Страница 2 из 9
Я уже не считал годы, месяцы, дни,
Имя, внешность и веру сменил.
Лишь остались от Родины фото одни,
С них твой взгляд меня к дому манил.
Долго был батраком у афганских племён,
Перепроданным несколько раз.
И почти позабыл, что когда-то пленён,
Лишь любовь от беспамятства спас.
Здесь замедлился будто бы времени бег,
Но его снова случай прервал.
Русских пленных увёл в Пешавар Аслам Бек
Сквозь Хайберский проход – перевал.
Так судьба завела в Пакистан и Иран,
В рабство власти пуштунских вождей.
И понёс меня ветер по множеству стран,
Как песчинку в пучине людей.
Было страшно вернуться в Советский Союз,
Плен солдатский – дорога под суд.
Сцену поднятых рук со словами «сдаюсь»
Вряд родители перенесут.
Будь ты проклят, мой жребий, афганский изгиб,
Искалечивший тело и дух.
Ведь о тех, кто в плену, и о тех, кто погиб,
Запрещалось рассказывать вслух.
Русский пленный за жизнь поплатился вдвойне,
Рассчитался ценой дорогой.
Мне хотелось родным рассказать о войне;
Лучше я, а не кто-то другой.
На афганской войне страшна кровная месть,
Где костры из солдатских костей.
Мы однажды с надеждой услышали весть
Об уходе советских частей.
А потом понеслась новостей череда,
Что не стало советской страны,
Что случилась с Россией большая беда;
Сводки будто с гражданской войны.
Мы боялись возврата с повинной назад
И скрывались, подобно зверью.
Всё же я оказался по-взрослому рад
Дать газете своё интервью.
Через несколько дней консул мне позвонил,
Попросил точно имя назвать.
Объяснил, что России я не изменил,
Обещал о семье всё узнать.
Почти год мне пришлось документ ожидать
Вместе с фото родителей, брата.
И скупые слова – как вам их передать:
«Все погибли в Москве от теракта».
И ушла вся земля у меня из-под ног,
Смысла не было будто бы жить.
Я на свете остался совсем одинок,
Кроме встречи с тобой, чем теперь дорожить?
Все формальности долго ещё проходил;
Я был подданным их короля.
По бескрайним морям мой ковчег бороздил,
Наконец показалась земля.
Путь обратный на Родину слишком тяжёл,
Кровью демон его окропил.
Двадцать лет я домой обездоленный шёл
И на берег родимый ступил.
Дождь. Мне город промокший не рад,
Львы суровые ночь стерегут.
Провожал на войну колыбель-Ленинград,
Встретил пленного Санкт-Петербург.
Бег машин, как поток в недрах бурной реки,
Разделил параллель берегов.
Сто неполных шагов – как они далеки,
Нет друзей, впрочем, нет и врагов.
Ливень времени лет здесь следы мои смыл
И сейчас льёт, о чём-то скорбя.
Повстречаться бы с ней – вот мой жизненный смысл;
Наконец-то я вижу тебя!
Мы почти поравнялись. Как сердце стучит.
Вот сейчас ты узнаешь меня.
В этот миг я услышал, как кто-то кричит,
И себя, и погоду кляня.
Сзади женщина быстро меня обошла,
Её губы, волнуясь, дрожали:
«Дочка, здравствуй, как долго тебя я ждала!» —
«Здравствуй, мама. Мой рейс задержали».
Проходя мимо них, я ускорил свой шаг,
Что ж, ошибся, а всё-таки жаль.
«Ой!» – воскликнула дочь. Я успел кое-как
Подхватить с её плеч обронённую шаль.
«Извините». – «Спасибо», – и весь разговор,
Продолжать больше не было сил.
Вдруг меня обожгло: старшей женщины взор
Меня молча глазами спросил.
И, вглядевшись в лицо, я другие узнал,
Тоже близкие сердцу черты.
Я девчонкой подругу свою вспоминал,
Здесь увидел её, но иной красоты.
А она то посмотрит на дочку свою,
На меня потом бросит свой взгляд.
«Поддержи, – прошептала, – я не устою»,
Отшатнувшись внезапно назад.
Дочь прижала её и рукой обняла,
Я в асфальт, будто вкопанный, врос.
Видно, мать про меня уже всё поняла,
Получив мой ответ на безмолвный вопрос.
С чувством горькой вины улыбнулась она;
Грудь у раны под клещами сжалась.
Раньше знал по глазам, что в меня влюблена,
А теперь видел в них только жалость.
Растворившись, надежда слезою стекла,
Брызнул искрами внутренний враг.
Будто сдвинулась пуля и в сердце вошла;
Дальше всё. Бессознательный мрак.
Открываю глаза: я в больничной палате.
Вышел целым из прошлого сна.
Слышу голос (две женщины в белом халате):
«Это дочка твоя; я – любовь и жена».
На германской, на гражданской
В доме душно, как в вагоне.
Пьяная компания.
На столе налит в стаканы мутный самогон.
В коме души от агоний —
Гибнет Русь опальная
В позолоте листопада сорванных погон.
Есаул, корнет, поручик —
Сослуживцы ратные.
На груди у них награды Первой мировой.
Складки скул сорвались с кручи
В годы безвозвратные,
Что слегли в сырых окопах на передовой.
За царя, народ, за веру,
За своё Отечество
Шли в штыки на супостата сквозь шрапнель мортир.
Сколько зря в шинелях серых
Сгибло опрометчиво,
Знал лишь ветер, завывавший траурный мотив.
Знал бы кто, как в ранах бились
Оземь кони ржавшие,
Когда в три креста аллюром нёсся эскадрон.
Когда шашками рубились,
Власти предержащие
Опрокинули российский самодержца трон.
Кто убит, кто тяжко ранен,
Подвиги солдатские
Преданы забвению пришествием времён.
Эхо битв да поле брани —
Им могилы братские.
Ни крестов, ни обелисков, прах их без имён.
Есаул берёт гитару,
Лиру семиструнную,
И поёт негромко песню грустную свою,
Как безусые гусары
Жизнь отдали юную.
Не забудь, господь, хоть ты их мужество в бою.
Не забудь, что не щадили
Живота в сражениях,
Верой, правдой государю русскому служа.
Силой духа победили
Горечь поражения,
Ни на пядь не отступив назад от рубежа.
Много дум проходит за ночь
Про бои-баталии,
Как ползли долиной смерти штурмовать курган.
Как форсировали Нарочь
Через льдины талые,
Налетая на германцев словно ураган.
Есаул в те дни был ранен,
Оказался пленником.
Брошен в лагерь за колючку – лёд страшней оков.
Был спасён в предсмертной грани
Полковым священником:
Он крестом своим наперсным совершил подкоп.
Горькой вылиты остатки,
А стакан с горбушкою
По традиции армейской рядышком стоит.
Дым от газовой атаки
Стлался над опушкою,
Там, где без противогазов полк их вечно спит.