Долгая ночь

— Преимущественно мука, — дипломатично сказал тот.

Гости расползались по углам. Официантка принесла распылитель с водой и принялась брызгать вокруг, чтобы хоть как-то прибить эту гадость к полу. Арден оглушительно чихнул.

— Мука так не воняет.

— И ещё специи, — согласился бармен. — Разные, для десертов. Корица, ваниль, имбирь, цитрусовая цедра тёртая, высушенная мята, мускатный орех, гвоздика, чёрный перец…

— Перец?!

Женщина с кухни подняла мятую банку и бросила гневно:

— Да, мы добавляем его в пряники! И чего вы вообще ожидали, когда полезли в шкаф?!

— Я?! Полез?! Я выходил из сортира, когда эта херня рухнула мне на голову!

И он снова расчихался.

Тут, наконец, откуда-то из служебных помещений вошла женщина в ярко-зелёной юбке, с таким властным лицом, что сразу понятно: начальство.

Тогда все угомонились. Ардену помогли стряхнуть с себя остатки пыли и отмыть лицо; потом они долго разговаривали с хозяйкой и в итоге, видимо, решили обойтись без полиции. Всё это время Арден пронзительно, скорбно чихал.

— Извини, — сказал он мне, освободившись. — Провожать тебя, наверное, не стоит, а то ты тоже вся пропахнешь этой дрянью. Увидимся на занятиях.

— Может тебе к врачу? — неуверенно предложила я. Арден снова чихнул, а потом закашлялся; на скуле его наливался цветом здоровенный синяк. — Мало ли что…

— Фигня, — мрачно и сипло припечатал он. — Ничего такого, что не смывалось бы душем.

Из кафе мы вышли вместе. Он всё-таки проводил меня до трамвая, хотя я и отказывалась; помахал мне рукой — и пошёл в другую сторону, неловко прихрамывая.

vi

В понедельник у нас был пустой день, а во вторник Арден на занятиях не появился.

Девочки успели перемыть ему все кости и вытащить из меня подробности, о которых я сама не помнила. Ливи, услышав про «ну, кажется, целоваться мне не очень нравится» дразнила меня «синим чулком» и «занудой», а Ардена заочно записала в импотенты. В пересказе звучит не слишком красиво, но в моменте было очень смешно, возможно, потому что всё это перемежалось страстными рекомендациями никогда не спать с мужчинами: ведь от этого бывают дети, а дети потом делают из тебя дойную корову и иногда путают её с коровой мясной. У Марека настал неприятный период, когда резались одновременно зубы и родовой дар, и от этого Ливи сделалась несчастна и совершенно невыносима.

Трис, старшая сестра для четырёх девчонок, была не так категорична. Она даже с юным наследником Бишигов управлялась легко, и Ливи всерьёз уговаривала её съехаться. Правда, не усматривая проблемы в детях, Трис бурчала на другое: всем мужикам только одно и надо, и мы-то, девчонки, влюбляемся, — а он встретит свою истинную и упорхнёт в далёкие дали, забыв попрощаться.

Я не стала ей напоминать: вообще-то, это как раз она встретила на Охоте безусого юнца и сразу же рассталась с обаятельным беркутом, с которым встречалась до того почти три года.

«Я не хочу портить ему жизнь обречёнными отношениями, — сказала тогда Трис. — Так для всех будет лучше.»

Ливи назвала её дурой, но Трис не прислушалась: у колдунов не бывает парности, колдуны отрицают судьбу, а оттого свободны в своём выборе.

«Да я, блин, вольна как птица! Как целый сучий альбатрос!» — веселилась тогда Ливи.

Но это, конечно, ничего не изменило.

И вот теперь Трис снова канючила: ты понюхала? понюхала? может быть, он хоть чуточку тебе понравился?

А я закатывала глаза и отбрыкивалась.

Бенера взирала на этот цирк со своей извечной одухотворённой улыбкой и молчала. Зато она сделала-таки сияющую призму.

— Она усилит твой свет, — обещала лунная. — Она напомнит тебе, кто ты такая.

Призма излучала мягкое сиреневое сияние и ставилась в изголовье кровати, чтобы светить на меня-настоящую, меня-без-публичного-лица, меня-не-умеющую-лгать-даже-себе, — иными словами, на меня-во-сне, но такого имени у лунных предусмотрено не было.

Я поспала с ней два дня, но не почувствовала никаких изменений. Да и какая, по правде, разница, кем быть, — если мы выбираем дорогу, а, значит, и то, где окажемся?

— Не парься, — беспечно сказала Ливи в среду, заметив, как я обшариваю взглядом полупустую аудиторию, — от пары синяков ещё никто не умирал.

Но я, конечно, всё равно волновалась.

Арден всё-таки пришёл, — ко второму семинару, пропустив «Материалы». Был он помят, несвеж и мрачен.

— Привет, — робко сказала я, вглядываясь в его лицо.

Нападение стеллажа не прошло бесследно: синяк на скуле переливался от жёлтого к фиолетовому, на лбу образовалась небольшая шишка, на носу — тонкие свежие царапины.

Арден смерил мня колючим, недружелюбным взглядом, прошёл мимо и сел в дальнем ряду.

— Я что-то пропустила? — удивлённо спросила Ливи.

— И я видимо тоже.

Я помрачнела.

Не то чтобы я так уж хотела каких-то любовей. Не то чтобы я увидела его и растеклась розовой лужицей, или чмокнула разок и потеряла голову. В этом и прелесть не-парных отношений у двоедушников: вы всегда знаете, что это временно и никуда не идёт, и просто проводите вместе тот отрезок времени, который удастся украсть у судьбы, — ко взаимному удовольствию.

Иногда, конечно, это приводит к тем ещё драмам. Я даже видела однажды, как волк жил на две семьи, «истинную» и «по любви», — но на то он и волк, что волкам кое-что можно, что не полагается всем остальным.

Ерунда это всё. Передумал — ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

— Кесса, — строгим голосом сказала Ливи.

— Мм?

— Рот, — так же строго сказала Ливи.

И для наглядности ткнула себя пальцем в лицо.

— Что — рот?

— Он у тебя на голове, — ласково, как дурочке, объяснила дорогая подруга, — чтобы через него разговаривать.

— Ещё чего не хватало, — пробурчала я.

Тут пришёл преподаватель, и разговор сам собой увял, к большой моей радости.

Скажет тоже: разговаривать. Нет, я совсем не против разговоров, речь вообще грандиозное изобретение человечества, и дело не только в словах. Где бы мы были все, если бы не коммуникация? Наверное, так и бегали по лесам, пушистые и тупые.

Но одно дело — договориться о чём-нибудь там полезном, и совсем другое — прийти к мальчику после не слишком удачного свидания и сказать: с хера ли ты со мной теперь не здороваешься?

Может, я у него со шкафом ассоциируюсь. А что? Гипотеза не хуже прочих.

В общем, я мялась и сомневалась, но после занятия, когда все стали потихоньку собираться и расходиться, не выдержала.

— Как ты себя чувствуешь?

Встала в проходе и напустила на себя независимый вид. А что ладошки потеют, это никому не видно.

— Жить буду, — мрачно сказал Арден. — Нюх пока не вернулся, если ты об этом.

— Да нет, — я растерялась. — Я в целом. А что с нюхом?..

Арден разглядывал меня внимательно, будто пытался найти в моём лице следы то ли коварства и злодеяний, то ли раскаяния. Я не находила в себе ни того, ни другого, а Арден смотрел так колюче-зло, что мне захотелось извиниться и поскорее уйти.

Я сцепила руки и больно вдавила ногти в ладонь. Ливи, может, иногда та ещё сучка, но здесь она права: мы люди, и мы умеем разговаривать. Я достаточно в своей жизни бегала от разговоров, так может стоит прервать этот порочный круг — хоть бы и в мелочах?

Арден вздохнул. Прикрыл глаза, перебросил косу вперёд. Встал рядом со мной, оперевшись на подоконник, сложил руки на груди.

Мы смотрели вместе, как слушатели расходятся по своим делам. Последней из аудитории вышла Ливи, и она, подмигнув мне, плотно прикрыла дверь.

Конечно, она дождётся меня в коридоре, а чуть что — влетит в комнату с посохом наперевес. И это почему-то придало мне мужества.

— С нюхом, — наконец, сказал Арден, — чёрный перец. А также цитрусовая цедра, мята, имбирь, какая-то дрянь типа махорки и рыбы знают что ещё.

— Ну да, — собразила я, — воняло там знатно.