Бессмертный избранный

— Хватит пугать мага, Ирксис! — один из солдат подходит поближе и глядит на нас, морщась от жуска. — Смотри, она уже вся зеленая. Испачкает клетку — поменяю вас местами.

— Пора по ямам! — рявкает Ирксис.

— Еще не пора, — обрывает солдат. — Наслаждайтесь солнцем, особенно ты, маг. Ночка покажется тебе долгой.

Я поджимаю под себя ноги и замираю. Нащупав рукой кусок лепешки в кармане, я достаю его и впиваюсь зубами, не совсем понимая, что делаю. В животе страх скручивается, завязывается в крепкие узлы, и мне надо его чем-то развязать. Хоть чем. Хоть пресной лепешкой.

— Что там? — живо спрашивает Ирксис. — Ты ешь? Ты ешь?

Я хотела бы отдать этот кусок лепешки ему. Но прутья слишком частые, и от клетки до клетки слишком далеко. Я не смогу дотянуться. А брошу — не поймает. Не пролетит кусок через прутья, не настолько я точна.

Я убираю лепешку обратно за пазуху, когда вижу, что к лебедке идут сразу четверо. Кажется, пора по ямам.

Цепь со скрипом начинает разматываться, и я сжимаю кулаки, пытаясь проткнуть кожу ногтями. Немного крови. Хотя бы капельку. Хотя бы одну.

Клетка ползет вниз. Из ямы тянет сладким жуском и чем-то еще, не столь приятным.

— Если надо сходить по нужде, ночь — самое время! — кричит один из солдат, и я понимаю, что это за запах. Ну, конечно. Куда еще деваться пленникам. — Эй, маг! Подними голову и смотри на меня. Не пытайся колдовать — не поможет. Лучше в последний раз на свет погляди.

Я отрываю руки от лица и оглядываюсь вокруг. Сумерки наступают, но пока светло. Ирксис забился в угол клетки и поджал под себя ноги. Он смотрит только перед собой, не хочет встречаться со мной взглядом. Он снова бормочет про Шиниру и болота. Мы медленно опускаемся в яму, и вот уже ее черные края скрывают от меня остальной мир. Яма глубока. Не сразу клетка касается ее дна. Но вот легкий толчок — и скрип цепи наверху прекращается.

Я поднимаю голову. Пока еще сверху сюда падает свет, но это ненадолго. Вскоре настанет ночь, и тогда все вокруг будет одинаково черно.

Клетка стоит посреди широкой круглой ямы. Если я подойду и протяну через прутья руку, я смогу коснуться земляных стен, но мне не хочется этого делать. Земля подо мной холодная и сырая. Я поднимаюсь на ноги и снова смотрю вверх. Сумерки в Асморанте быстры, как полет боевой иглы. Еще немного — и темная пелена накроет небо. У меня совсем мало времени.

Я смотрю на свою ладонь, на крохотное пятнышко крови на ней. Плюю и растираю две своих жидкости — кровь и воду тела, заставляя их смешаться с воздухом вокруг. Просунув пальцы сквозь прутья, я беру щепотку земли и примешиваю к слюне и крови. Земля холодна, и в моей руке она не становится теплее. Это не моя магия. Я не могу приказать ей. Я даже не могу просить.

Но я должна попробовать.

— Кровь и вода теплы, земля холодна, как пришла одна, так ушла одна, — говорю я. — Кровь и воду мои, земля, прими, не друзья с тобой, но и не враги.

Мастер не учил меня защищаться от чарозема — это бесполезно. Присловье, которым я пытаюсь спрятаться от его магии, делается, чтобы изгнать из тела раненого заразу, занесенную землей. Мне не приходилось лечить воинов, если не считать Серпетиса, но мой Мастер посчитал, что я должна научиться.

«Если в рану попадает земля, сначала ничего не бывает, — говорил он. — Но потом земля и кровь начинают бороться между собой, и внутри зажигается огонь. Тело раздувается — и в нем заводится воздух. Кровь превращается в мутную воду и течет из раны — это мертвая кровь и земля, которая ее убила. Ты должна научиться мирить кровь и землю до того, как она призовет себе на помощь воду, воздух и огонь. Лихорадка — признак того, что ты не успела. Начинай все делать до того, как в теле заведется огонь. Поняла меня?»

Я узнала, что если рану промыть водой, которая кипела на открытом огне, то может случиться так, что вода и огонь подружатся и потом не придут на помощь земле. Я промыла раны Серпетиса водой, которую сама же вскипятила на пламени очага. Может быть, еще и это помогло его ранам зажить так быстро?

Но земля на моей ладони холодна. Слюна и кровь засыхают, и я вытираю руку о прутья клетки на том месте, где стою. Если у меня ничего не вышло, я сама виновата. Я ведь даже не маг, так, половинка мага, которой теперь не узнать, как проводится ритуал зарождения.

Железо и дерево клетки защищают меня от магии, которая витает вокруг. Но они же не дают мне самой колдовать. Я кладу руки на прутья пола, касаюсь пальцами холодной земли и снова говорю шепотом слова мира.

И замолкаю, когда стены ямы начинают шептать в ответ. Сначала этот шепот совсем слаб, как шорох осенней листвы, гонимой ветром. Но потом он становится явственнее. Я начинаю разбирать слова, но не понимаю их смысла. Это другой язык, мне неизвестный — древний язык природы, на котором уже многие Цветения никто не говорит. Быть может, потому чарозем и не понял меня? Ведь я говорила с ним на языке, который знаю я.

Я задираю голову — небо уже темно-серого цвета. В яме совсем темно, и мне становится не по себе. Шепот все плотнее, и, кажется, вот-вот я смогу потрогать его рукой. В темноте я вижу, как земля начинает осыпаться. Я знаю, что это мне чудится, и все же не могу не дрожать. Я сажусь в центр клетки, туда, где растерты по прутьям моя кровь, слюна и земля. Шепот не усиливается, но и не ослабевает. Я слышу, как шуршит земля — ш-ш-ш-ш-ш… — поднимаю голову, чтобы увидеть небо, но не вижу его. Нет ни звезд, ни луны, нет ничего. Только чернота вокруг клетки, внутри клетки, вокруг меня, внутри меня.

Везде.

Шепот перемежается пощелкиванием и потрескиванием, как будто где-то поблизости горит костер. Но тепла нет. Я чувствую только холод, и он заставляет меня обхватить себя руками. Стучат зубы. Встают дыбом волосы.

Неподвижно, не сходя с места и не глядя вокруг, я провожу в этом ужасном месте всю ночь.

Когда наступает утро, я совсем измождена. Губа похожа на кровавую лепешку — мне дважды приходилось кусать ее и подкреплять заклятье, чтобы не поддаться чарозему. Я устала, хочу пить и спать. Когда первые утренние лучи солнца проникают в яму, я просто ложусь на пол клетки и закрываю глаза. Все оказалось не так страшно, как я думала, но это только первая ночь. Губа болит и опухает все сильнее. Я не могу умыться, мне нечем стереть кровь — только краем своего грязного корса. Но тогда я могу занести внутрь землю, и заболею. В ране вспыхнет огонь, под кожей появится воздух, а потом кровь превратится в мутную воду, и я умру.

Цепь скрипит, клетки поднимают наверх. Я лежу на полу, скорчившись и обхватив себя руками — утренний холод пробирается под корс, ледяными пальцами сжимает тело.

— Время выпить воды, — слышу я голос одного из солдат.

Наша охрана уже сменилась, и теперь это другие люди. Они разглядывают меня с любопытством, щурятся, уставившись на шрам, обмениваются замечаниями по поводу моего вида и одежды. Я могла бы оскорбиться, но слишком хочу спать.

Глаза слипаются, но я заставляю себя разомкнуть веки и подняться. Теперь мне нужно встать к стене клетки спиной. Руки связывают, туго, как и вчера, и в клетку входит один из солдат с ковшом, полным воды. Второй, с друсом наготове, стоит чуть позади.

Я бросаю взгляд на Ирксиса. Он безучастно сидит на полу и не подчиняется приказам.

— Сначала умывание.

Воду из ковша выливают мне прямо на голову. Я кричу от неожиданности и жгучего холода, и солдаты в клетке и снаружи покатываются со смеху. Я плююсь — волосы попали в рот, — и солдаты хохочут еще громче.

— Теперь пить. — Мне подносят еще один ковш, и я пью вдосталь, а последний глоток не делаю, задерживаю воду во рту. Мне нужно помыть руки. Смыть кровь и грязь, особенно кровь, чтобы никто не заметил.

Клетку запирают, меня отвязывают. Я осторожно выплевываю воду и вытираю мокрые руки об бруфу. Все, крови теперь не видно. Я дрожу от холода из-за мокрых волос. Воды «для умывания» в ковше было немного, но и этого хватило, чтобы промочить воротник. Я мерзну, стучу зубами. Солнце еще только выглянуло из-за горизонта, и согреюсь я нескоро.