Страница 14 из 16
Не ради праздника, ради пьянки! Наряд полиции на чистом УАЗе, словно князи, на газе подъехали бесшумно. Шумно в подъезде, громко. Разборка! Объясняет амбал амбалу: «Ты чё, в натуре, дам по сусалу!» скандала не избежал никто. Чересчур пьяному в пальто холодно. Жмётся. Но алкоголю тесно внутри желудка (жутко!) и вот он на площадке, брусчатке, брюках ППСника… Спета негативная песенка! Ненормативная лексика ППСника: «Ты чё, в натуре, оборзел?» УАЗ укатил с пьяным в пальто.
Убавили музыку. Мухи устали кружить вальс-бостон. Решили ещё по сто. За алкоголем послали другого без пальто…
Цена человеку – грош! Брошь – подарок маме от предприятия, ради мероприятия! Проклятие! Тридцать два года стажа! Россия наша даже не удосужилась дать пенсию. Отсидели сессию пропорционально объёму работы. Специально подняли квоты. Поели – повеселели. Сели. Все ли? На карусели госаппарата штата, что-то многовато! Вата вкатывается в мозг народа ради мероприятия! Ради мероприятия от предприятия маме в подарок – брошь! Грош – человеку цена…
Индекс Доу-Джонса
Чёрствый индекс Доу-Джонса бесшабашными цифрами днями плещется в яме на компьютерном экране. А в Афганистане скоро станет ещё хуже – суше! Слушай, в уши бьёт поток звуковой информации: мол, сливки нации не в прострации, а в ясном уме! В коллаборации бьются за мир!
Амир по рации сольёт навигацию для ракет, ради интеграции разных планет – Востока и Запада. Чёрный дым пропитал небо – взорван бункер. Словно «Юнкерс» пролетает «Локхид Мартин F-22 Раптор» с блестящими крыльями и звездой свободы, затмевающей своды законов… Дальше Сирия, Ливия. Слушай, друже, тебя Оливия ждёт с детьми в штате Техас или Мичиган, смотрит «Обливион», но ты поливаешь Афган! Нет, не ради войны.
За демократию! Арлингтонский Пятиугольник решил так – кавардак устроить из-за того, что в яме плещется днями, цифрами бесшабашными, Доу-Джонса индекс чёрствый…
Формула летальности
Есть формула человеческой летальности, а в Уганде ракеты средней дальности! Сакральности нет в данных словах. В головах крах народа из-за ликёро-водочного сброда рода денатурат… Кто-то рад! «Не пей, брат!
Змей силится побороть, вселится в плоть!» Наша пропаганда – Russia не Уганда! Здоровое тело, кому есть дело, умело, смело скажет: «Нет!» Спасётся от бед с молодых лет. Но рад денатурат рода «водочно-ликёрного сброда» поработить, поглотить. Не смей пить – умей жить! Дальности средней ракет в Уганде, видимо, нет, в виде монет – летальности человеческой формула.
Хорошие манеры
Хорошие манеры – меры для своей премьеры, построения карьеры, поднятия со дна карьера жизни. Жизни в прозябании, слепом негодовании, познании суммы МРОТа, наличие огорода за городом. Квота на затаривание в магазине не резиновая! В корзине набор первой необходимости – равный человеческой терпимости. Рота ищущих премьеры пополняет сферы социального дна – дна карьера. Премьера своей меры – манера хорошая.
Олег Рябов
Олег Рябов родился в 1948 году в Горьком. Окончил Горьковский политехнический институт им. А. А. Жданова. Работал в Научно-исследовательском радиофизическом институте (занимался проблемами внеземных цивилизаций), в НИИ «Гипрогазцентр», облкниготорге, издательстве «Нижполиграф». Директор издательства «Книги», главный редактор журнала «Нижний Новгород».
Первая публикация состоялась в 1968 году. Печатался в журналах «Наш современник», «Нева», «Север», «Сельская молодёжь», «Молодая гвардия», «Родина», «Кириллица», «Невский альманах» и других. Автор ряда книг стихов и прозы. Лауреат и финалист нескольких литературных премий. Живёт в Нижнем Новгороде.
Не люблю Париж
Рассказ в стиле нон-фикшн
«Не люблю Париж!» – это не моё, эту фразу я услышал от моего доброго старого товарища Юры, объехавшего полмира и умеющего отдыхать, которому я похвастался, что побывал в Париже. Он был не только уважаемым, но и достаточно состоятельным человеком; как пример тому, могу доложить, что из двух «майбахов», которые тогда ходили по нашему городу, один принадлежал ему.
Наблюдая его за рулем, я понимал, как важно научиться вальяжно водить такую машину: мой друг не обращал внимания на светофоры, двой ные разделительные полосы, регулировщиков и посты ГАИ. Он никогда не превышал установленной скорости, но если уж какие-то инспекторы задерживали его на этих постах, то он останавливался и подолгу мог с ними беседовать на самые посторонние темы, обязательно справлялся о здоровье их родственников и с готовностью платил штрафы. Правда, это были не штрафы, а просто он давал им денег с просьбой передать привет начальству в ранге не ниже генерала. А на простой вопрос о том, кто ему выдал такие регистрационные номера, а номера у него были замечательные, мой друг наивно отвечал, что их ему просто у них в ГАИ и выдали. После чего умные инспекторы денег у него всё же не брали, а уважительно козыряли и желали счастливого пути.
Но не про него мой рассказ. Просто я хочу сказать, что этот мой товарищ любил и до сих пор любит всё самое хорошее и качественное, добивается этого, и на этом строит всю свою жизнь. А в Париже, куда он со своей милой и замечательной супругой заехал на несколько дней по пути домой с Лазурного берега, они, не задумываясь, зашли в какое-то центровое кафе и попросили всего-навсего бутылку шампанского и кисточку винограда.
– Когда мне был выставлен счёт за это удовольствие в восемьсот евро, я просто удивился, – с неприятной гримасой доложил мне друг, – у меня в подвале коробка этого французского шампанского «Поммери» стоит. Мне друзья в подарок прямо из Франции как-то раз по случаю привезли, а тут восемьсот евро. Не люблю я Париж – дорого там всё!
Лично для меня, как для обладателя первой формы допуска секретности, которая была неприятным родимым пятном для многих жителей нашего закрытого города, до поры до времени Париж был недостижимой мечтой, небесным облаком, миражем. Будучи в командировках в Москве или в Ленинграде, в Риге или в Одессе, мы, носители неизвестных нам самим секретов, должны были сами же и следить, чтобы в кафе или ресторане к нам не подсадили за столик какого-нибудь иностранца. Мой товарищ по перу и носитель этого тяжкого бремени секретности Боря Бейненсон написал ещё в советские годы замечательное стихотворение «Мне никогда не быть в Париже».
Но, как судьба играет: уже в новое время и даже уже после того, как я впервые побывал в Париже, встретил я случайно Борю на Мытном рынке в овощных рядах, где мы с ним оба покупали лук и морковь. Я радостно приветствовал его, напомнил, что он пятнадцать лет назад брал у меня книжку Вересаева «В тупике», которую до сих пор не вернул, и доложил, что побывал в Париже. Боря посмотрел на меня с обречённостью и печалью:
– Книжку, конечно, я должен разыскать и тебе вернуть, – пробормотал он с некоторым сомнением в реальности исполнения, – а вот в Париже мне всё же так и не побывать. Как поэт, я когда-то этот факт напророчил сам себе.
– Что так? – спросил я.
– А работаю я сейчас в Федеральной кадастровой палате в Москве и являюсь носителем таких секретных секретов, что, по моему мнению, таких носителей вместе с проводами на пенсию надо сразу же расстреливать. Ведь я же знаю, сколько стоит вся моя Родина, за сколько можно её при желании продать вместе с Волгой и Байкалом. А ещё я знаю, где есть несколько десятков гектаров ничейной земли прямо на границе с Финляндией, и их тоже можно купить, в смысле – продать. А самое главное, – и это уже шёпотом и по секрету, – все эти знания позволяют мне прогнозировать планы Кремля, о которых в Кремле ещё даже и не предполагают. Вот так!
– А что, вообще-то, хочется в Париж, Боря?