Бессмертный избранный

Пока Серпетис возится с железным замком, пытаясь открыть его без помощи ключа, я обдумываю сказанное Энефрет, слова, которые она сказала — и которые улетели на восход стайкой перепуганных птиц.

Серпетис не обратил на них внимания. Он как будто и не слышал, как будто пропустил мимо ушей. Но я запомнил и молчать не стану.

— Ты сказала, ты создатель, — говорю я, глядя, как Серпетис снова берется за лопату. — Что значит «бог»?

Она смотрит на меня и глубоко вздыхает. Соски ее грудей напрягаются, и я быстро отвожу взгляд, чувствуя, как в паху вспыхивает пламя. Энефрет смеется, ее смех заглушает звонкий удар. Серпетис пытается сбить замок лопатой.

— Ты задаешь правильные вопросы, — говорит она. — Но ответы на них я дам тогда, когда вы соберетесь все вместе. Когда я решу, что пришла пора.

На лице Энефрет улыбка, но голос звучит тяжело, и слова подобны камням, падающим с гор во время камнепада. Она говорит, как благородная, но может ли быть благородной женщина, расхаживающая по миру голой?

— Мне не нужна одежда, — говорит Энефрет.

Дзынь! Дзынь!

— Моя природа не похожа на вашу, и потому мне не нужно защищать свое тело от ваших глаз. Ты не сможешь взять меня, Цилиолис. Даже если очень захочешь. — И она усмехается мне в лицо.

Дзынь. Дзынь!

Я чувствую, как горят щеки, но не намерен отводить взгляд. Я не был близок с женщиной ни разу в жизни, но откуда она знает об этом, а точнее, откуда я знаю, что она знает?

— Мне ведом весь этот мир, — говорит Энефрет, делая шаг ко мне. Она внимательно смотрит мне в глаза, ее губы приоткрываются, словно намекая на поцелуй. — Я знаю о твоем желании, Цили, я чувствую твои мысли. Я знаю, что творится у тебя на сердце.

Она касается моей груди своей нежной полной рукой. Поглаживает ткань корса смуглыми пальцами, заставляя сердце сбиться с положенного ритма. Внутри меня кровь превращается в жидкий огонь, она жжет меня, она затуманивает мысли, лишает рассудка.

Мне хочется коснуться ее, уложить на мягкую подушку пепла, прильнуть губами к ее губам. Касаться ее руками, целовать живот и пышные бедра. Погрузиться в ее плоть своей плотью.

Дзынь! Дзынь!

— Я обещаю твоему сердцу покой, — говорит она совсем не то, что я ожидал услышать. — Именно поэтому я и выбрала тебя, Цилиолис. Ты не знаешь, чего я тебя лишаю. Я дам тебе покой. Твоему телу, твоему сердцу, твоим мыслям.

Она касается моего лба, чресл и сердца, и от прикосновения мне становится жарко. По спине под корсом бегут мурашки, снаружи тело леденеет, но внутри меня пылает жар. Желание. Страсть. Похоть.

Мне казалось, Энефрет ниже меня, но сейчас она совсем близко, и мне приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Они черны, как уголь, в них полыхают искры и танцуют языки пламени. Я не могу отвести от нее взгляда, я не могу дышать, когда она так смотрит на меня.

— Поцелуй меня, — говорит она, кладя руку мне на затылок. — Поцелуй свою мать, Цилиолис. Поцелуй меня…

Дзы-ы-ы-нь!

— Получилось!

Голос Серпетиса полон ликования, и Энефрет отворачивается, отпуская меня. Я шатаюсь, голова идет кругом, в глазах темно. Что это было? Земля уплывает из-под ног, и мне приходится опуститься на колени, чтобы прийти в себя, чтобы снова научиться дышать и мыслить.

— Касайся неутаимой печати, Серпетис, — говорит голос Энефрет совсем близко. — Не бойся. Верь мне.

Я поднимаю голову, моргаю, чтобы прогнать туман. В руках Серпетиса — небольшой кусок домотканого сукна, скрепленный печатью. Он протягивает к ней руку, но пальцы его дрожат, и коснуться печати он не может. Боится. Любой бы боялся на его месте.

Отзовется печать на его кровь — значит, он наследник Асморанты, сын Мланкина, будущий владетель земель от неба до моря и до гор.

Не откликнется — значит, быть Серпетису владетелем развалин, хозяином пепла и дыма, и ветра, что гуляет над его деревней.

И он колеблется. Рука еле заметно дрожит над печатью, на лице — сомнение. Я надеюсь, что он — наследник. Я надеюсь, что шел за нужным человеком, что мое путешествие и мой плен были не напрасны.

— Не бойся, Серпетис, — говорит Энефрет, подходя к нему.

Я поднимаюсь с земли и вижу, как ее пальцы нежно касаются его занесенной над печатью руки. Энефрет кажется такой маленькой рядом с Серпетисом, хотя мгновение назад была намного выше меня. Маленькая женщина с темными глазами, красивая и такая хрупкая.

Меня вдруг пробивает молнией суеверный страх. Я никогда не видел такой магии. Я никогда не прикасался к чему-то, настолько наполненному силой. Ее пальцы дотронулись до моей груди легко, играючи, но ноги отказались меня держать, а магия теперь бурлит внутри, как в котелке на огне бурлит кипящая похлебка.

Он не отдергивает руку. Позволяет Энефрет сжать свои пальцы и поднести к печати.

Когда они касаются ее, печать вспыхивает ярким алым огнем и рассыпается в прах. Серпетис стоит и смотрит на свою руку в руке Энефрет и молчит. Затем поднимает взгляд и смотрит на нас, и на лице его написано неописуемое облегчение.

— Это значит, что я — наследник, — говорит он, переводя взгляд с Энефрет на меня.

Она кивает с улыбкой, протягивает руку и гладит Серпетиса по щеке. Он покорно позволяет.

— Ты — сын прекрасной Лилеин, — говорит Энефрет. — Сын Мланкина. Наследник Цветущей равнины. Серпетис, этот знак на твоих пальцах будет гореть огнем до конца чевьского круга. После он исчезнет, и ты ничем более не сможешь доказать своего родства с Мланкином.

Энефрет замолкает. Поднимает руку Серпетиса и поворачивает ее ладонью вверх.

Я никогда не видел такого раньше. Кончики пальцев Серпетиса, которыми он касался печати, светятся. Словно огонь тлеет внутри них, словно под кожей каждого пальца пылает маленький костер. Это тоже магия, и это теперь часть него. Ненадолго, до момента, как Черь сменит Чевь на небосклоне, но все же.

— Нам пора идти дальше, — говорит Энефрет и оглядывается на меня. — Цилиолис, мы возвращаемся в Тмиру.

И она закрывает глаза.

На мгновение становится темно, а потом свет возвращается, но все уже выглядит иначе. Колосящиеся поля, далекий лес на горизонте, высокая трава под ногами. Я знаю это место — здесь мы с Инетис бегали в детстве, играли, прятались в траве. Здесь искали травы и пробовали заклятья. Это мой дом, моя родина. Земля Тмиру, до которой от южной границы почти тысяча мересов. И мы прибыли сюда в мгновение ока.

— И тебе, и Серпетису не стоит показываться здесь, — говорит Энефрет так, словно продолжает незаконченный разговор. — Но тебе нужно кое-что сделать, прежде чем мы вернемся в лес.

Я все еще оглядываюсь вокруг, не веря глазам. Серпетис отрешен, он не отрывает взгляда от кончиков своих пальцев, и похоже, ему все равно, что говорит Энефрет. Но не мне.

— Ты войдешь в свой дом, — продолжает она, глядя на меня. — Ты пройдешь так, чтобы тебя не заметили. Тебе нужно забрать из дома покрывало Сесамрин, которым она укрывала вас в детстве. Твой отец хранит его в ее сонной. — На лице Энефрет проступает грусть. — Твоя мать — сильный маг, Цилиолис. Мне жаль, что так вышло, но ее магия поможет нам.

— В чем поможет?

Вопрос задаю не я. Это спрашивает Серпетис, и его лицо сейчас — это лицо Мланкина, уводящего мою сестру в сонную шесть Цветений назад.

— Ты помогла мне найти печать, Энефрет, — говорит он. — Я говорю тебе «спасибо», но до конца чевьского круга все меньше времени, и мне надо попасть в дом своего отца, пока я еще могу доказать, что я наследник.

Он делает шаг назад, не отводя от нас взгляда, и я знаю, что он скажет еще до того, как слова срываются с его губ.

— Я хочу уйти.

— Ты не можешь уйти, Серпетис, — говорит она.

— Ты не можешь меня задержать, — говорит он.

Энефрет делает шаг вперед, и я вижу, как она снова становится высокой. Выше меня, выше Серпетиса, выше самого высокого виденного мною человека. Вокруг становится темно, как будто вдруг настал вечер. С полей тянет холодом, лес угрожающе шумит в стороне, птицы с криком взлетают из травы.