Страница 15 из 16
– Да нет – уже и не хочется.
Вот так кончаются поэты!
Не уверен, но иногда кажется мне, что любой художник, поэт, драматург, артист, любой творческий человек хочет попасть в Париж! И не один раз за свою жизнь! Из легенд и сомнительных фактов созданная аура этой художественной, литературной и артистической Мекки заставляет сюда стремиться все творческие души. И не мифические д’Артаньян и капитан Мегре, киногерои Жана Маре и Бельмондо манят со щемящей болью их всех сюда. Не сомнительная слава «родины всех революций» с реками крови, в которых тонули французские обезглавленные короли, дворяне и крестьяне, не развенчанный Наполеон и не разбившаяся принцесса Диана, а Дягилев с Лифарем, слившиеся в сомнительной страсти, Ахматова с Модильяни, уличённые в кратком романе, Хемингуэй и Цветаева, якобы работавшие в одном и том же кафе над своими гениальными текстами, и, конечно, ночной Пляс Пигаль с красными пещерами порока, и вращающиеся крылья Мулен Ружа, и мазня сотен бездарных художников, сидящих с мольбертами на Монмартре и продающих тут же за гроши свои «шедевры» – вот тот сомнительный магнит.
Нет – не Лувр!
Не Лувр притягивает в Париж людей с творческой жилкой. Больших музеев, с гигантским количеством собранных в них шедевров, с которыми невозможно ознакомиться даже при всём желании ни за день, ни за неделю, ни за месяц, на свете много. Я спрашивал у русскоязычного экскурсовода в Лувре и, скорее всего, представителя третьего поколения первой волны иммиграции: «А есть ли у вас Шишкин и Левитан?» К его глубокому сожалению, он впервые слышал о таких художниках. Из русских мастеров живописи он знает только Айвазовского и Коровина, но их тоже нет в Лувре: не доросли. А узнав от меня, что Кандинский, Малевич и Татлин тоже русские, он очень удивился и, по-моему, не поверил мне.
Не «Джоконда», к которой я остался абсолютно равнодушен, манит сюда людей искусства. Не на что там смотреть: в бронированном застеклённом кожухе, защищающем картину, всегда вы увидите отражение висящего напротив шедевра Паоло Веронезе «Брак в Кане Галилейской». А сам портрет Моны Лизы и не рассмотришь толком – на открытках всё выглядит куда лучше.
Вот могила Леонардо, бережно хранимая, на меня произвела хорошее впечатление, настолько она скромна: расположена она в маленькой часовенке Сен-Юбер замка Амбуаз на высоком берегу над Луарой, и нет к ней никакой очереди! Я даже подобрал на память камешек с земли, в которой лежит гений.
В первый раз я получил гостевую визу во Францию в качестве гонорара за сомнительно выполненную работу. В самом начале девяностых группа «Рено» оформляла своё представительство в Нижнем Новгороде, и какой-то наш местный, но ответственный, а возможно, даже государственный человек порекомендовал этим французам обратиться за помощью ко мне: хотелось им оформить офис нового представительства в русском национальном стиле. Совершенно не представляя себе серьёзности задания, с которым ко мне подъехали господа из Парижа, я посоветовал французским дизайнерам поставить в приёмной офиса вместо кресел три старых сундука с музыкой и покрыть их медвежьими шкурами. А дальше: донца пялок, хохломские братины и рыбацкие наборы из Семёнова, настенные панно из Городца, домотканые половики и подстилки. Я разошёлся и расфантазировался.
Я даже не мог подумать, что моя болтовня будет принята всерьёз. На следующий день французы встретились со мной и сообщили, что идея моя им понравилась. Они убедительно попросили меня помочь им приобрести три хороших больших сундука, на которых можно было бы сидеть, и три медвежьи шкуры. Я всё нашёл – им повезло. По ходу дела я объяснил французам, зачем в сундуке играет незатейливая, но тревожная мелодия при повороте ключа – конечно, для того, чтобы хозяин, который после обстоятельного обеда задремал на втором этаже в своей опочивальне, услышав её, сразу же проснулся и забеспокоился.
Договор я с французами не заключал, и идею оформления помещения высказал между делом, а отблагодарить моим новым друзьям меня очень хотелось. Я, не задумываясь, сообщил им, что хочу в Париж. Притом я сказал им, что мой брат физик-теоретик по договору читает лекции в парижском университете Сорбонна и может мне выслать гостевое приглашение. Французы оказались очень ответственными ребятами и, сняв с меня все заботы по оформлению визы, так постарались, что через две недели я уже был в Париже.
Первую пару дней я жил у брата, который снимал небольшую квартирку почти в центре Латинского квартала на улице Паскаля. В день приезда, встретившись с ним вечером, я доложил, что за день выпил в разных кафе на набережной три чашки кофе и каждый раз платил за него двадцать франков. Брат строго отругал меня, сообщив, что у стойки кофе стоит пять франков. Так я впервые столкнулся с официальной оплатой услуг в сфере обслуживания, которой у нас в стране ещё не было, и мне это не понравилось – чаевые мне нравились больше.
Потом я на неделю снял угол у старой-престарой старухи в том же доме, где жил брат, но этажом выше: так было нам всем удобнее, потому что я с неудержимой страстью бросился за впечатлениями и болтался по Парижу и день и ночь. У этой старухи так же, как и у брата, спал я на полу, на всё том же самом братнином надувном матрасе. Будучи бывшей учительницей русского языка, плату за проживание деньгами моя хозяйка отказалась с меня брать, пожелав заниматься со мной русским: я должен был каждый день по часу разговаривать с ней по-русски. Но на этом выиграл и я сам: старуха согласилась поводить меня по ночному Парижу и показать остатки старинных королевских замков четырнадцатого века в районе Маре.
Ночные прогулки со страшной ведьмой, плохо говорящей по-русски, по тёмному туманному средневековому городу – это мой первый Париж. Мне тогда ещё показалось, что моя хозяйка специально не выходит днём на улицу, чтобы не смущать прохожих, которые будут непременно останавливаться, чтобы посмотреть на безобразное и притягивающее взгляд её лицо: люди любят подсматривать за всякими уродствами. И, когда своим скрюченным пальцем она указывала мне на тёмные окна, подсказывая, что вот там жила миледи де Винтер, а в окнах над нею жил Виктор Гюго, то у меня голова начинала кружиться. А старуха уже тянула свою руку куда-то в сторону острова Сите, где во тьме угадывался Собор Парижской Богоматери, и вещала: «А вот там – дворец Ротшильдов, наших парижских Ротшильдов. Только сегодня почему-то окна не горят – наверное, опять уехали к своей родне в Англию».
Неделю у старухи я не прожил. Мой брат уезжал домой, в Россию, и старуха тоже прикинулась важной особой: заявила вдруг, что уезжает куда-то к родственникам.
Несмотря на то, что я всего несколько дней провел с братом, он успел меня предупредить, чтобы я никогда не ездил в определённые районы, где компактно проживают арабы, и он мне их перечислил, и не носил мою любимую красивую фланелевую куртку с надписью «СССР» на спине, которую мне подарил знакомый тренер сборной страны по фристайлу, – могут побить.
Я срочно бросился искать себе жильё в гостиницах. Эти грязные и тесные микрогостиницы Латинского квартала ошеломили меня ещё и несопоставимыми с их убожеством ценами, пока я не понял, что для местных проституток цена не имеет такого уж большого значения.
Мне пришлось выучить по-французски одну фразу, которую я помню до сих пор – «же шершеунешамбрпурмуа». Не знаю, как меня понимали служащие этих крошечных странных учреждений, но номер я для себя нашёл. Комната была площадью не больше шести метров с раковиной, тумбочкой и кроватью – всё! Удобства и душ были общими и находились в конце коридора. От моего окна до стены соседнего дома было метров пять, не больше. Зато голуби с узких карнизов и с провисающих проводов регулярно слетали на мой широкий подоконник, чтобы проявлять свою галантность и заниматься любовью, и это радовало.
Во внутреннем дворике моей гостиницы, куда я регулярно попадал, чтобы пройти на соседнюю улочку, в продовольственный магазин за булочкой, сосисками и бананами, которыми я питался каждый день, существовало непонятное сообщество, членов которого я бы назвал просто алкашами, но, может, это были апаши или клошары – не знаю. Только каждый день они требовали у меня с утра десять франков, один из них просто протягивал мне руку, я клал туда монетку, и он без улыбки, очень серьёзно зажав её в кулак, уходил. Меня предупредили, что в Париже можно пить вино по цене от тридцати франков за бутылку и дороже, но мой подопечный умудрялся обходиться вином за десять.