Страница 3 из 5
Я была послушным (читаем: пугливым) ребенком, поэтому не выходила за пределы обозначенных границ, которые заканчивались углублением в стене со стеклоблоками. Там я и сидела во время перемены – одна, на границе двух миров: безопасного левого крыла и всей остальной школы, в которой царили хаос и насилие. Откуда ни возьмись, из мира № 2 (того, где хаос и насилие) в левое крыло вбежала запыхавшаяся шестилетка, такая же, как и я, очевидно, с тех же курсов, и села рядом со мной, облокотившись на стеклоблоки. Я была в недоумении. Откуда она убегала? Ах да! Глупая я. Конечно, от огромного старшеклассника. Бедная! Как она только выжила?
Девчонка сидела рядом со мной и молчала. Я почувствовала внутри нарастающую тревогу. «Скажи что‐нибудь! Так и будешь молчать? – требовал мой еще маленький, но уже абьюзивный внутренний критик. – У тебя ведь совсем нет друзей».
– Как тебя зовут? – после недолгих внутренних уговоров произнесла я.
– Ксюша, – ответила девчонка, но тут мой мозг сыграл со мной злую шутку. Нашу персидскую кошку звали Ксюшей – пушистую, черно-белую, – и я была уверена, что людей Ксюшами звать не могут, поэтому мозг изменил «Ксюшу» на «Кирюшу».
– Откуда ты бежишь? – Я продолжила задавать вопросы, так и не представившись.
– С четвертого этажа, я хожу туда в туалет – это весело.
Я ничего не ответила, только крепко задумалась: нам запрещали ходить в любой другой туалет, кроме того, что был в левом крыле, а она ходит писать не в правое крыло, не на второй этаж, даже не на третий, а на четвертый! Я недоумевала, и следующий вопрос снова задался как‐то сам по себе:
– Что веселого?
– По лестнице побегать, а если повезет, то под лестницей посидеть.
Я не успела ничего сказать, как она вскочила, бросив: «Ну, я пошла».
Так в моей жизни появился первый друг, которому я даже не успела представиться. В тот день меня забирал папа, и я ему рассказала о новом знакомстве.
– Может, ее зовут Кира? – спросил он.
– Нет, Кирюша, – твердо ответила я.
С Кирюшей – будем называть ее так – я дружу до сих пор. Ну как «дружу»? Мы подписаны друг на друга в «Инстаграме», иногда отправляем реакции на сториз, а совсем недавно она пригласила меня на свадьбу. Стоит отметить, это единственная подруга со школьных лет, общение с которой мне захотелось сохранить, хотя с большинством – даже теми, кто своим присутствием в моей ленте не пробуждал никаких неприятных воспоминаний, – я не хотела иметь ничего общего. Так часто бывает, когда есть прошлое, в которое возвращаться не хочется. Ты выплакал его у психолога, все осознал, вынес важные уроки – и научился жить без каких‐либо отягощений. И вот тебе пишет одна девочка из твоего класса, другая из параллели (вы даже были лучшими подружками, и она приходила с бойфрендом к тебе на свадьбу) – и ты либо удаляешь их сообщения, либо так и оставляешь непрочитанными. Да, там написано: «Катя, ты мечтала стать писательницей – и стала! Ты большая молодец!» – но ты все равно оставляешь послание без ответа, потому что оно из прошлого, в которое ты решила больше никогда не возвращаться.
Я была Кирюше плохой подругой. Скорее всего, именно благодаря дружбе с ней стало понятно, что подруга я так себе. С одной стороны, я ее любила, мы висели часами на телефоне (все помнят горячую от часовых бесед трубку стационарного аппарата и маму, уже третий раз заходящую в комнату и повторяющую: «Не виси на телефоне, я жду звонка от тети Оксаны!»), ходили друг к другу в гости, менялись куклами (у Кирюши была темнокожая Барби, которую мама разрешала ей купать в ванне, и я очень завидовала), и она была первым человеком, с которым мне хотелось поделиться чем‐то интересным.
С другой – я часто сублимировала в отношениях с ней то, что не находило выхода в коммуникациях с другими. Например, меня буллили[4] в школе одноклассники – я посылала их куда подальше, но не чувствовала, что мне хочется им как‐то отомстить: сказать еще более обидную вещь, пихнуть, толкнуть, отпинать со злости. Я всего этого не делала, потому что не умела, хотя подобное поведение не редкость в детском мире. Кажется, будто то, что не находило выхода в отношениях с агрессорами, всплывало в отношениях с подругой. Конечно, я ее не пинала, не толкала и не обзывала, но пакостила по мелочи. Например, когда мы качались на качелях-балансире, я могла специально соскочить, чтобы она резко упала вниз. Или парни могли зло над ней шутить, а я рассказывала про нее еще что‐нибудь, чего они не знали и что становилось дополнительным поводом для шуток, – и смеялась вместе с ними. Или я могла опоздать на встречу на час, хотя знала, что она будет ждать меня, пока я не приду.
Мое отношение к ней не было жестоким, я ее не оскорбляла, не унижала, но вечно что‐то вытворяла, как мелкая задира-хулиганка. Кирюша все это терпела, иногда обижалась, но я была великолепна в извинениях, и она меня прощала.
Все это продолжалось вплоть до окончания школы; правда, с возрастом градус моей хулиганистости снизился, я погрузилась в свои драмы и рефлексии, да и наш социум – мой и Кирюшин – был разбавлен уже другими людьми, и мы больше не варились в одном котле, как в начальных классах. Сейчас я подмечаю, что вела себя с подругой так же, как со мной вел себя мой старший брат. Вряд ли это была сублимация, скорее язык любви, который я переняла у него. Пройдет много лет, прежде чем брат извинится передо мной за свое поведение, как и я извинюсь перед Кирюшей за свое. Я до сих пор испытываю стыд перед ней, хотя прошло много лет и много правильных слов было сказано. Да и она отвечала, что не злится и не обижается; все это было важным уроком для нее, в первую очередь о том, что надо учиться понимать и оберегать свои личные границы.
Я не умею прощать – ни себя, ни других. Скорее со временем просто забываю события, чувства притупляются, но прощение – вещь для меня непостижимая. Например, Кирюша простила всех: и тупых одноклассников, и меня. Я не простила: ни их, ни себя. Забыла, отрефлексировала, проработала – но не простила. Для меня прощение – это оправдание, логическое или не очень объяснение чужого поступка и как бы признание: «Ну поступил человек дерьмово, ну так вот получилось». Не моя история. Я извлекаю уроки, иду дальше, забываю, но не прощаю.
За первые десять лет активной социализации я пришла к выводу, что дружба – вещь крайне лживая и ненадежная. Хорошие подруги типа Кирюши с годами отворачивались от меня, или же наши отношения набирали дистанцию, оставаясь лишь реакциями на сториз, а лживые и ненадежные становились все ближе. Еще одно странное наблюдение: с хорошими подругами я вела себя отвратительно, то и дело резко вскакивая с качелей-балансира (и буквально, и метафорически), а с плохими – хорошо, но с качелей вскакивали они.
С Дашей Могильниковой мы познакомились в лагере «Апельсин» в Крыму. Фамилия Даши у всех вызывала то вопросы, то насмешки, но она из каждой ситуации выходила bitch with poker face[5]. Даша была единственной дочерью в семье, ее родители хорошо зарабатывали, называли ее принцессой и постоянно баловали. Говорят, что подобное отношение помогает детям полюбить себя, но в случае с Дашей помогло стать заносчивой стервой. Поездка в этот лагерь, как и в любой другой, стала для меня травматичной: не помню деталей, но мне в очередной раз объявили бойкот. Я поссорилась с компанией девочек из нашего города, и они перестали со мной общаться. Даша, которая была хитрой, смекалистой и, стоит отметить, продолжала со мной дружить, не пошла против коллектива и тоже включила игнор. Когда мы вернулись домой в Челябинск, она мне ни с того ни с сего позвонила со словами: «Мась, ты как?
Я соскучилась! Увидимся?» И я увиделась.
Сама не знаю почему. Это был не первый случай, когда я забивала на дерьмовые поступки в свой адрес и продолжала общаться (если подумать, делала ровно то же, что и Кирюша по отношению ко мне).
4
Буллить (англ. bullying – «запугивание, издевательство») – травить, издеваться.
5
Bitch with poker face (англ.) – сука с безразличным лицом.