Бессмертный избранный

— Ты хочешь сказать, магия не давала нам убить друг друга? — спрашиваю я неуверенно.

— Родство, — говорит Унна. И он снова кивает.

— Родство нашей магии не позволяло нам нападать друг на друга. В тех краях, где магия слаба, в Алманэфрете, на той стороне гор, люди убивали друг друга постоянно. Челмарис принес это родство в Алманэфрет, когда воткнул свой друс в песчаную стену Эжд-ый-лога и принес оттуда их печать верности. И теперь, когда магии нет, нас больше ничто не удержит от междоусобицы.

— Но тогда зачем Энефрет забрала магию? Она хочет войны?

Фраксис переводит на меня взгляд.

— Мланкин не был первым, кто запретил магию на своих землях. И не будет последним. А где нет магии, там будут войны. Мы воевали, чтобы остановить кровопролитие. Они будут воевать, чтобы очистить территории от магов. Чтобы привести на земли долины своих женщин, лишенных магии. Принести свой скарб и родить здесь своих детей, у которых тоже нет магии. Они сотрут с лица мира Цветущую долину и пойдут дальше, к океану. Без магии в нем не сможет родиться жизнь, и вскоре наш мир погибнет.

— Мне страшно, — говорит Унна. Ее лицо дергается, шрам пляшет на нем, как живой.

— Энефрет не допустит этого, — говорю я, глядя на Фраксиса. — Ведь правда?

Он поворачивается ко мне и упирается взглядом в мое лицо.

— Не Энефрет. Твой сын не допустит.

24. МАГ

Дверь распахивается и ударяет о стену с таким стуком, что подпрыгивают даже спящие на циновках маги. Инетис не просто входит, она врывается в домик, но не говорит ни слова, хоть и разъярена. Я слишком хорошо знаю это выражение лица и эти горящие темным огнем глаза — глаза матери, пламени в которых не смел противиться даже отец. Инетис хватает меня за руку и тянет за собой. Ее ладонь покрыта потом, и моя рука едва не выскальзывает из нее, когда она практически выволакивает меня из домика.

Мы оказываемся снаружи, и с той же яростью она захлопывает ни в чем не повинную дверь. Поворачивается ко мне. Смотрит прямо в глаза.

— Ты знал?!

Я оглядываюсь вокруг. Бородач Фраксис и маги собрались на краю поляны, делая вид, что не замечают нас — а может, и вправду не замечая. У стоящего возле двери опустевшего стола с испачканными мясным соком листьями плашмянки на нем — только та девушка с лицом, перерезанным напополам тонкой полоской шрама, и теперь я знаю, откуда мне она знакома. Я видел ее у ям, когда проезжал мимо. Я не могу ошибиться, это была она, это ее отдавали на съедение чарозему в день, когда Улиса убили, а меня едва не схватили люди Асклакина.

Что она делает здесь и почему отмечена знаком Энефрет? Как ей удалось освободиться?

— Цили! — дергает меня Инетис, и я возвращаюсь в настоящее. — Ты знал о том, что задумала Энефрет? Отвечай!

Я никогда не видел ее такой. Она не просто зла, она — в отчаянии. Я вижу в глазах сестры страх, ее трясет — дрожат губы, дрожит голос, вспотели и дрожат руки.

— Я не знаю, о чем ты, — говорю я, успокаивающе обнимая ее за плечи.

Она вырывается, отходит на пару шагов, чтобы повернуться ко мне все с тем же выражением отчаяния на лице.

Инетис почти заламывает руки. Я никогда не видел ее такой.

— На тебе знак Энефрет. Ты должен знать хоть что-то!

Я снова бросаю взгляд на стоящую рядом девушку, ученицу того, кто не может больше называться Мастером. Она обхватила себя руками и не спускает с Инетис взгляда. Внимательно слушает и тоже, как и моя сестра, ждет ответа.

— О чем речь? — спрашиваю я, поворачиваясь к Инетис. — Если бы я знал, я бы сказал тебе, разве нет?

Инетис качает головой, волосы прилипли к ее вспотевшему лицу, но она не замечает этого. Кажется, она не замечает и своей поношенной одежды, и грязи под ногтями, и пыли на волосах. Кажется, не она умоляла меня спасти ее во время двоелуния, когда лихорадка сжигала ее тело. Инетис стала другой, и дело не в том, что теперь она лишена магии — в последние шесть Цветений я знал ее только такой. Она как будто готовая к удару боевая игла. И я не хочу быть свидетелем ее смертельного полета.

— Что ты знаешь о планах Энефрет? — спрашивает она, сверля меня взглядом.

Я пожимаю плечами. Что знает она сама? Не думаю, что больше меня, а может, меньше.

— Ничего.

— Цили, — начинает она. — Ты пришел вместе с Мастером и Фраксисом из леса, и с вами был Серпетис, наследник Асморанты, на шее которого я вижу тот же самый знак, что и у себя на руке. Почему вы вместе? Почему ты позволяешь кому-то решать, куда тебе идти и что делать?

Она замолкает, когда я поднимаю руку.

— Что тебя напугало? — спрашиваю я.

Инетис молчит, но отвечает та девушка со шрамом. У нее тихий голос и произношение шембученки — чуть сглаженные шипящие звуки, более четкие окончания. Я давно не слышал этого говора, да и он почти не заметен в ее речи. Как у человека, который очень долго не был в родных краях. Так, намек на говор, слышимый только тому, кто вслушивается.

— Энефрет определила наши судьбы, — говорит она. — Эти знаки на наших телах значат, что мы выбраны ею. Инетис не хочет следовать пути, который выбрала Энефрет, но и я, и она боимся того, что будет, если мы ослушаемся.

— Я возвращаюсь в Асмору, — говорит Инетис решительно. — Я не собираюсь следовать планам этой… кем бы она ни была. Цили, ты со мной?

Даже после того, что сделал Мланкин: объявил ее мертвой, убил ее мать, заставил ее лишиться магии, отнял у нее сына — она все равно возвращается к нему. Почему? Я не могу понять.

— Инетис, ты безумна, — не выдерживаю я. — Сколько раз он предал тебя? Сколько еще должен предать, прежде чем ты проснешься? Чем он околдовал тебя, что ты потеряла разум?

Она вспыхивает, заливается яркой краской. Девушка со шрамом выглядит так, словно готова провалиться сквозь землю от неловкости, она хватает роги и исчезает в домике так быстро, как только может, чтобы не слушать нашего разговора, который вдруг стал слишком личным.

— Не он, Цили. Там мой сын. Я хочу к сыну. Я хочу увидеть Кмерлана! — выкрикивает Инетис, подступая ко мне.

Я вижу, что она готова сорваться. Инетис слишком много пережила за последние дни, но не плакала, или плакала не столько, сколько надо. Я хватаю ее за руки и притягиваю к себе, и она сначала вырывается, а потом сдается. Разражается рыданиями, которые слышны по всей поляне, обнимает меня, утыкается мне в грудь и плачет так горько, как плачут дети и матери, потерявшие детей.

— Я не знаю, что делать. Не знаю, не знаю, — повторяет она.

— Кмерлан думает, что ты умерла, — говорю я.

— Да, — всхлипывает она. — Я боюсь… боюсь… боюсь за него. Мланкин сделает его таким же, как он. Он заставит его ненавидеть магию.

— Магии больше нет, Инетис, — говорю я ей мягко. — Он не сможет.

— Посмотри на мою руку. — Колесо Энефрет на ее запястье сверкает так же ярко, как и мое на шее. — Что это, если не магия? Магия не ушла от нас, даже если она ушла из этого мира. Я не могу вернуться домой… не могу…

Слезы Инетис промочили мою рубушу, но она все плачет. Я прижимаю ее к себе и глажу по волосам, но в моем сердце нет для нее слов утешения. Она не сказала ни слова о Тмиру. Не спросила меня об отце, не узнала, жив ли он, знаю ли я о нем.

— У тебя есть дом в Тмиру, — говорю я ей. — Ты не хочешь знать, жив ли наш отец, Инетис? Ты не хочешь узнать, оплакивает ли он тебя?

Дверь распахивается, и я замолкаю. Из дома показывается Серпетис, он заплел волосы в косу и выглядит так, словно готов выдвинуться в путь. Увидев Инетис в моих объятьях, он отводит взгляд, делая вид, что ничего не заметил — не знаю, почему, но мне это неприятно.

— Нам нужно отправиться до полудня, — говорит он, глядя в направлении говорящих с Фраксисом магов. Тот ловит его взгляд и направляется к нам.

— Я не собираюсь идти в Шин, — говорю я, пока он еще не слышит. — И Инетис не пойдет. У нас другие планы.

— Если твоя сестра хочет вернуться в Асмору, ей нужна будет защита, — говорит Серпетис, и Инетис затихает, прислушиваясь, правда, не поворачивается к нему. Все так же стоит, уткнувшись лицом мне в рубушу. — Я не знаю, что задумала Энефрет, но мне нужно добраться до Асморы до конца чевьского круга, чтобы я мог доказать свое право на владение. Я ухожу сейчас. Если вы со мной — вы со мной.