Злая Русь. Пронск

— Спасибо. Не ожидал… Но спасибо.

Я протянул старшему гридю руку — и тот, недолго помявшись, крепко сжал ее, подняв на меня вымученный и чуть ироничный взгляд:

— За что благодаришь, «тысяцкий голова»?

Последнее он выделил ехидной интонацией, после чего продолжил:

— За то, что град свой защищаю, с татарами сражаясь? Или что в спину тебе не ударил?

Последнее прозвучало уже чуть тише — и притом максимально откровенно. Словно эти слова есть приглашение к ненужному сейчас, во время короткого отдыха, крайне сложному разговору. Но все же я спросил прямо:

— Ненавидишь меня?

Еруслан ухмыльнулся, и ответил вроде развязно — но при этом с каким-то потаенным страданием, отзвуки которой я расслышал в его голосе, разглядел в кажущимся насмешливым взгляде:

— Да. Всем сердцем ненавижу.

М-да, никаких попыток сгладить… Но так даже лучше.

— И за что?

— А сам что, не догадываешься?

Глухая тоска уже отчетливо различима в словах гридя, и я отвечаю с пониманием:

— Ростислава?

Еруслан на мгновение склонил голову, но тут же поднял ее — и с невеселой усмешкой ответил:

— Да, княжна.

А после продолжил — с уже нескрываемой болью в голосе:

— И ненавижу я все же не тебя, а себя… Вот ты позволил себе проявить свои чувства, позволил себе смотреть на нее, как мужчина… А я нет. Даже не попытался. Любил на расстоянии, зная, что не про меня цветет сей дивный цветок — а теперь ненавижу именно себя. За слабость, за трусость… Ну, и тебя заодно. Потому что ты-то не струсил, потому что рискнул головой — и ведь завладел же ее сердцем!

Я только покачал головой.

— Ну и дела… И что же…

Но закончить вопрос я не успел — впереди, на щитах сражающихся и теснящих поганых воев вдруг ярко полыхнуло пламя! А следом донесся отчаянных вой горящих людей — и тут же засвистели стрелы… Много стрел, полетевших со стороны татар — они разят и убивают ратников, в единый миг сломавших строй и ставших беззащитными без «стены щитов»…

Мы вскочили на ноги одновременно — я и Еруслан. Дружинник оказался прямо передо мной — так мы стояли в последние минуты сечи. А мгновением спустя он вдруг подломился в коленях и начал оседать назад.

Я успел подхватить гридя — и тут же мой взгляд упал на древко стрелы, торчащей из его горла… Но Еруслан еще жив. Ратник крепко схватил меня за локоть и нашел в себе силы развернуть голову, посмотреть мне прямо в глаза — а после он пророкотал, с видимым трудом выговаривая слова из-за булькающего, рассеченного срезнем горла:

— Защити ее… Убереги…

От отчаянного взгляда и горячей мольбы умирающего у меня мурашки пошли по спине! Быстро кивнув, я ответил максимально уверенно, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и совсем не дрожал:

— Обещаю… Обещаю, Еруслан! Уберегу!

Но гридень меня уже не слышит — глаза его перестали двигаться, а взгляд застыл. Мой главный недруг — а как оказалось, отчаянный ревнивец, не находящий себе места от раздирающих душу, невысказанных чувств — ушел, закрыв меня от стрелы собственным телом… И каким бы подлым он не казался мне ранее, стойкости, преданности и мужества ему было не занимать…

Бережно опустив старшего дружинника на настил, я выпрямился, подхватив палаш и перекрывшись щитом, готовый вступить в схватку с перешедшими в контратаку гулямами. Но рефлекторно оглянувшись по сторонам, я замер от ужаса: в бойнице позади я разглядел, как единственный порок метает зажигательный снаряд в башню, что соединяет наш участок стены с соседним! Разглядел также и то, что пламя, пока еще не столь сильное, уже занялось на внешней стороне боевой вежи… А ведь если она разгорится, путь назад для нас будет отрезан — сходни же срублены!

— Все назад! Назад, уходим к башне!!! Микула, уводи воев! Все назад!!!

Глава 19

Светало.

Кюган Годжур, по своему обыкновению задумчиво, с потаенной надеждой смотрел в сторону восходящего солнца — что принесет новый день? И каков будет его закат? Сумеют ли его многочисленные нукеры взять упрямую крепость орусутов?

Или великий Тенгри вновь отвернется от своих детей?!

Сегодня все решится — так или иначе.

Еще вчера ближе к вечеру обеспокоенный военачальник послал туаджи к нукерам, отправленным за мороженым мясом. Последние по всем прикидкам должны были вернуться в лагерь с обновленным запасом еды — но не вернулись. Ни в положенный срок днем, ни вечером, ни даже ночью… А поутру вернулся уже посланник, принесший выборному темнику черную вестью — на обоз напали, нукеров всех перебили, телеги пожгли. Вал из туш забитого скота стал ниже, и вновь все пространство рядом с ним занято волками, озверевшими от съеденного ими мяса — теперь уже человеческого мяса…

Омрачившую душу кюгана весть не удалось скрыть от тумены — и покоренные вновь забродили душой, да крепко забродили! Не хотят ложится в стылую твердь здесь, вдали от родных кочевий — окруженные снегами, да прячущимися в лесах орусутами, атакующими из засад… Да и сами монголы втайне наверняка разделяют мысли и догадки Годжура — что их поход проклят, что Тенгри отвернулся от них! И сама земля орусутов, духи их лесов и рек восстали против захватчиков, посылая на них морозы, хищников, да укрывая в глубине густых чащ и дубрав нукеров врага…

Но что мог сделать Годжур теперь? Отказаться от штурма, уйти от града? Бату-хан узнает о том, и жестоко отомстит — не только кюгану, но и его семье. Да и куда идти, если еды осталось на два дня, считая и настоящий? До завала на реке еще нужно добраться — и опять же, каким числом? Сколько орусутов осталось за спиной, сколько их готовит новую засаду?! С другой стороны, ну еще пару дней они продержаться на мороженном мясе — а дальше?

Ответов на эти вопросы у кюгана не было. И потому Годжур, узнав о гибели обоза, приказал шаманам Тенгри принести обильную жертву божеству, задобрить его на глазах всей тьмы — а нукерам готовиться к решающему штурму.

…Вчера им пришлось отступить. Хотя в те мгновения, когда орусуты принялись спешно бежать, оставляя стену и спеша к уже горящей башне, многих врагов удалось истребить! Правда, затем уже и его собственные батыры были вынуждены спешно покидать захваченный участок стены: огонь неожиданно быстро разгорелся, поглощая сухое изнутри дерево — и нерасторопных людей, вставших на его пути…

Второй участок стены орусуты покинули загодя, как только порок начал обстреливать последнюю башню оставшимися зажигательными снарядами. И о чудо! Орусуты вскоре сами зажгли стену — тогда это показалось Годжуру великой глупостью врага и добрым знаком судьбы! Однако сегодня, глядя на возвышающийся впереди частокол, кюган переменил свое решение — ибо теперь его нукеры уже не смогут проникнуть внутрь внешнего пояса укрепления сквозь свежие проломы, что мог бы сделать камнемет. А ведь тогда у его людей появилось бы преимущество перед противником — они бы стреляли сверху вниз…

Теперь же на пути тумены встал вал с обуглившейся насыпью из непрогоревших бревен, растрескавшихся от жара камней и запекшейся земли, что наполняла собой крепостную стену. Преодолеть эту преграду будет не так-то просто, но вполне по силам простым пещцам с лестницами… Да и к частоколу, возвышающемуся за валом, теперь уже можно приставить штурмовые лестницы, число которых за последнюю ночь увеличилось втрое. А у насыпи расставить многочисленных лучников-хабуту, что свяжут орусутов перестрелкой…

Таран по-прежнему не протащить по узкому рву, но можно попробовать разбить ворота крепким бревном, держа его на весу! Хотя… Если местные также заложат их камнем… Да нет, там и бревну негде развернуться — зато основания лестниц можно упереть даже во внутренний склон внешнего вала! И поставить их столь часто, что поднимающиеся по ним нукеры будут доставать друг друга локтями!

А ворота можно попытаться проломить и камнями единственного порока. Бьет он не столь высоко — но все ж таки отправленные им глыбы могут и перелететь земляную насыпь.