Виннету. Сын вождя

– Вы только начинаете борьбу, которую я вел всю свою жизнь. Но для вас она всего лишь внешнее проявление, не внутреннее. С вами Бог, Всевышний, который никогда вас не оставит. У меня было по-другому. Я потерял Бога, когда покинул родину и променял богатства искренней веры на самое худшее, что есть в человеке, – нечистую совесть…

Тут он смерил меня испытующим взором и, убедившись в моем спокойствии, продолжил:

– Вас это не ужасает?

– Нет.

– Но ведь нечистая совесть…

– Чепуха! Вы не вор и не убийца. На низкие дела вы не способны.

Он пожал мне руку, но заметил:

– Благодарю вас от всего сердца, но вы ошибаетесь. Я был вором, в руках которого побывало немало дорогих вещей. Я был убийцей, загубившим жизни многих людей. Когда-то я преподавал в одной из школ, в какой – не важно. Я страшно гордился своим вольнодумством и стремился доказать, что вера в Бога не имеет никакого смысла. Я умел неплохо говорить и мог увлечь речами своих слушателей. Да, худое споро, не сорвешь скоро – я стал тем самым типом, что убивал в них веру во Всевышнего. Тут еще пришло время революции. Я открыто выступил вождем недовольных. Они ловили каждое оброненное мной слово – этот дурманящий яд, который я сам принимал тогда за целебнейшее лекарство. Они собирались в толпы и хватались за оружие. Сколько их погибло в борьбе! А я стал их убийцей! И не только их одних. Еще и тех, кто умер позже в тюрьме. Естественно, за мной охотились, но мне удалось уйти. Без особой грусти покинул я свое отечество. Ни одна живая душа не плакала по мне, никого из родных у меня тогда уже не осталось – только враги! Но я не думал об этом до тех пор, пока не произошло нечто, едва не выбившее меня из седла жизни навсегда. В тот день, когда я уже почти достиг спасительной границы, полиция напала на мой след. Я прорывался через одну бедную фабричную деревню. Волей случая я оказался в каком-то маленьком дворике и доверился пожилой хозяйке и ее дочери. Имени своего я не назвал, но они спрятали меня в подвале, посчитав сподвижником своих мужей, участвующих в революции. Пока мы вместе сидели в темном углу, они поведали о постигшем их горе. Жили они хотя и бедно, но честно. Дочь вышла замуж где-то за год до нашей встречи. Ее молодой муж, воодушевленный моими речами, увлекся идеями свободы и нигилизма. На одно из собраний он взял с собой тестя. На того яд тоже сильно подействовал. Получалось, что именно я лишил счастья этих четырех добрых людей. Молодой человек погиб, и вряд ли это произошло на поле праведной брани. А его тестя бросили в тюрьму. Все это рассказали мне несчастные женщины, сами того не ведая, спасавшие виновника их бед. Я точно знаю, что речь шла обо мне, потому что они даже назвали мое имя – мужья рассказали в свое время. Но они даже предположить не могли, что виновник их бед сидел рядом с ними. Для меня это было как удар молота, буквально расколовший мою душу. Бог долго ждет, да больно бьет… В Америке мне удалось сохранить свободу, но внутри меня раздирали муки, на которые меня не смог бы обречь ни один мирской судья. Я скитался из одного штата в другой, но нигде не находил покоя. Совесть мучила меня просто невыносимо! Сколько раз я был близок к самоубийству, но почему-то всегда невидимая Божья длань отводила меня от последнего шага. Она привела меня, после стольких лет страданий и скитаний, в Канзас к одному немецкому пастырю, который разгадал состояние моей души и по-настоящему излечил ее. Твердая вера и указание нового пути стали для меня поистине настоящим счастьем. Благодарю тебя за это, Господь!

Он замолчал, сложил руки и поднял глаза к небу. Долго он всматривался куда-то ввысь, потом произнес:

– Чтобы найти опору в душе и снова обрести себя внутренне, я скрылся от мира. Но не только вера, несущая спасение и благо, гнала меня в глушь. Древо веры должно плодоносить, а растить его – во власти Господа. Я снова жаждал действовать, но теперь совершенно по-иному, не так, как прежде. Когда здесь я увидел красного человека, отчаянно сопротивлявшегося неминуемой гибели, и безжалостных убийц, облепивших его тело, словно алчные мухи, мое сердце едва не вырвалось из груди, переполненное гневом, состраданием и жалостью. Судьба краснокожих была решена, но я не мог их спасти. Однако же в моих силах было облегчить им предсмертные муки светом любви и примирения. Я сам пришел к апачам и сумел донести им свои мысли с учетом их индивидуальности. В конце концов мне удалось добиться их полного доверия. Как бы я хотел, чтобы вы поближе узнали Виннету! Он, собственно говоря, мое творение. Этот юноша создан для великих дел. Будь он сыном европейского монарха, он стал бы великим полководцем или еще более великим «князем мира». Будучи наследником индейского вождя, он погибнет, как и вся его раса. Если бы я только мог увидеть день, когда он назовет себя христианином! Увижу или нет, но во всех искушениях, опасностях и трудностях буду вместе с ним до последнего моего вздоха. Он – мое духовное детище. Я люблю его больше самого себя, и, если вдруг посланная врагами роковая пуля пробьет вместо его мое сердце, я с радостью приму эту смерть, посчитав ее окончательным искуплением моих прежних грехов.

Тут он замолчал и опустил голову. Я был глубоко тронут, но ничего не сказал, потому что чувствовал, что после такого признания любая нота прозвучала бы фальшиво. Я просто взял его за руку. Легким кивком он дал мне понять, что понял мой жест. Выждав некоторую паузу, он тихо спросил:

– Хм, как же так получилось, что я рассказал это вам? Я вижу вас сегодня первый раз и, вероятно, больше никогда не увижу. А может, наша встреча здесь и сейчас – это Божественное провидение? Видите ли, когда-то я отрекся от Бога, а теперь делаю все, чтобы вернуться к нему. У меня на сердце большая печаль, но эта печаль не имеет ничего общего с сердечной болью. Похожее чувство обычно приходит с началом осени, когда опадает листва. Уж не падает ли она с древа моей жизни? А может, треснуло и само дерево… раньше времени, отпущенного природой…

Невольно его взгляд упал на долину, когда в ней снова появились фигуры Инчу-Чуны и Виннету. Оба были верхом, ведя в поводу лошадь Клеки-Петры. Мы поднялись, чтобы вернуться в лагерь, куда и прибыли почти одновременно с всадниками.

Первый, кого мы увидели, был облокотившийся о борт фургона Рэтлер с огненно-красным распухшим лицом и вытаращенными глазами. Этот потерявший человеческий облик субъект успел за короткое время нашего отсутствия проглотить столько виски, что просто не мог уже больше пить. В его взгляде читалась ярость дикого быка, готовящегося к нападению. Я решил не спускать с него глаз.

Вождь апачей и Виннету спешились, после чего направились прямо к нам. Мы стояли, образуя довольно широкий круг.

– Итак, что решили мои бледнолицые братья: оставаться им здесь или уйти? – первым спросил Инчу-Чуна.

Банкрофт, очевидно что-то замыслив, ответил:

– Даже если бы нам хотелось уйти, нам придется остаться. Мы не можем ослушаться данных нам приказаний. Сегодня же пошлю гонца в Санта-Фе с запросом. После его возвращения я смогу дать тебе ответ.

Выдумка и вправду оказалась хитрой, поскольку мы должны были закончить работу еще до возвращения гонца. Но вождь решительно возразил:

– Я не стану ждать так долго. Мои бледнолицые братья должны прямо сейчас сказать, что они будут делать.

В этот момент, как всегда некстати, явился Рэтлер с кружкой, полной бренди. Я решил было, что он снова в качестве жертвы наметил меня, но он двинулся прямиком к краснокожим и заплетающимся языком пробормотал:

– Если индсмены выпьют со мной, мы исполним их желание и уйдем. И только так! Начнем с молодого! Эй, Виннету, вот «огненная вода»!

Белый решительно протянул кружку сыну вождя. Тот спокойно отступил на шаг, сделав отстраняющий жест рукой.

– Что? Не хочешь пить со мной? Это уже оскорбление! Тогда я разолью виски по всей твоей физиономии, проклятый краснокожий! Слизывай его, если не хочешь пить!

Прежде чем кто-либо успел помешать ему, Рэтлер выплеснул содержимое кружки молодому апачу прямо в лицо. По индейским понятиям подобное оскорбление каралось смертью. Виннету, не раздумывая, нанес мерзавцу такой удар кулаком в подбородок, что тот буквально пропахал землю своим затылком. Несколько секунд он лежал без движений. Затем, приложив немалые усилия, медленно поднялся. Я уже хотел было вмешаться, поскольку ожидал, что он в ярости бросится в атаку, но этого не произошло. Осыпая апачей страшными проклятьями, Рэтлер, пошатываясь, направился к фургону.