Игра Нептуна

– Нововведение позволяет экономить – во-первых, время, во-вторых, деньги, в-третьих, место.

Адамберг слушал четкий инструктаж суперинтенданта, развалясь на стуле и сунув руки в мокрые карманы. Он нащупал зеленую программку, которую взял со стола для Жинетты Сен-Пре. Листок был в ужасном состоянии – грязный и мокрый, и комиссар осторожно разложил его на столе и разгладил ладонью.

– Сегодня, – продолжал Лалиберте, – будем брать: первое – пот, второе – слюну, третье – кровь. Завтра – слезы, мочу, сопли и кожную пыльцу. Сперму – у тех граждан, которые согласятся «поработать» на пробирку.

Адамберг вздрогнул. Не из-за слов о пробирке, а из-за того, что прочитал в программке.

– Следите, – подвел итог Лалиберте, повернувшись к парижанам, – чтобы коды карт соответствовали кодам сумок. Как я всегда говорю, надо уметь считать до трех: педантичность, педантичность и еще раз педантичность. Я не знаю другого способа преуспеть в своем деле.

Восемь двоек направились к машинам, снабженные адресами граждан, которые любезно согласились предоставить свои дома и тела для взятия образцов. Адамберг остановил Жинетту.

– Хотел вам вернуть, – сказал он, протягивая ей зеленый листочек, – вы оставили ее в ресторане. Мне показалось, она вам нужна.

– Черт, а я-то ее искала!

– Мне очень жаль, она попала под дождь.

– Не переживай. Скажи Элен, что я сейчас вернусь, только сбегаю к себе в кабинет, оставлю там это.

– Жинетта, – Адамберг взял ее за руку, – эта Камилла Форестье, альт, она из Монреальского квинтета?

– О нет. Альбан сказал мне, что их альтистка забеременела. На четвертом месяце. Когда репетиции уже начались, ей пришлось лечь на сохранение.

– Альбан?

– Первая скрипка, мой приятель. Он встретил эту Форестье – она француженка, и прослушал ее. Она ему страшно понравилась, и он сразу ее взял.

– Эй! Адамберг! – позвал Лалиберте. – Будешь шевелить клешнями?

– Спасибо, Жинетта, – сказал Адамберг и пошел к своему напарнику.

– Что я говорил? – Суперинтендант хохотнул и полез в машину. – Ты не можешь без баб. На второй день, с моим инспектором! У тебя есть класс, мужик.

– Брось, Орель, мы говорили о музыке. Причем о классической музыке. – Адамберг подчеркнул слово «классическая», словно оно подтверждало респектабельность их отношений.

– Мууу-зыка! – передразнил суперинтендант, трогаясь с места. – Не строй из себя святого, все равно не поверю. Вы ведь встречались вчера вечером, так?

– Случайно. Я ужинал в «Пяти воскресеньях», а она подсела ко мне за столик.

– Не лезь к Жинетте. Она глубоко замужем.

– Я возвращал ей программку, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет.

– Не заводись. Я шучу.

После трудового дня, прошедшего под громогласные комментарии суперинтенданта, взяв все образцы у услужливой семьи Жюля и Линды Сен-Круа, Адамберг сел в выделенную ему машину.

– Что делаешь сегодня вечером? – спросил Лалиберте, наклоняясь к окну.

– Схожу на реку, прогуляюсь. А потом поужинаю в центре.

– У тебя как будто пропеллер в заднице, не можешь усидеть на одном месте.

– Я же говорил – мне нравится ходить пешком.

– На девок тебе нравится охотиться. Я никогда в центре города баб не снимаю, меня там все знают. Когда приспичит, еду в Оттаву. Ладно, парень, удачи! – добавил он и хлопнул рукой по дверце. – Пока и до завтра.

– Слезы, моча, сопли, пыль и сперма, – перечислил Адамберг, заводя машину.

– Надеюсь, что со спермой получится. – Лалиберте нахмурился, вспомнив о деле. – Если Жюль Сен-Круа сегодня вечером чуточку постарается. Сначала-то он согласился, но теперь, по-моему, решил дать задний ход. Ну, заставлять мы никого не можем.

Адамберг оставил Лалиберте с его пробирочными заботами и поехал прямо к реке.

Насладившись шумом волн Утауэ, он свернул на перевалочную тропу, чтобы добраться до центра города. Если он правильно понял топографию, дорога должна была вывести его к большому мосту у водопада Шодьер. Оттуда до центра было четверть часа пешком. Каменистую дорожку отделяла от велосипедной полоска леса, заслонявшая свет. Адамберг одолжил фонарик у Ретанкур – только она догадалась взять с собой нужное оборудование – и худо-бедно справлялся, обогнув маленькое озеро и уворачиваясь от нижних веток. Дойдя до конца тропы, он уже не чувствовал холода. Чугунный мост, огромное решетчатое сооружение, показался ему перекинутой через Утауэ Эйфелевой башней, только в три раза выше парижской.

Бретонская блинная в центре города силилась напоминать посетителям родину предков хозяина – на стенах висели сети, бакены, сушеная рыба. И трезубец. Адамберг замер, глядя на нацеленные на пего острия. Морской трезубец, гарпун Нептуна, с тремя тонкими зубьями с крючками на конце. Он сильно отличался от его «личного» трезубца – крестьянских вил, тяжелых и прочных, земляного трезубца, если можно так сказать. Ведь говорят же: земляной червь и земляная жаба. Они были далеко, эти жалящие вилы и взрывающиеся жабы, он оставил их в туманной дымке по другую сторону Атлантики.

Говорливый официант принес ему гигантский блин.

На том берегу остались вилы, жабы, судьи, соборы и чердаки Синей Бороды.

Но они ждали, караулили его возвращение. Все эти лица, и раны, и страхи, следующие за ним по пятам. А Камилла и вовсе взяла и появилась прямо здесь, в самом центре города, затерянного на просторах Канады. Мысль о пяти концертах, которые состоятся в двухстах километрах от ККЖ, не давала покоя, как будто он мог услышать ее альт с балкона своего номера. Главное – чтобы не узнал Данглар. Капитан мог поползти в Монреаль на брюхе, а на следующий день коситься на него и брюзжать.

На десерт Адамберг заказал кофе и бокал вина. Не поднимая головы от меню, он почувствовал, что за столик кто-то молча сел. Девушка с камня Шамплена. Она подозвала официанта и заказала кофе

– Хороший был день? – спросила она с улыбкой.

Девушка закурила и взглянула ему в глаза.

«Черт», – выругался про себя Адамберг и удивился. В чем дело? В другое время он ухватился бы за эту возможность, а сейчас не чувствовал ни малейшего желания затащить ее в постель. Может, потому, что все еще переживал события прошлой недели, а может, просто хотел обмануть нюх суперинтенданта.

– Я тебе мешаю. – Она не спрашивала – утверждала. – Ты устал. Быки тебя вымотали.

– Точно, – подтвердил он и вдруг понял, что забыл ее имя.

– У тебя куртка насквозь мокрая, – сказала она, дотронувшись до плеча. – Крыша у машины течет? Или ты приехал на велосипеде?

Что она хотела узнать? Все?

– Я пришел пешком.

– Здесь никто не ходит пешком. Ты не заметил?

– Заметил. Но я гулял по перевалочной тропе.

– Всю тропу пропилил на своих двоих? Сколько же ты времени потратил?

– Чуть больше часа.

– Везунчик, как сказал бы мой chum.

– Почему?

– Потому что ночью там собираются голубые.

– Ну и?… С чего мне их бояться?

– И насильники. Точно я не знаю, но такие слухи ходят. Вечером Ноэлла никогда не ходит дальше камня Шамплена. Оттуда тоже можно смотреть на реку.

– Это речка, впадающая в реку.

Ноэлла скорчила гримаску.

– Она большая, вот я и называю ее рекой. Я весь день обслуживала этих идиотов французов и страшно устала. Я тебе говорила, что работаю официанткой в «Карибу»? Не люблю французов, вечно они орут всем скопом, предпочитаю квебекцев, они милые. Только не мой chum. Ты помнишь, что он меня выгнал, как последний мерзавец?

Девушку снова понесло, и Адамберг не знал, как от нее избавиться.

– Вот его фотка. Красивый, правда? Ты тоже, но в другом стиле. Не обычный, всякая всячина в тебе, и немолодой. Мне нравятся твой нос и глаза. И ужасно нравится, когда ты улыбаешься, – сказала она, прикоснувшись пальцами к его векам и губам. – И когда ты говоришь. Твой голос. Знаешь, какой у тебя голос?

– Эй, Ноэлла, – перебил ее официант, положив на стол два счета. – Ты все еще в «Карибу»?