Страница 10 из 27
стремятся навстречу матёрым врагам…
Под обстрелом
Назойливый рой и клювастые стаи
парят и пикируют, смесью кружат,
вонзаются в жителей страшного мая
и больно кусают военный отряд.
От жара рубцы, волдыри и ожоги,
от пороха, гари чесотка и зуд,
от пепла и грязи испачканы ноги,
от взрывов порезы и вылетел зуб.
Вокруг мошкара из осколков и газа,
иголки, клыки от упавших гранат;
зубастые звери с намётанным глазом
нас ищут в потёмках, при солнце средь дат.
От них не укрыться плащами и в дзотах.
Напичканы сталью земля и филе.
Отравлен до судорог, жженья и рвоты.
Свинцовое жало минуту во мне…
Трудоголик
Я – божий посредник по стихописанью,
невольный подрядчик создания строк,
делец, дегустатор пикантных исканий.
А значит, что я кое в чём тоже Бог!
Старательный пахарь, поэт экстра-класса,
идущий по буквам и строчкам во мгле
за сильным, уставшим, прозрачным Пегасом,
что месит чернила в бумажной земле.
Непраздный копостник, умелец и дока,
рыхлящий, всегда удобряющий гладь
тоской и любовью, насыщенным соком
и ждущий большой урожай и свой сад.
Я – чей-то посланник, фанатик, старатель,
вникающий в долг, окружающий мир,
читатель и скульптор, художник, вещатель.
Из глины и мела слеплю Вам ампир!
Канонада
Гремит канонада, как гром в темноте,
дымящие залпы сверкают так страшно.
Мы все тут подохнем и сгинем в беде!
Не будет атаки и драк рукопашных!
В округе развалы, вздыманья земель,
погром, убиенья, дырявые плиты.
С рождения и сотни несчастных недель
такого жестокого дела не видел!
Кромешная бойня и стон через стон,
заклание, рвачество туш и разделка,
стрельба, истребление, крики, огонь
и месиво, что так сумбурно и мелко.
Повсюду искристые молнии, жар,
пластичная гуща скелетов и красок,
ошмётки, кишки, душегубства и пар,
и треск скорлупы зеленеющих касок…
Обскурантизм
Я думал, планета стремится к прогрессу,
что тысячи мыслей в научных строках.
Но люди всё ж верят в священников, бесов,
себя консервируя в средних веках.
Я думал, что шару нужны только школы,
реальный и мудрый, и умственный лик.
Но люд черносотенный любит юдоли,
заветы давнишних и сказочных книг.
Я думал, что авторы пишут в пространство
и делятся разумом, лучшей строкой.
Но жители мира хотят ретроградства
и Бога за пенной иль синей рекой.
Я думал, что вверх лишь возможно развитье,
рывки экономик, наук, медицин.
Но эти земляне с религией, прытью
хотят мракобесия, мутных низин.
Арену Ананяну
Балдахин
Парадный, матерчатый вес надо мною
легко колыхается, с бризом дружа.
Навес неподвижный, что кроет весною,
легонько мотается, плавно кружа.
Шатёр водружён над шикарной постелью,
навесом на двух парах белых столбцов.
А ткань с чуть прозрачной, волнистою белью
мила, невесома, как шёлк средь дворцов.
Под навесью, кремово-чистым развесом,
под брызгами звёзд, осыпающих верх,
блаженен своим отдыхающим весом,
вальяжен, дремотен, как царь и шейх.
Лежу, как натурщик для новой картины,
на топкой перине средь сизых теней.
Я сплю, будто Бог, под сухим балдахином,
какой отделяет от мира людей.
Тотальное одиночество
Брожу по неволе, квартирному кубу
с коричневой жижей, креплёной водой.
Сжимая кофейно-коньячные губы,
живу чуть болезно, с самим же собой.
Укрытый плитой, кирпичами, бетоном
стону от печали, что очень густа,
худею от грусти в житийном затоне,
кусаю набухшие плотно уста.
Наполнен мечтами, стихами, бездельем
под тьмой малозвёздной и россыпью крох,