Идефикс. Часть первая.

– А ну стой, негодник! Где твой «высокоуважаемый» собутыльник?!

Грант обернулся, глядя на джентльмена озадачено, словно понятия не имел о ком идёт речь.

– Где Ульям Уэйд? – по слогам произнёс Рид, щуря в негодовании глаза.

– Наверняка, где-то здесь, сэр, – пожав плечами, ответил Грант. – Я видел его буквально минуту назад, он стоял вон там…

Актёр указал управляющему на кулисы, а когда мужчина обернулся, тотчас скользнул в суетливое море париков, перьев и накрахмаленных шаровар.

– Вот прохвост! – рявкнул Фрэнк, осознав, что его обдурили. – Уволю! Уволю к чёртовой матери и тебя, и твоего самовлюблённого дружка!

– Мистер Рид, – обратилась к мужчине одна из актрис, – мне кажется, я видела сэра Уэйда у крайнего занавеса.

– Давно?

– Совсем нет.

– Спасибо, мисс…

– Терон, Анжела Терон, – миловидно улыбнулась дама средних лет, но Фрэнк не обратил на её учтивость никакого внимания, спешно зашагав к дальним кулисам.

Пробираясь через залежи декораций, чертыхаясь на каждом шагу, Рид оказался у задника. Тяжёлые портьеры винного цвета, обычно струящиеся ровной линией, сегодня небрежно топорщились в одном месте и подозрительно трепыхались. Вскоре, несмотря на царивший вокруг шум, мужчина расслышал затяжной возглас и, решив, что человеку по ту сторону нужна помощь, ринулся к месту происшествия. Не мешкая, мужчина откинул бархатную ткань в сторону и, взвизгнув точно поросенок брошенный на плаху мясника, отпрянул назад.

Взору управляющего открылось совершенно непотребное зрелище – обнажённый мужской зад в ворохе женских юбок. По обе стороны от бёдер развратника торчали худенькие дамские ножки в чулках, съехавших до колен. Тощие девичьи пальцы вцепились в угловатые мужские плечи, а театральный парик, зацепившись за сверкающую вышивку на спине тёмного пиджака, по фасону отдалённо напоминающего военный мундир, повис бесформенной мочалкой.

– Святая Дева Мария! – воскликнул Рид, схватившись за сердце.

– О нет, Фрэнк, это всего лишь мисс Томпсон, но и до вышеупомянутой распутницы я вскоре тоже доберусь, – донёсся до управляющего низкий, хрипловатый голос, исполненный ядовитой иронии.

Ульям Уэйд обернулся через плечо, не отрываясь от процесса. На его губах горела насмешливая улыбка, но в глазах царила беспроглядная пустота – никаких страстей, лишь чернеющий омут равнодушия.

– Не богохульствуй! – раздражённо выплюнул Рид. – Спектакль начнётся через десять минут, так что давай, натягивай штаны! Не хватало мне беременной актрисы в начале сезона!

Брезгливо сморщившись, управляющий задёрнул занавес и отошёл чуть в сторону, дожидаясь своего горе-драматурга.

– Меня уволят? – испуганно прощебетала девица, павшая жертвой дьявольского обаяния поэта.

Её напудренное лицо, даже сквозь толщу грима пылало похотливым румянцем, рот жадно хватал воздух, губы опухли от грубых поцелуев, а грудь почти вывалилась из корсета.

– О нет, дорогуша, – хищно ухмыльнулся поэт, мазнув взглядом по аппетитным формам, и аккуратно поставил даму на пол. – Я не позволю! Вы слишком талантливы…

– Но мы не закончили! – с обидой запротестовала девица.

– Долг зовёт, любовь моя, но не спеши надевать панталоны, возможно я найду тебя во время антракта, – усмехнулся Уильям, застегнул брюки и вышел из-за задника, обращаясь уже к Фрэнку. – К чему такая спешка? Мне должно выходить на сцену лишь в финале.

– Маркиза Де Вуд только что прибыла. Она хочет, чтобы сегодняшний спектакль ты смотрел из её ложи.

Уилл досадливо выдохнул, закатив глаза.

– Ты не можешь отказать, она спонсирует эту постановку. Все твои постановки!

– Знаю, знаю, – отмахиваясь от управляющего точно от навозной мухи, Уэйд направился к выходу со сцены.

– Будь сдержан, умоляю тебя, и прояви уважение, маркиза всё ещё носит траур по почившему супругу.

– Которого она же и свела в могилу, – недовольно пробурчал себе под нос поэт.

– Что ты сказал? – нагоняя его, осведомился Рид.

Уильям глянул на мужчину с пугающей серьёзностью, но вскоре его губы вновь растянулись в издевательской улыбке.

– Поверь, мой добрый друг, под её траурным платьем скрывается юбка, пестрящая всеми цветами радуги.

– Это не наше дело, просто будь почтителен.

– Как всегда, – ответил драматург и, одарив стоявших неподалёку актрис игривым взглядом, покинул закулисье.

Уильям Уэйд был из тех джентльменов, о которых говорят: «баловень судьбы». Но мало кому известно, что прежде чем стать прославленным на всю Англию драматургом, джентльмен, разорвавший семейные узы с отцом, несколько недель скитался по Лондону в поисках ночлега. В его жизни случались и такие, совсем скверные времена, когда денег едва хватало на кусок хлеба и кружку несвежего пива в порту, что уж говорить о бумаге и чернилах.

Обозлённый на своего младшего отпрыска барон перерезал пуповину содержания грубо и решительно, в наказание за то, что Уилл отказался вступать в брак по расчёту. К тому же, несколькими годами ранее, свободолюбивый юноша отверг наставления отца обучаться праву, зато блестяще сдал вступительные экзамены в Оксфордский университет на кафедру языковедения и литературы. После окончания учёбы, вернувшись в отцовское имение, он практически сразу столкнулся с требованием родителя жениться. На протяжении всего последнего года барон Уэйд обхаживал знатное семейство по соседству и уже устроил помолвку среднего сына со старшей дочерью графа Олдриджа. Уильяму же досталась её младшая сестра, не отличающаяся ни шармом, ни умом. А будучи человеком страстным, тяготеющим к высокому искусству, юноша не смог стерпеть подобного оскорбления и в возрасте двадцати трёх лет навсегда покинул родной Абингдон, устремившись в столицу.

Для того чтобы не умереть с голода Уильям вскоре написал свою первую пьесу и продал её маленькому театру в Сохо. Её извратили до неузнаваемости, полностью вырезав философские рассуждения главных героев, сведя всё действо к пошлым шуткам и разврату, но за вырученные деньги поэту удалось снять неплохую комнату на Кинг-Стрит в Блумсбери, возле библиотеки Мьюди. Часами просиживая за книгами, анализируя творения давно почивших гениев, Уэйд постепенно выработал собственный стиль, весьма отличный от современников, и в двадцать пять к нему пришёл грандиозный успех. Тут-то и началась, по мнению самого юноши, настоящая жизнь, полная шика, светских раутов и томных взглядов дам, готовых за комплимент чертовски привлекательного драматурга, пренебречь собственной репутацией.

Прельщённый праздностью жизни и внезапно обретённой вседозволенностью баронет создавал шедевры с завидным постоянством, постепенно ввергая тело и душу в пучину плотских удовольствий, дабы утолять голод прожорливой Музы. Его пьесы и отдельно изданные стихотворные сборники высоко ценились, пусть и отличались тонкой художественной мрачностью, которую не каждый мог разглядеть за бравадой витиеватых фраз и аллегорий. Уэйд получал лестные рецензии от критиков и коллег. Вокруг него всегда был рой людей, желающих приобщиться к славе и успеху. Но, по правде говоря, Уильям был бесконечно одиноким человеком, прячущим за дорогими шелками, пафосными речами и непозволительной дерзостью, пребывающую в смятении душу. И чем популярнее становился поэт, тем сложнее ему приходилось. Публика требовала всё больше и больше! Но, увы, не произведений, а постыдных выходок, провокаций, скандалов, которыми баронет был известен в узких кругах. Вскоре такое существование смертельно ему наскучило. Эго жаждало чего-то иного, более возвышенного.

В итоге, к своим тридцати, поэт осознал, что более в Лондоне нет ничего, способного поразить его воображение. Вслед за этим пришёл творческий кризис. Теперь каждое слово, выходящее из-под пера мастера, казалось ему пресным и дешёвым. Герои, которыми он прежде восхищался, раздражали. Развлечения наскучили. Извечные попытки усладить внутренних демонов, утомили. И от отчаянья или же, напротив, полнейшего опустошения драматург встал на беспринципный путь саморазрушения, едва балансируя на грани. Выпивка, опиум, азартные игры, бордели, кулачные бои, развращение приличных дам, интрижки с замужними герцогинями и безродными актрисами, всё это стало его реальностью, персональным чистилищем, где Уильям был и грешником, отбывающим наказание, и палачом. Но однажды в дверь потерявшего себя поэта постучал Фрэнк Рид. Мужчина был столь искренен в своих мольбах, что Уэйд, скорее от скуки, нежели из сострадания, согласился заключить контракт на один театральный сезон. Ему надлежало с сентября по июнь поставить на сцене театра «Её Величества» четыре пьесы. Первая из них вот-вот должна была начаться.