Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 27



стремятся навстречу матёрым врагам…

Под обстрелом

Назойливый рой и клювастые стаи

парят и пикируют, смесью кружат,

вонзаются в жителей страшного мая

и больно кусают военный отряд.

От жара рубцы, волдыри и ожоги,

от пороха, гари чесотка и зуд,

от пепла и грязи испачканы ноги,

от взрывов порезы и вылетел зуб.

Вокруг мошкара из осколков и газа,

иголки, клыки от упавших гранат;

зубастые звери с намётанным глазом

нас ищут в потёмках, при солнце средь дат.

От них не укрыться плащами и в дзотах.

Напичканы сталью земля и филе.

Отравлен до судорог, жженья и рвоты.

Свинцовое жало минуту во мне…

Трудоголик

Я – божий посредник по стихописанью,

невольный подрядчик создания строк,

делец, дегустатор пикантных исканий.

А значит, что я кое в чём тоже Бог!

Старательный пахарь, поэт экстра-класса,

идущий по буквам и строчкам во мгле

за сильным, уставшим, прозрачным Пегасом,

что месит чернила в бумажной земле.

Непраздный копостник, умелец и дока,

рыхлящий, всегда удобряющий гладь

тоской и любовью, насыщенным соком

и ждущий большой урожай и свой сад.

Я – чей-то посланник, фанатик, старатель,

вникающий в долг, окружающий мир,

читатель и скульптор, художник, вещатель.

Из глины и мела слеплю Вам ампир!

Канонада

Гремит канонада, как гром в темноте,

дымящие залпы сверкают так страшно.

Мы все тут подохнем и сгинем в беде!

Не будет атаки и драк рукопашных!

В округе развалы, вздыманья земель,

погром, убиенья, дырявые плиты.

С рождения и сотни несчастных недель

такого жестокого дела не видел!

Кромешная бойня и стон через стон,

заклание, рвачество туш и разделка,

стрельба, истребление, крики, огонь

и месиво, что так сумбурно и мелко.

Повсюду искристые молнии, жар,

пластичная гуща скелетов и красок,



ошмётки, кишки, душегубства и пар,

и треск скорлупы зеленеющих касок…

Обскурантизм

Я думал, планета стремится к прогрессу,

что тысячи мыслей в научных строках.

Но люди всё ж верят в священников, бесов,

себя консервируя в средних веках.

Я думал, что шару нужны только школы,

реальный и мудрый, и умственный лик.

Но люд черносотенный любит юдоли,

заветы давнишних и сказочных книг.

Я думал, что авторы пишут в пространство

и делятся разумом, лучшей строкой.

Но жители мира хотят ретроградства

и Бога за пенной иль синей рекой.

Я думал, что вверх лишь возможно развитье,

рывки экономик, наук, медицин.

Но эти земляне с религией, прытью

хотят мракобесия, мутных низин.

Арену Ананяну

Балдахин

Парадный, матерчатый вес надо мною

легко колыхается, с бризом дружа.

Навес неподвижный, что кроет весною,

легонько мотается, плавно кружа.

Шатёр водружён над шикарной постелью,

навесом на двух парах белых столбцов.

А ткань с чуть прозрачной, волнистою белью

мила, невесома, как шёлк средь дворцов.

Под навесью, кремово-чистым развесом,

под брызгами звёзд, осыпающих верх,

блаженен своим отдыхающим весом,

вальяжен, дремотен, как царь и шейх.

Лежу, как натурщик для новой картины,

на топкой перине средь сизых теней.

Я сплю, будто Бог, под сухим балдахином,

какой отделяет от мира людей.

Тотальное одиночество

Брожу по неволе, квартирному кубу

с коричневой жижей, креплёной водой.

Сжимая кофейно-коньячные губы,

живу чуть болезно, с самим же собой.

Укрытый плитой, кирпичами, бетоном

стону от печали, что очень густа,

худею от грусти в житийном затоне,

кусаю набухшие плотно уста.

Наполнен мечтами, стихами, бездельем

под тьмой малозвёздной и россыпью крох,