Странненький

Пятеро. Все нервные. Трое вооружены только хмурыми выражениями лиц, остальные охотничьими карабинами. У самого старшего с виду – на шее бинокль, к которому он поминутно приникал глазами, всматривался вдаль, шевеля при этом губами. Вся картина кустарной баррикады из шин, досок и мешков с песком выглядела как-то гротескно и нелепо, а в поведении мужчин сквозила неуверенность.

– Здорова, Артём! Есть курить? – Мигулин пожал мне руку, приобняв за плечи.

– Не-а, завязал. А шо ты тут делаешь?

– Дежурю на блокпосту.

– О как. Это шо? И зачем?

Саня слегка наклонил голову, щурясь от солнца, и оценивающе смерил меня взглядом:

– Да правосеки обещались нагрянуть. Повоспитывать нас. А мы решили, шо в нашем городе им делать нечего.

– Какие ещё правосеки?

– Ты шо, с луны свалился? Телевизор смотришь? Майдан. Янука скинули. В Харькове, Донецке и Луганске восстание против майданных властей.

Я был немного огорошен. Как-то пропустил, что всё зашло так далеко.

– Да слышал про Янука. И про Крым.

– Ну а шо тогда прикидываешься… Эх, плохо дежурить без курева. А ларёк ещё не скоро откроется.

– Сань, так я не понял, а вы-то, шо тут делаете?

– Это кто такой любопытный тут выискался. Ты шо, за Турчина и Яценюка? Майданутый?

Я был не готов к такому наезду и впал в ступор, не зная, что ответить.

– Митрич, да остынь, он наш, нормальный, друг мой. Не выспался, наверно. Не отдупляет пока. Тём, шо с тобой, бухал вчера?

– Я из России только приехал, – выдавил я. – Иду с вокзала. Вообще не в курсе, шо происходит.

– Из России? – оживился мужик лет пятидесяти, которого звали Митричем. – И шо там у вас говорят? Примут Донбасс в состав?

Я призадумался. Что-то смутно я, конечно, слышал, и про референдумы, и про захват администраций, но всё это как-то текло мимо меня. Однако рядом находилось двое вооружённых людей и, отвечая на их вопросы, нужно учитывать этот фактор. Такие могут спросить за небрежно подобранные слова.

– Я не в курсе, если честно. У нас в универе об этом особо не говорили. Это пенсионерки на лавочках, которые в телевизоре живут, те всё знают. А так-то народ своими делами занят, на новости старается не залипать.

Митрич переглянулся с другим мужиком, худощавым, усатым, в униформе охотника или рыбака. Казалось, что глаза его подведены синим химическим карандашом – такое бывает, когда въедающуюся в поры угольную пыль регулярно не отмывать до конца.

– То есть, всем побоку? – уточнил он.

– Типа того, – признался я, пожав плечами. – Но вы на моё мнение не смотрите, я и насчёт Крыма тоже никогда б не подумал, а оно вон как случилось.

Митрич долго пристально смотрел мне в глаза, изучая, как кажется, моё нутро. Никаких косяков за собой я не видел, поэтому глаза не отвёл и не опустил.

– На то и надежда, – проронил он, наконец, и отвернулся. – Шо как с Крымом получится.

В разговор включился ещё один из группы, до этого молчавший:

– Так у тебя точно нету курить?

Я подтвердил:

– Точно.

– Ладно, иди тогда, куда там ты шёл.

Мигулин кивнул мне:

– Пока, Тёмка.

– Пока.

С облегчением я побрёл к подъезду, пытаясь осмыслить, что вообще происходит в моём родном городе. Но так и не доосмыслил, потому что за порогом мгновенно вспыхнул ожидаемый скандал, к которому я из-за неожиданной встречи на блокпосту оказался вдруг не готов. Моему возвращению не обрадовались – и это ещё мягко сказано. Отец применил в речи такие мощные заповедные фразеологизмы, что мне хотелось или ударить его, или убежать. Я терпел пятнадцать минут, пока мать оставалась дома, но когда она ушла на работу, решил прервать поток бесконечных попрёков единственным доступным способом – покинув дом.

Пришлось разорить свою ещё в детстве заготовленную заначку. В качестве тайника я использовал толстый справочник, которым никто никогда не пользуется. Снаружи он был цел-целёхонек, а внутри, глубже текстовых полей, я когда-то бритвой вырезал сердцевину страничек. В получившемся пустом пространстве я, будучи старшеклассником, прятал сигареты и прочий нехитрый скарб подростка, обладание которым не хотел афишировать. Внутри ждали своего часа несколько гривен и початая пачка сигарет без фильтра. Сам не знаю, зачем я её хранил после того, как бросил, быть может, именно на такой случай.

– В шахту полезешь, – пообещал батя, когда я обувался. – Сам себе на учёбу зарабатывай. – Или в бурсу иди, там дураков бесплатно учат.

Бурсой у нас обычно называли училища, техникумы или колледжи, где можно было получить рабочую специальность без особых проблем. Сам он, кстати, именно бурсу в своё время и закончил, поэтому фиаско, которое я потерпел, видимо, больно ударило по его собственным, когда-то нереализованным мечтам о вышке, которые он неосознанно переносил на меня.

Стало обидно и горько, ведь чисто формально, моей вины в отчислении не было. Это он не выполнил своих обязательств – но глупо ставить ему это в вину, в конце концов, он просто такая же жертва обстоятельств, как и я.

– Да уж как-нибудь разберусь, – процедил я, прикрывая дверь. Ничего, он отходчивый, но ему нужно время. И мне нужно было время, чтобы понять, куда теперь себя применить. День, два, неделя или месяц – сколько понадобится, чтобы мозги и нервы пришли в порядок и согласованность между собой.

Я быстрым шагом двинул к блокпосту. Саня Мигулин, завидев меня издали, приветственно махнул рукой. Приблизившись, я достал пачку и протянул её Митричу, которого признал за старшего:

– Такие пойдут?

– В музее откопал? Пойдут конечно.

– Почти в музее, – буркнул я. – Помощь нужна какая?

Митрич призадумался, переглянулся с другими.

– Та не помешает. Нам щас любая помощь не помешает. Если есть охота, сбегай, купи похавать. Тушёнки пару банок, вермишель быстрорастворимую на каждого по паре пакетов. Только острую не бери, у меня от нее гастрит просыпается. Лучше куриную. Ну и сижек можешь сразу блок взять, нам твоей пачки на час.

– Понял.

– Понял – то хорошо. Но ты сам себе и нам объяснись. Ты вообще за кого?

Я впал в ступор, не способный подобрать правильный ответ, но усилием воли заставил себя встряхнуться.

– А вы сами-то, точно знаете, за кого? Я пока ничего не понимаю. Но Саня – мой друг. Я не знаю, за кого надо быть, но друзьям я всегда готов помочь.

Мигулин улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

– Братан!

Митрич покачал головой:

– Это понятно. Мы все за друзей. Но тут, понимаешь, не просто две компании стенка на стенку. Тут ситуация посложней. Не то, шоб мне нравился Янук. Но он всё-таки с Донбасса. И законный президент. И скинули его безобразно и внаглую, людей на площади постреляли, «Беркут» жгли и брусчаткой били. Причём, хто его скинул? Дед мой после войны их по схронам выковыривал, на западенщине. Сколько они делов натворили там… Советская власть не всех тогда вытравила, а теперь вот вам, пожалуйста. Их внучки подросли и беспределят.

Я кивнул, показывая, что в курсе того, о чём он рассказывает.

– Вот вопрос и стал, – продолжил Митрич. – Если этим можно законную власть скидывать, почему мы должны им подчиняться? Где так написано? Я афганец, советский офицер запаса, я Майдану не присягал, и не позволю об себя ноги вытирать. Вот за шо взяли в руки оружие в Донецке, в Луганске, в Славянске. И мы. В горисполкоме и в милиции щас наши. Не стали менты нам препятствовать. А вот прокуратуру пока не взяли. И военкомат. Теперь понял?

– Что именно?

– Что пока не понятно, чья возьмёт. Но мы свой выбор сделали, не глядючи на последствия. А ты крепко подумай.

Я подумал, однако не слишком долго.

– Но там, на Майдане, не все ж потомки полицаев были. Большинство и правда вышли против коррупции и за вступление в Евросоюз.

Худощавый, напряжённо вслушивавшийся в наш диалог, неожиданно включился:

– Не все. Вот, например, мой сын, студент в Киеве. Прибился к самообороне Майдана. А брат мой в «Беркуте» стоял в оцеплении. И вот мой сын в моего брата кидал камни, а мой брат его дубинкой лупил. Только это ничего не меняет.