Страница 9 из 16
Апартаменты на втором этаже мюзик-холла мадам Колетт давно заменили Уильяму собственный дом. Но, вопреки общему убеждению, драматург облюбовал сей бордель вовсе не из стремления усладить свою похоть. Уильям приходил сюда в минуты глубочайшей тоски и дни подобные этому – исполненные душевных терзаний, омрачённые мыслями о забвении. Всегда сверкающий на публике, подобно искусно огранённому алмазу под лучами солнца, сейчас поэт пребывал в тенистом отрешении. Его черты по-прежнему были прекрасны и могли свести с ума любую даму, стоило лишь улыбнуться, но у мужчины не было сил на пустые улыбки, он и так слишком долго притворствовал. Единственным распоряжением, что услышали от драматурга по прибытию горничные мюзик-холла: оставить его в покое и ни в коем случае не тревожить до будущей среды.
Вальяжно развалившись на софе, забросив стройные ноги на подлокотник, баронет сжимал в длинных пальцах трубку, глоток за глотком внимая тлеющий яд. Совсем скоро его разум впадёт в приятное оцепенение, волнения померкнут, душа превратится в маковое молоко. Всё, что было ненавистно исчезнет, а что дорого потеряет ценность. Это ли не есть истинная свобода?..
Благословлённый при рождении самим Аполлоном поэт в довесок к своему таланту получил от покровителя муз проклятье – видеть людей, понимать их, чувствовать и жить с осознанием вездесущего душевного уродства. Человеческая сущность представлялась ему бездной гниющих нечистот. Искупавшись в них с головой однажды, впитав в себя смердящее зловоние разлагающихся принципов, Уильям уже не мог отмыться, как бы не пытался. Он более не верил в свои труды, в существование того о чём писал. Честь, отвага, верность, искренность, любовь – все эти добродетели, быть может, и существовали когда-то, но в нынешнее времена без зазрения совести были пущены с молотка, обменены на алчность, похоть и жажду власти.
Сидни вошел в комнату без стука. Актёр знал наверняка, что Уильям пребывает в гордом одиночестве, потому и поступился этикетом. Жизнь свела их в тяжёлые для Гранта времена. Будучи человеком из бедной семьи он прибыл в столицу на поиски работы, чтобы помочь матери и трём младшим сёстрам свести концы с концами после внезапной кончины отца от чахотки. Без гроша в кармане юноша болтался по Лондонским подворотням, пытаясь пристроиться то тут, то там, да всё как-то не складывалось. Удача улыбнулась Сидни лишь пару месяцев спустя, когда он устроился на постоялый двор при портовом трактире. Молодому человеку должно было следить за исправностью очага, вовремя чистить дымоход от золы, выносить ночные горшки гостей, разгружать телеги с продуктами.
В день встречи с Уэйдом в питейном зале произошла пьяная потасовка. Уилл пришёл в заведение понаблюдать за слонявшемся там отрепьем. Он тогда работал над новой пьесой о классовом неравенстве и искал вдохновение для диалогов в болтовне простолюдин. Несколько пьяных моряков, решивших усладиться обществом хозяйской дочери, подающей напитки, подняли шум из-за категоричного отказа. Сидни вступился, завязалась драка, в которой юноше сломали нос и пару рёбер. И пока девица, ставшая камнем преткновения, бегала по кварталу в поисках констеблей, Уэйд, не сумев остаться в стороне, ввязался в свалку, встав на сторону будущего приятеля. Так началась крепкая мужская дружба – единственное настоящее в жизни драматурга на сей день. Позже, Уильям, приметив у Сидни талант к декламации, предложил ему сыграть небольшую роль в своей постановке, оплатил уроки по актёрскому мастерству и выдал аванс из собственных средств, дабы юноша смог снять приличное жильё.
– Я битый час искал тебя по театру, – без претензии, но с лёгким порицанием, заговорил Грант, глядя на одурманенного поэта. – Здесь же совершенно нечем дышать! Уильям, эта дрянь когда-нибудь тебя убьёт!
Щурясь от дыма, разъедающего глаза, джентльмен подошёл к окну и распахнул створки. Потянуло сыростью. Дождь почти прекратился, ему на смену пришёл туман, плотный, угнетающий, похожий на пары опиума.
Набрав полную грудь воздуха, Сидни проводил взглядом лениво ползущий по улице экипаж и обернулся.
– Моя душа, ядро земли греховной,
Мятежным силам отдаваясь в плен,
Ты изнываешь от нужды духовной
И тратишься на роспись внешних стен.
Недолгий гость, зачем такие средства
Расходуешь на свой наемный дом,
Чтобы слепым червям отдать в наследство
Имущество, добытое трудом?
Расти, душа, и насыщайся вволю,
Копи свой клад за счет бегущих дней
И, лучшую приобретая долю,
Живи богаче, внешне победней.
Над смертью властвуй в жизни быстротечной,
И смерть умрет, а ты пребудешь вечно1, – монотонно прочёл Уэйд и с раздражением отбросил в сторону сборник стихов Шекспира.
– О, всё намного хуже, чем я предполагал, – поджав губы, заключил Грант, с досадой глядя на книгу, упавшую на излом раскрытых страниц.
– Ты заблуждаешься, мой друг, – криво усмехнулся Уэйд, – всё более чем обычно…
Подойдя к креслу напротив софы, Сидни откинул полы фрака и, шумно выдохнув, сел.
– Что тебя гнетёт, дружище?
– Бессмысленность жизни? Её скоротечность? Бренность всего мною созданного? – натянуто улыбнувшись, ответил Уильям.
– Уилл, о чём ты говоришь? Ты один из выдающихся драматургов нашего времени! Разве этот вечер не доказывает твою гениальность? В театре был аншлаг!
– Гениальность? – возмущённо воскликнул поэт. – Единственное, что сегодняшний спектакль доказал – дурновкусие высшего общества! Заверни в блестящую обёртку кучу навоза, они сожрут его аппетитно причмокивая, со всей уверенностью заявив, что прежде не пробовали ничего более изысканного. Эти люди пришли в театр вовсе не ради пьесы, не в поисках культурного просвещения или утоления жажды прекрасного, ими двигало стремление быть в кругу себе подобных, показать, что они достойны и состоятельны.
– Но их мотивы не делают пьесу лучше или хуже, – попытался успокоить драматурга актёр.
Уильям сипло рассмеялся.
– Невозможно испортить то, что изначально не стоит и пени.
– По-моему, ты слишком придирчив к себе! – снисходительно заключил Грант.
Внезапно Уэйд подскочил на ноги, со злостью швырнув трубку в угол комнаты. Его глаза из-за расширенных зрачков были чернее вороньего пера. От нездорового, почти безумного, блеска в них Сидни передёрнуло.
– Я устал! Я чертовски устал от надобности быть частью этого балагана! Где оно – великое искусство? Творческий полёт? Гений ниспосланный свыше? Всё, чем я занимаюсь, это переписываю старые, поверхностные пьески, потому что именно они прельщают толпу! Людям не нужна глубокая поэзия. Они не хотят знать мои истинные мысли о жизни, о смерти, об их надменных задницах в брюках за двадцать фунтов, иначе бы ужаснулись! – давясь словами, со всей страстностью, заявил поэт.
– Так и ужасни их! Напиши о том, что уважит твой взыскательный вкус. Ты маэстро трагедии, Уильям, заклинатель людских страстей…
– И имя мне пустословие, – горько ухмыльнулся драматург, прикладываясь к дешёвому джину.
Воцарилась тишина, которая, впрочем, продлилась недолго.
– Со всем уважением, друг, но опиумный дурман не в силах решить твоих проблем…
Стоило Сидни открыть рот, как Уильям с грохотом поставил бутылку на чайный столик и, схватив со спинки стула сюртук, без объяснений направился к выходу.
– Куда ты?! – удивлённо окликнул его Грант, поднимаясь из кресла.
– Писать свой проклятый шедевр! Ты ведь это хотел от меня услышать?! – брезгливо выплюнул драматург. – Комната оплачена на год вперёд, ни в чём себе не отказывай.
Отвесив приятелю утрированный поклон, Уильям ехидно усмехнулся и вышел прочь.
___________________
[1] У. Шекспира. Сонет № 146
Акт второй. Глава 1
Англия. Октябрь 1854 года.