Бессмертный избранный

Я шепчу слова защиты, прося ее у воздуха и воды. Плюю на ладонь снова и дую, одновременно приговаривая, прося — хотя не могу просить. Клетка трясется и дрожит под напором магии. Так сильно, что я едва держусь на ногах, но я боюсь хвататься за прутья, потому что моих пальцев тогда сможет коснуться чарозем.

Клетку швыряет в стену ямы, и я падаю. Перекатившись, тяну руки к прутьям, но не могу дотянуться — они где-то далеко, как будто за сотню мересов от меня.

Ты задохнешься в этой яме. Никто тебя не услышит.

Я, наконец, спохватываюсь. Нестриженными несколько дней ногтями я царапаю себя, почти сразу же ощущая запах крови. Еще и еще, пока рука не начинает пылать огнем, пока кончики пальцев не становятся липкими. Я торопливо размазываю слюну по руке, шепчу заветные слова, чувствуя, как щиплет раны грязь.

Клетка содрогается от нового удара. Магия захлестывает меня с головой, и вот я уже лежу на полу клетки с открытыми глазами, а сверху непрекращающимся потоком сыплется холодная земля.

— Кровь и вода теплы, земля холодна, как пришла одна, так ушла одна.

Земля набивается мне в рот, в нос, в уши, но я все повторяю и повторяю одни и те же слова.

— Кровь и воду мои, земля, прими, не друзья с тобой, но и не враги.

Клетка поднимается в воздух, и мне в лицо летит земля. Чарозему все равно, враг я или нет. Земля не имеет разума, как не имеет разума летящая в цель боевая игла. Она несет в себе яд, она может убить — но она никогда не задумается о том, кого должна лишить жизни.

С громким скрипом начинает сматываться цепь. Шепот превращается в разъяренный шип, и я понимаю, что это не морок — меня на самом деле поднимают. Но ведь еще ночь, и наверху я по-прежнему не вижу ничего, кроме темного неба. Цепь скрипит, клетка шатается, чарозем внизу беснуется, теряя добычу так рано.

Я испугана, но рада. Меня могут вытащить из ямы раньше только по приказу наместника, но я не знаю, смогу ли я продержаться до утра. Клетка показывается над краем ямы, и Чевь светит мне прямо в лицо. Она яркая, и вокруг светло, но в яме я ее не видела. Клетка застывает в воздухе, покачиваясь на скрипящей цепи. Из соседней ямы доносится хриплый стон Ирксиса.

— Нет. Нет!

— Приказ наместника, — говорит один из солдат, подходя ближе. — Вставай, за тобой пришли.

Я поднимаю голову, все еще дрожа от морока, и вижу у костра, возле которого охрана греется темной ночью, небольшой отряд. Это не те солдаты, что привели меня сюда, другие. Я вижу пустую двуколку, запряженную старой лошадью.

Приказ наместника. Но не помилование, потому как тогда меня сразу отпустили бы на свободу. Сердце сжимается, когда клетка со стуком опускается на край ямы. Солдаты подходят ближе, наставляют на меня друсы. Они не боятся ямы, но и не играют с ней — держатся поодаль, наблюдая и приглядывая друг за другом.

— Выходи.

Я поднимаюсь, отряхиваю с одежды невесть откуда взявшуюся землю. Рука от ладони до локтя покрыта длинными царапинами. Они уже вспухли, и кожа в этом месте горит огнем.

— Дайте мне воды, — прошу я, подходя к двери. — Пожалуйста, я хочу пить.

— Наместник тебя напоит, — огрызается солдат. — Ты теперь не наша забота. Выходи и вытяни вперед руки.

Дверь скрипит, открываясь, и я осторожно ступаю на твердую землю. Покачиваюсь, как будто за два дня в клетке я могла отвыкнуть ходить.

— Что приказал наместник?

Руки мне связывают у запястий. Солдаты наместника молча наставляют на меня друсы, указывая направление пути. Я оборачиваюсь и смотрю на пустую клетку и на цепь, уходящую в яму, где сидит Ирксис. Его не будут кормить, раз меня нет. Наместник не приказывал холить и лелеять вора. Но я ничего не могу сделать, даже магией.

— Какой приказ отдал наместник? — снова спрашиваю я.

— Садись в двуколку, маг, — отвечает мне самый молодой в отряде. Он почти мальчишка, и руки сжимают древко друса так сильно, что пальцы готовы сломаться. Он и говорит так же — сквозь зубы, выплевывая слова.

Я послушно забираюсь в двуколку. Ночь холодна, дует ветер, и в мгновение ока меня пробирает насквозь. Я не могу обхватить себя руками, чтобы согреться. До Шина недалеко, но путешествие покажется мне долгим. Я уже замерзла, а мы еще даже не отъехали.

— Что будет с Ирксисом? — спрашиваю я у солдат, оставшихся охранять клетки.

Тот же самый юноша наставляет на меня друс.

— Тебя не перевоспитал чарозем, маг? Почему ты открываешь свой поганый рот?

Я сжимаюсь от его взгляда и выражения лица. Он ненавидит магов. Он готов ударить меня древком, но в последний момент замирает и отводит друс.

— Едем. — Почему говорит только он? Неужели этот почти мальчишка здесь старший? Но остальные только молча кивают, и вскоре мы трогаемся.

Лошадь идет медленно, как будто нам некуда торопиться. Все молчат. Я решаюсь попросить воды, но мне никто не отвечает. Холодно, больно. Я подтягиваю колени к груди и пытаюсь хоть как-то согреться. До рассвета далеко, ночь темна, а наместник зачем-то приказал вытащить меня из клетки.

В воздухе пахнет жуском. Или этот запах уже впитался в мое тело и одежду. Мы въезжаем в город нескоро, но все это время я строю догадки, пытаясь хоть как-то отвлечься от жажды, боли в ране и холода.

Я не впервые не знаю, что меня ждет. Но я впервые — преступница, чья жизнь находится в чужих руках. И я очень хорошо знаю, что эти руки скорее ударят, чем приласкают.

Впереди огни — это светятся крайние дома Шина. Так непривычно видеть свет ночью. Мы в лесу всегда завешиваем окна шкурами. Ночная мошкара летит на человеческое тепло. Утром можно проснуться с окровавленным лицом, и это будет твоя собственная кровь. Кровесосы в лесу огромные, кусают больно, пьют много. Правда, во сне их укусов совсем не чувствуешь. А они пьют столько, что лопаются, разбрызгивая вокруг кровь — и на запах летят их собратья, и так до самого утра.

В Шине, похоже, совсем не боятся кровесосов. Или, может, они здесь не водятся?

По уже знакомой дороге мы подъезжаем к дому наместника. Меня бьет дрожь от холода и предчувствия, я сижу, опустив голову и стуча зубами. Зачем он вызвал меня среди ночи? Чтобы приговорить? Прогнать прочь? Убить на месте ударом друса?

Один из воинов идет внутрь, видимо, доложить наместнику. Я опускаю глаза и разглядываю свои связанные грязные руки, свой грязный корс. Свою грязную обувь. Один из воинов легко поднимает меня и ставит на землю. Я переступаю с ноги на ногу, пытаясь согреться, но спустя мгновение получаю чувствительный тычок древком друса в спину.

— Подними глаза, когда перед тобой наместник! — сквозь зубы шипит тот самый воин, что едва не ударил меня.

Я испуганно вскидываю голову. Наместник уже стоит передо мной, он приблизился так бесшумно, что я не услышала. Но это неудивительно. В моей голове еще стоит гул, еще шелестит злой шепот чарозема, потерявшего добычу. Его магия все еще чувствует меня.

— Это она? — спрашивает наместник, снова внимательно разглядывая мое лицо.

— Да, — слышу я знакомый голос. Из-за спины наместника показывается Мастер, и я делаю шаг навстречу, но меня хватают за плечо и заставляют остановиться.

— Куда собралась, маг? — шипит тот же воин.

— Полегче, Отамас, — говорит наместник, и плечо мое отпускают. — Девушка связана? Развяжите.

Воины беспрекословно повинуются. Я вытягиваю руки вперед. Веревку развязывают и заботливо сматывают, чтобы уложить на дно двуколки. Еще пригодится. Воины стоят рядом со мной, направив на меня друсы — и теперь они действительно готовы меня ударить.

Наместник переводит взгляд на Мастера, кивает ему.

— Я буду благодарен тебе, фиур, — говорит тот. — Сколько ночей ты провела в клетках, девочка?

— Д-две, — отвечаю я. — Если считать эт-ту.

Наместник качает головой. Его внимательный взгляд не отрывается от моего лица.

— Чарозем еще не добрался до тебя? У тебя сильная дочь, Велала. — Я впервые слышу имя своего Мастера, но стараюсь не показать удивления. Если я его дочь — я буду ею. Ради спасения буду кем угодно. Я не могу вернуться в клетки — чарозем зол на меня, он соберет все силы для того, чтобы со мной совладать. Мой разум не переживет эту ночь в яме.