Бесконечность

под смятою ватой небес беспредельных,

под крошевом бусин, под кровлей, как Бог.

Блуждаю по комнате, пахнущей кофе,

от мира людей оградившись тюрьмой.

Мой сын на войне, как Иисус на Голгофе.

Я сам – ветеран, что вернулся домой

и заперся в скудном хрущёвочном замке,

чтоб мира не видеть, отринуть всё прочь.

Согрев кофеином живые останки,

я мысли пускаю в графитную ночь.

Давно сирота, схоронивший родивших

и плод нерождённый, старушку жену.

Я сплю на промятой, нестиранной нише.

Червь-память изъела бока, глубину.

Бесцельно, темно, бессемейно живётся.

Какими-то силами как-то храним…

И если наследник в мой кров не вернётся,

то я из окна полечу вслед за ним…

Мытари

Бездушные мытари грабят округу,

взимая налоги для римских властей,

служа, будто псы и вернейшие слуги,

народ обирая без чувств и идей.

Отрядами ходят в разбойном угаре,

наглея, насилуя грязных крестьян,

до крох выгребают карманы, амбары,

по тюрьмам суют задолжавших селян,

секут противленцев, хозяев голодных,

штрафуют процентами всех должников,

грозят и стегают костлявых и потных,

иных выселяют из хилых домов…

Но всё же не слышно мятежных ударов,

протестов с оружием, искры войны,

петиций Сенату и Цезарю, барам.

Восстанем, когда уже станем смелы…

Ощущение ветра всеми органами чувств

Вникаю в порывы апрельского ветра,

вторжение в щели, штурмующий свист,

битьё о щитки из стекольчатой цедры,

в фанерный и форточный, выпуклый лист.

Он носится с буйством и нотами шквала

и мечется вольно от леса к окну,

от туч до земли, от бульвара до вала,

от улиц до стен, от помойки к стеклу.

Встревоженный слух созерцает движенье.

Дрожит предпоследний расшатанный нерв.

Взвихренья, удары, броски и круженья

уже причиняют деревьям пять жертв.

Невидимый демон буянит в пространстве,

врывается в сотни дверей и квартир,

несётся героем полётов и странствий.

Я чую его совокупностью дыр.

Высшая жительница

Селюсь я всё чаще под самою кровлей,

на верхнем, последнем, жилом этаже,

чтоб первым заметить цветную оглоблю,

не прячась, гулять и стоять в неглиже,

быстрей всех увидеть рассвет, оживленье,

узреть у заката финальный момент,

глядеть на все гнёзда, птенцов появленья,

взирать на раздельность всех облачных лент,

покой ощущать, уплывая в нирвану,

не слушать соседские топоты ног,

жить выше пороков, плебеев, обмана,

мечтать о высотах, где птицы и Бог,

смотреть на простор, неиспачканность неба,

не знать о пылинках, о рожах в тоске,

не ведать о лужах, о грязи и сцепах,

быть чище средь метров, на русском куске!

Голые члены семьи

Отец, обнаживший наследника рода,

стыдит его хилость и малость яиц,

бесцельность и лень, молодую породу

среди подрастающих, выросших лиц,

в тиши наставляет мальчишку, потомка,

с детсадовских лет обрамляя, уча,

ведь всюду обидчики, твари, подонки,

живущие пьянствуя, хитро стуча.

Напором своим вразумляет сыночка,

напутствует крепким советом главы

и делится опытом, верою прочной

и пищей, устоями из головы.

Он учит давать обижающим, наглым

отпоры словесные, сдачу в лицо,

развиться всецело, не быть уже чахлым,

стать сильным, отважным и умным бойцом…

Шествующий

Порочные личности зырят, как крысы,

настырные морды таранят мой взор,

паскудники шастают кучками, кисло,

внося свою тупость, раздоры и вздор.

Пейзажи и грязь заражают, как чумка,

мою постаревшую плоть кобеля

и мажут суровыми красками думки,

и колют мыслишки, какие болят.

Повсюду галдящие губы и связки,

разлитая оттепель, кошек орда.

Удушливы дуги ремня, водолазки.

Высокая ширь тротуарного льда.