачала головой:

– Сегодня другие у нас дела с тобой. Да и гость на пороге. Открой-ка.

Ярина, поднатужившись, потянула на себя тяжёлую, скрипучую дверь. На пороге из тумана вырос Бессмертный. Подбой плаща, на который налиплая хвоя и мелкие красные лепестки, звякнул о половицы. Рассыпая дождевые капли, Кощей кивнул Абыде, присел, скрипнув коленями, перед Яриной.

– Хорошо, что успел. Я тебе, Ярочка, подарок принёс. Погляди.

Протянул Ярине крохотную коробку, а сам вскинул голову на Ягу. То ли разрешения спрашивал, то ли извинялся: никогда по нему не поймёшь. Глаза – то ли дело; глаза всю правду говорят, как ни скрывай, их только чёрная ночь потушить может. А глазницы Кощеевы… Кто его знает, что он там себе думает. Прочуял, вон, что опять в Хтонь собралась, да ещё не одна.

28

Коркамурт (здесь также Корка) – в удмуртской мифологии домовой.

29

Нюлэсмурт – в удмуртской мифологии лесной человек, леший.

30

Пужмер-мумы – в удмуртской мифологии мать заморозков, инея, ветра.

31

Лукр-лакр (удм.) – кое-как, как попало.