Бессмертный избранный

Я поднимаюсь, запахиваю полы корса и отхожу от ручья, оставляя Инетис в одиночестве.

Я знал, что она намерена ехать в Асму. Я знал, что она хочет увидеть своего сына, и ей для этого придется увидеться с Мланкином, как ни крути. Я злюсь на нее, но я с ней, и это не потому что нас отметила своим знаком Энефрет.

Мы пускаемся в путь снова — до Брешины всего ничего, и нам надо добраться до деревни до наступления ночи. Я ловлю себя на том, что жду появления Энефрет — в сгустке темноты, клубящемся на дороге, в шелесте сухой высокой травы, из-за холма, на который неторопливо взбираются наши уже порядком уставшие лошади. Она должна прийти или подать нам знак. Я знаю. Я чувствую ее присутствие вокруг нас. И Унна тоже чувствует — потому что то и дело оглядывается по сторонам, словно ища что-то в темноте, которая становится совсем густой. Такой, что можно потрогать пальцами, если протянуть руку.

Чевь спряталась на ночь за низкими серыми тучами, и ее сегодня не стоит искать на небе. Впереди горят огни Брешин, и только они развеивают эту тьму. Мы спешиваемся и берем лошадей под уздцы — по такому мраку страшновато ехать верхом. Мигрис достает из седельной сумки факел, и нам приходится повозиться, чтобы зажечь его — без магии это не так-то просто. Наконец, неяркое пламя вспыхивает, разгоняя мрак вокруг.

— Мы остановимся в первом же доме, — говорит мигрис. — Не всякий будет готов дать приют для шестерых, но постарайтесь не разбредаться, если придется разделиться. Мы должны быть готовы выехать самым ранним утром. Инетис. Я прошу тебя не говорить о том, кто ты, без особой надобности. Ночью не стоит распространяться о своем восстании из мертвых.

Мы идем в полном молчании, и огни деревни становятся все ближе. Мы должны уже слышать голоса, лай собак, мычание коров, ржание лошадей, но впереди нас только неподвижные огни, которые становятся все ярче и ярче, пока не превращаются в огромные костры, горящие посреди поля.

Никаких следов деревни. Только тишина и пламя, вздымающееся до неба, на котором нет звезд.

Лошади беспокойно фыркают, и я слышу рядом тяжелое дыхание Унны, которая первой находит в себе силы сказать то, что кто-то уже должен сказать.

— Это морок, — срывается ее голос. — Это пламя рождено магией.

— Глупости, — обрывает мигрис. — Магия исчезла, откуда здесь морок? Должно быть, мы сбились с пути. Остановимся и дождемся утра.

— Да посмотрите же, — говорит она. — Мы видели деревню, видели дома, а теперь их нет. Как можно сбиться с пути за несколько шагов?

Унна оборачивается ко мне, но ее лица я в темноте не вижу. Пламя факела заставляет блестеть ее глаза, и они смотрят на меня, ища поддержки.

— Это Энефрет, — говорю я, и уверенность наполняет меня сразу же, как ее имя срывается с губ. Я знаю, что это она, это не может быть никто другой. — Это наверняка она. Она ждет нас, идемте!

Я пускаю лошадь вперед, слыша позади себя окрик Инетис. Я обгоняю мигриса и рабриса, направляясь к кострам, которые, кажется, взметаются к самым облакам. Пламя пляшет, рассыпаясь искрами, но я не чувствую жара, когда оказываюсь между кострами. Они кажутся холодными и меняют цвет на ярко-желтый, когда я приближаюсь и заставляю лошадь остановиться.

— Цили! — слышу я издалека голос Инетис. — Цили, остановись! Погоди же!

Но это не она догоняет меня. Это Унна, и ее освещенное огнями лицо, кажется, само горит.

Она останавливает лошадь рядом, оглядываясь вокруг. Я не вижу и не слышу в ней страха, и ее голос звенит, разрезая ночь:

— Это магия. Это не настоящее пламя. Смотри, — Унна пускает лошадь в костер, и я едва сдерживаю крик, когда они скрываются в огне. Но лошадиная морда тут же показывается обратно, и Унна выходит из пламени жива и невредима. — Это пламя Энефрет, такое же, как было в доме, где она дала нам с Инетис наши знаки.

Почему она говорит об этом так громко?

Я замечаю стоящую вокруг тишину не сразу. Не слышно топота копыт, не слышно голосов мигриса и рабриса, не слышно Инетис. Я зову ее, и голос кажется слабым и тонким.

— Мы здесь одни, — говорит Унна, направляя лошадь ближе ко мне. — Что случилось? Где мы? Куда пропали остальные?

Эта тишина, эта тьма вокруг — мир словно надвигается на нас, вынуждая жаться к пламени, держаться в круге яркого желтого света. Но мне не страшно. Я просто жду — и я знаю, что дождусь.

— Я никого не вижу, — говорит Унна. — Где факел мигриса? Где Инетис?

— Инетис! — зову я снова. — Серпетис!

Несколько мгновений, и костры вспыхивают, чтобы погаснуть — все разом, оставив нас посреди черной ночи. Унна тяжело дышит рядом, и я протягиваю руку, чтобы коснуться ее и сжимаю ее холодную ладонь, слыша прерывистое «спасибо» и ощущая слабое пожатие в ответ.

— Что с нами будет? — спрашивает она.

— Унна! — раздается вдруг голос Инетис. — Где вы? Я не вижу вас!

Мы наперебой начинаем звать друг друга, и голос Инетис звучит совсем близко, но сколько я ни протягиваю свободную руку во тьму, не могу коснуться сестры.

— Это какой-то морок, — отчаянно говорит Инетис. — Это чары Энефрет не позволяют нам коснуться друг друга.

— Где мигрис и рабрис? — Это голос Серпетиса. Он тоже близко, но тоже недосягаем для прикосновения. — Они следовали за нами. Они должны были быть здесь.

— Их здесь нет, — говорю я. — И не будет. Разве ты не слышал Инетис? Это все чары Энефрет, и им поддаемся только мы. На нас метки. Мы отмечены. Мигрис и рабрис здесь ни при чем.

— Мне страшно, — шепчет Унна. Ее рука в моей руке покрывается липким холодным потом, но я не отпускаю ее, потому что просто боюсь потерять в этой кромешной тьме.

— Энефрет! — зову я.

— Что ты делаешь? — спрашивает Серпетис. — Зачем…

— Энефрет! — снова кричу я, и на этот раз не зря. Погасшее было пламя взвивается вверх, и мы вдруг оказываемся лицом к лицу: я, Инетис, Серпетис и Унна стоим друг напротив друга и моргаем, пытаясь привыкнуть к свету.

К ослепительному свету утреннего солнца.

— Я решила облегчить вам путь, — говорит Энефрет, появляясь из ниоткуда и шагая к нам по сухой траве.

Она выглядит как обычная женщина: штаны-сокрис, теплая рубуша с высоким воротником, отороченный мехом корс, крепкие башмаки. Темные волосы заплетены в косу, смуглая кожа кажется коричневой в свете дня. Энефрет держит под уздцы вороного коня, и он фыркает, заметив наших лошадей. Те настороженно дергают ушами и молчат. Мы тоже насторожены и тоже молчим.

Я оглядываюсь вокруг. Ни следа мигриса или рабриса, ни следа Брешин, хотя эта местность мне определенно знакома. Эти луга я проезжал по пути в Шинирос, и, хоть я и не совсем уверен, мне кажется, мы в Асморе. Другие лишь растерянно оглядываются по сторонам — но они и не могут знать эти места, они никогда не выезжали за пределы Шинироса. Разве что шембученка. Но Унна выглядит такой же растерянной…

— Я пойду с вами, — говорит Энефрет, и я забываю о том, что только что думал.

Унна испускает удивленный вздох, по лицу Серпетиса пробегает судорога.

— Зачем? — спрашивает он. — Ты пойдешь с нами в дом моего отца?

Серпетис так глуп. Это не Энефрет пойдет с нами в дом Мланкина. Это мы пойдем с ней туда. Она пришла и теперь намерена убедиться в том, что мы исполним то, что она для нас задумала. Я вижу, как бледнеет Инетис, которая так и не рассказала мне о том, что слышала в ту ночь, когда к ним с Унной явилась Энефрет.

— Да, — кивает Энефрет. — Вы носите мои метки. Я пойду с вами.

Взгляд Энефрет задерживается на Серпетисе, и мне это не нравится. Потом она поворачивает голову и смотрит на Инетис, и мне это не нравится еще больше.

— Мы уже в Асморе, — продолжает она, подтверждая мою догадку. — Я перенесла вас к Чинамину, здесь мы отдохнем, чтобы потом отправиться в путь.

— Что с мигрисом и рабрисом? — спрашивает Серпетис.

Энефрет пожимает плечами.

— Они уже в Асме.

— Что они расскажут Мланкину? Он решит, что магия не ушла из Асморанты, — говорит Инетис. — Он может уже сегодня снова вернуть запрет.