Бессмертный избранный

Лошади, однако, ведут себя спокойно. Изредка фыркают, переступают с ноги на ногу, помахивают хвостами, отгоняя ночных букашек. Я укладываюсь на спину, сжав рукоять кинжала, и долго смотрю в небо, прислушиваясь. Определенно кто-то бродит вокруг нашего маленького лагеря, но сколько я ни слушаю, кроме еле заметного шороха травы ничего не слышу. Так я и засыпаю.

Наутро мы с новыми силами пускаемся в путь. Я рассказываю мигрису о том, что слышал ночью, и он пожимает плечами.

— Наверное, ночные звери. Огонь отпугнул их. Не переживай, фиоарна, обратно мы поедем с отрядом…

Он не заканчивает фразу словами «если ты окажешься наследником», но я понимаю. Почти все зависит от этого, и говорит со мной мигрис сейчас именно как с наследником, если не считать того, что называет фиоарной без положенного «син». Если я окажусь сыном фиура Дабина, охрана мне будет не нужна. И даже если той же ночью из кустов выберется какой-то зверь и отгрызет мне голову, это уже не будет никого волновать.

— У тебя хорошая речь, фиоарна, — говорит рабрис. Его тоже, похоже, не очень озаботили мои слова. — Не похоже, что рос ты в деревне.

— Отец учил меня. Считал, что я должен уметь говорить чисто, если хочу однажды стать… — Я запинаюсь. — Наместником.

Мигрис кивает так, словно я не сказал ничего особенного.

— Фиур Дабин был на хорошем счету в Асме. Всегда.

И это были не пустые слова. Отца и в самом деле прочили в наместники — он обмолвился как-то по секрету, что в доме правителя уже давно ведут разговоры о том, чтобы «посадить» кого-то в Хазоире. Эта маленькая земля не знала другой власти, кроме власти правителя Асморанты, но в последнее время там становилось неспокойно.

Хазоир наравне с Шиниросом пострадал во время сожжения магов. Земелька эта была густо населена — Асмора близко, рядом проходят две больших дороги — Восточный тракт, по которому товары и люди путешествуют из пустынь Алманэфрета и обратно, и Водный путь по реке Шиниру через весь Шинирос и Южный Алманэфрет к приграничным землям.

В Хазоире много родников. За чистую и целебную воду эту землю когда-то сами жители называли родником Асморанты. Закон запрещал торговать этой водой, но для собственных нужд набрать бочку-другую никому не возбранялось, и в Хазоир постоянно ехали немощные и хворые из других земель. Кто-то мыл водой язвы, кто-то сводил бородавки, кто-то пил, чтобы вылечить больной желудок.

А сколько в Хазоире было магов — не счесть. Вода из хазоирских родников не годилась для колдовства, но она помогала восстановить силы. А после какого-нибудь опасного и сильного ритуала маги иногда лежали больными два, а то и три круга. Некоторые умирали, потеряв слишком много сил — случалось и такое. Если маг оставался жив, но был слишком слаб, ученики нанимали за десяток колец какую-нибудь скрипучую ветхую повозку и везли своих Мастеров к родникам. Отпаивали водой, делали припарки, купали в горячих источниках.

Многих магов в горячих ваннах указ Мланкина и застал.

Воины тогда хватали всех без разбору. Говорили, что костры горели целый чевьский круг, день и ночь, а горячий пепел лежал кучами вокруг, и его даже никуда не увозили, просто сгребали в сторону. Но если шиниросские земли не позволил выжечь дотла Асклакин, который первым начал сгонять магов в вековечный лес, то Хазоир защитить было некому. Ветра вот уже шесть Цветений развеивали по этой земле пепел и прах. Источники засорились этим прахом, и вся целебная сила из них пропала. Земля беднела и пустела, а Асма рядом процветала и богатела правителю на радость. На ежесезонных ярмарках все громче подавали голос недовольные положением фиуры. Хазоир остался никому не нужным после того, как потерял свою главную ценность — воду. И каждый из требующих справедливости фиуров считал, что простыми ситами пепел из источников не вычерпать.

Нужна магия.

Отец называл хазоирских фиуров лентяями. Шиниру частенько бушевала и выходила из берегов в начале Жизни, затопляя окрестные поселки. И люди возвращались в залитые водой дома и выгребали за порог ил, и жарили на тут же разведенных кострах еще живую выброшенную на берег рыбу, и ели, и с новыми силами все вместе брались за восстановление деревни. Если бы хазоирцы не ныли, а действовали, они уже очистили бы свои родники и вернули бы земле процветание. Торговые пути никуда не делись. Шиниру все так же несла свои воды на юг, по Восточному тракту все так же шли караваны с тканями и деревом, орфусом и железом, вышитыми узорчатыми рубушами и частыми рыбацкими сетями.

Мланкину надоело слушать жалобы фиуров, и он задумался о том, что пора поток недовольных направить куда-то подальше от дома.

Отец говорил, что в Хазоир правитель думает посадить кого-нибудь молодого и горячего, человека, который не побоится работы и не станет причитать над бедой, а сразу возьмется за дело.

Я был готов взяться.

— Что это впереди? — прерывает мои мысли мигрис.

Я прищуриваюсь и вглядываюсь в том же направлении, что и он. Из-за поворота мы выбрались на прямой, как полет друса, участок дороги. Поля и тракт просматриваются на мересы вокруг, и далеко впереди у нас на пути я замечаю блестящие на солнце наконечники — это друсы, но их там много, как будто на дороге зачем-то собрался большой отряд.

— Неужели еще одного мага поймали? — спрашивает мигрис почти про себя. — Развелось их не вовремя.

Но мне почему-то не кажется, что дело в этом. Рука сама собой сжимает рукоять кинжала.

Мы едем, и расстояние между нами и отрядом сокращается. Я вижу, что воинов на дороге на самом деле много. Десять, двадцать друсов. Что делает такой величины отряд посреди Обводного тракта? Почему не охраняет границы, почему не прочесывает берег Шиниру?

Похоже, мигрис задается теми же вопросами. Он хмыкает, покачивает головой и делает нам знак придержать лошадей.

До отряда где-то с полмереса. Мы переходим на медленный шаг, потом останавливаемся. И я, и мигрис уже заметили, что что-то не так. Полмереса — это не так уж и далеко. Если мы заговорим, отряд услышит голоса, хоть и не разберет слов. Но мы слышим оттуда только тишину. Шелест покосных лугов слева от дороги, шорох листвы вековечного леса — но ни фырканья лошадей, ни голосов.

Мы уже различаем людские силуэты, и эти силуэты…

— Они не двигаются, — говорит мигрис. — Это еще что такое?

— Это чары, — бормочет под нос рабрис. — Это морок леса, разве вы не видите? Разве вы не видите, что у них одинаковые лица? Разве вы не видите, что все они стоят и смотрят на нас, не моргнув и глазом?

И хотя глаз отсюда не разглядит даже зоркий крылатый ырнус, мы с мигрисом пытаемся.

— Мороки леса не выходят из леса, — уверенно говорю я.

— Маги не нарушают клятв, да, фиоарна? — напоминает мне мигрис о девушке со шрамом, и мне нечего ему возразить. Быть может, за шесть Цветений изменилось не только это. Быть может, напоенный пришлой магической силой вековечный лес стал сильнее. — Что будем делать?

Как по знаку, в стоящем напротив нас отряде начинается движение. Я, мигрис и рабрис переглядываемся, и я снова сжимаю кинжал.

— Они заметили нас.

— Скачут навстречу.

— Нам надо развернуться, — говорит рабрис, умоляюще глядя на мигриса. — Или съехать с дороги, дождаться, пока морок развеется.

Мы уже должны слышать стук копыт по пыльной дороге, но по-прежнему ни звука не доносится со стороны приближающегося отряда. Я начинаю различать лица, и понимаю, что рабрис прав.

У воинов, несущихся нам навстречу, одинаковые лица. Лица мага, которого вчера вечером убил друсом воин Асклакина.

Я не успеваю поделиться открытием — в то же мгновение слышу откуда-то сбоку высокий короткий свист, и рабрис падает с лошади, схватившись за горло.

— Боевая игла, — выкрикивает мигрис, изо всей силы ударяя мою лошадь по крупу. — Езжай, фиоарна! Скачи к ближайшей деревне, спасайся!

Он прижимается к шее своей лошади и пускает ее вскачь, почти сразу спускаясь с дороги в овраг и дальше — к полю.