Коварный искуситель

Похоже, однако, что суровость его слов произвела в ней чудесную перемену. Страх – отличный побудительный мотив. Она бросилась к гардеробу, выхватила темную накидку и поспешно накинула на плечи, а потом сняла с полки маленькую деревянную шкатулку, покрытую искусной резьбой.

Догадка Лахлана, что в шкатулке лежат драгоценности, подтвердилась, едва она откинула крышку. Кровь Христова! Да эти сокровища достойны султана!

Он ожидал, что графиня переложит содержимое шкатулки в вышитую сумочку, висевшую у нее на поясе, но лишь что-то разыскав, она опустила крышку и вернула ее на полку.

– Я готова.

Лахлан взглянул на шкатулку.

– А ее вы что, не берете с собой?

Она прищурилась, явно ожидая, что он решил прихватить шкатулку. Да он и правда едва противился соблазну! Такие драгоценности решили бы все его проблемы с долгами.

– Все это принадлежит моему мужу, а для меня имеет значение всего один предмет.

Так мог бы говорить тот, кто прожил в богатстве всю жизнь. Легко лицемерить, если носишь роскошную одежду, вкушаешь тонкие яства и не думаешь о завтрашнем дне. Он окинул взглядом массивный золотой ободок, стягивавший блестящие длинные волосы, затем богато вышитое золотом платье, подбитую мехом накидку, тяжелое ожерелье из сапфиров и жемчуга, кольца, украшавшие тонкие пальцы, и, наконец, изящные шелковые туфельки.

Ее щеки порозовели, и Лахлан понял, что она догадалась, какие мысли пришли ему в голову. Графиня вскинула подбородок.

– Если у вас больше нет вопросов, мы можем идти за моей дочерью.

Ах да, он забыл про девчонку, хотя не понимал, зачем тащить ребенка через половину Шотландии, где идет война. Впрочем, это не его дело.

Три года Лахлан выполнял поручения Брюса: самые разные, как приятные, так и неприятные, – и, как он подозревал, именно последние обеспечили ему авторитет среди воинов секретной гвардии Брюса. Мог он похвастать и другими качествами: беспощадностью в бою, искусным владением мечом, – делал все, что требовалось, и война щедро его вознаграждала, как и других мужчин, лишенных особой щепетильности.

Война как помойная яма: замараны все без исключения, – а разница между людьми заключалась лишь в том, что одни притворяются, оправдывая себя благородными лозунгами или любовью к родине, а другие – нет.

Лахлан был честен перед собой, политику ни во что не ставил, воину-наемнику незачем и некогда рассуждать об идеалах – так проще. На стороне Брюса он согласился воевать по одной простой причине: долги. Договор с Брюсом решал все его проблемы.

Лахлан устал делать грязную работу за других. Если дело выгорит, он больше не станет воевать: заберет обещанную награду, выплатит долги, и у него останется достаточно денег, чтобы отправиться куда-нибудь подальше – например, на остров на западе, – чтобы никому не подчиняться и жить так, как хочется.

Но для того, чтобы это благословенное время наступило, Брюс должен стать королем, и если Изабелла Макдуфф может тому способствовать, Лахлан притащит ее куда угодно вместе с дочерью.

– Где она?

Графиня прикусила губу, и этот совершенно невинный жест показался ему таким эротичным, что он почувствовал тяжесть в паху и быстро отвел взгляд, раздосадованный этим редким для себя приступом слабости.

– Я оставила ее в большом зале. – Ее голос буквально звенел от волнения. – Я думала, у нас еще есть время – до завтра, вот и не торопила ее за ужином. Мы не можем уехать без нее! – воскликнула Белла, схватив его за руку.

Лахлан вздрогнул всем телом, каждый мускул живо откликнулся на ее прикосновение. Его как будто пронзила молния. Впервые графиня сама прикоснулась к нему, но, похоже, сама не сознавала, что делает. Ею владел только страх за дочь. Ее прекрасное лицо было исполнено отчаяния и надежды найти отклик в его душе. Огромные синие глаза, темные брови вразлет, угольно-черные ресницы, прямой нос, безупречная кремовая кожа, чувственный изгиб губ, которым позавидовала бы куртизанка… Кто бы устоял перед такой красоткой?

Лахлан стиснул зубы. Не привыкший говорить обиняками, он должен был прямо ей сказать, что отвлекающий маневр задуман как раз по пути отсюда в большой зал и вот-вот начнется стычка, что у них один шанс из двадцати успеть добраться до девочки до того, как разверзнется ад, но отчаяние в ее голосе заставило его промолчать.

Если Изабелла Макдуфф и собиралась предать супруга и способствовать коронации его врага, то к дочери это никак не относилось: ее графиня, вне всякого сомнения, любила. Поскольку Лахлан был не из тех, кто теряет голову от хорошенького личика и пары восхитительных грудок, да и мольбы на него не действовали, он знал, что есть и другой резон придержать язык: его миссия. Инстинкт подсказывал: открой он ей правду, и она начнет брыкаться, – а это недопустимо. Промедление смерти подобно: у них и так фора – меньше некуда.

– Ее приведет кто-нибудь из моих людей, – сказал Лахлан, припомнив, как страстно графине хотелось разглядеть в темноте кого-нибудь – все равно кого – другого, кто мог бы стать ее провожатым.

Интересно, подумалось ему, что она скажет, когда узнает, что их тут всего трое.

Он даже поверил было собственным словам: на мгновение, – но едва они успели покинуть башню, как в ночном воздухе гулко ухнул громовой раскат.

Время истекло.

Белла проклинала себя за то, что оставила Джоан в большом зале и вернулась в свои покои собраться к завтрашнему отъезду. Хоть она и твердила себе, что не могла заранее знать, как изменится ситуация, но это было слабым утешением против тревоги и страха, сжимавших материнское сердце.

Она изо всех сил старалась, чтобы любопытная девочка ничего не заподозрила: так было безопаснее и для Джоан, и для нее самой. Нечаянная оговорка дочери могла привести к трагедии.

Но несмотря на ее старания, муж все-таки узнал. Как это произошло? Да какая теперь разница? В своей ярости Бьюкен не ведал границ. Наконец-то, после стольких лет безосновательных обвинений и подозрений Белла действительно предала мужа, его гнев был оправдан.

Содрогнувшись от леденящего холода, внезапно ее охватившего, она поспешила за презренным наемником Брюса по освещенному факелами коридору на лестницу главной башни, а затем и во двор замка. Белла не спросила, куда исчезла охрана, которую муж к ней приставил, не хотела знать, но была благодарна ему за то, что им удалось выйти из башни без происшествий.

Едва успели они ступить на вымощенный булыжником двор, как грянул гром, от которого заложило уши и содрогнулась земля под ногами. Через минуту раздался второй громовой раскат, и стремительно темневшее небо озарили языки адского пламени.

Началось светопреставление. Из зданий, подпиравших стены замка, во двор высыпали люди. Отовсюду слышались вопли женщин, крики мужчин, громовые раскаты…

– Берегитесь! – крикнул Макруайри, увлекая ее в сторону, потому что на них неслись охваченные безумным страхом лошади.

…Копыта! Ее сердце сжалось – они едва не погибли!

Конюшни, догадалась Белла. Они подпалили конюшни, и деревянные строения, набитые соломой, вспыхнули, точно вязанка хвороста.

Казалось, пламя пожирает ночь. В воздухе висел дым.

Джоан! Господь всемогущий, ее дочь!

Она рванулась было в сторону большого зала, но Лахлан, который ожидал чего-то в этом роде, удержал ее на месте.

– О девочке позаботятся, а нам нужно уходить. Стража скоро опомнится.

Холодный приступ паники сжал ее сердце в своем ледяном кулаке. Белла попыталась вырваться, но рука Лахлана держала так крепко, что она не сумела даже пошевелиться.

– Я не уйду без дочери.

Он резко повернул ее лицом к себе. Сжатые в нитку губы побелели. И Белла ахнула, потому что только сейчас поняла, какой это опасный человек – именно такой, как о нем говорили: грозный и способный на все.

Ей следовало ужаснуться, но отчего-то по коже разлился странный покалывающий жар. Посреди суеты и полной неразберихи на нее нежданно-негаданно снизошло некое озарение. Она почти перестала дышать, ощущала лишь запах его кожаного акетона, его дыхание, но главное – жар и мощь тела воина, которое прижималось к ней и было твердым, как скала.